«Вот уходит наше время,
вот редеет наше племя,
время кружится над всеми,
легкомысленно, как снег …»
Ю. Визбор
Юрий Орехов. Моздок, 1974 г.
Предисловие
Это «произведение», напоминающее по форме изложения своеобразный очерк, в основном рассчитано на лётную аудиторию. Всё, что здесь написано, это личный взгляд автора. Художественная выдумка полностью отсутствует. «Это больше, чем факт, так и было на самом деле». Я не стал бы заниматься своим жизнеописанием, это никому не интересно. Но примерно пару лет назад начали уходить те, с кем я, кажется совсем недавно, дружил, служил, летал… Что–то не так в нашем мире… Захотелось вспомнить о живых и о тех, «кто взлетел навсегда». Это было недавно, как будто вчера…
«Кандеи»
Сколько себя помню, всегда хотел быть только лётчиком. Никогда, даже в глубоком детстве, не было других вариантов выбора будущей профессии. Наверное, как любят говорить о себе актёры: это – диагноз!
Для меня, понятия – «авиация, самолёты, летать, лётчики, небо», это что-то из музыки высших сфер, никак не меньше. Впоследствии, при столкновении с реальностью, конечно же, многие представления изменились, полностью или частично, но не все и не кардинально.
Мать и старшая сестра не воспринимали всерьёз мои устремления, видимо не веря, что из моей мечты может что-то получиться. Я рос без отца. Его не стало когда мне было полтора года.
В школу я пошёл с шести лет, за компанию с моими друзьями, которым уже было семь лет. Поэтому, закончив в шестнадцать лет школу, не мог по возрасту поступать в лётное училище. Пришлось работать на одном из «ящиков» нашего города Фрязино радиомонтажником. Учился я не блестяще, а за год мои школьные знания основательно подзабылись, несмотря на прилагаемые усилия по их поддержанию.
Правда, за это время успел сделать несколько прыжков с парашютом, надеясь, что это добавит мне шансов при поступлении. Поступать решил только туда, где учат на лётчиков-истребителей и в самое лучшее из лётных училищ, как я считал, Качинское ВВАУЛ (Кача!!!), в героическом городе Волгограде.
«Шоковая терапия» началась сразу за воротами училища. Казарма, двухъярусные койки, стойкий запах хлорки, отвратительная еда, тюремные условия. Ко всему прочему, нас, «кандидатов», — это официально, или – «кандеев» — это по жизни, постоянно использовали как бесплатную рабочую силу и в пределах училища, и далеко за пределами. Нам говорили, что наш добросовестный труд «на благо училища» зачтётся при поступлении. Врали… На этом фоне нужно было сдавать теоретические экзамены, проходить медкомиссию, проходить различные тесты ПФО (психофизиологического отбора) и сдавать физическую подготовку.
«Кандеи» приезжали каждый день со всей нашей необъятной, в то время, страны. Потоки молодых людей проходили через КПП, веря в свою мечту. Через некоторое время, большинство из них навсегда покинут училище и, как редкое исключение, некоторые вернутся через год. Кто-то не сдал экзамены, кто–то завалился на медкомиссии. Многие уезжали, не выдержав столкновения своей мечты с пугающей реальностью армейского быта. Очень много талантливых молодых людей, из которых могли получиться прекрасные лётчики, навсегда изменяли своей мечте, не сумев смириться с её изнанкой. Я их не осуждаю, мне обидно за них.
Существовавшая тогда (думаю, что и сейчас) система отбора, по моему глубокому убеждению, имела много изъянов. Эта «система» пропускала сквозь своё сито немало случайных или просто негодных для авиации людей, но имеющих хорошее здоровье и «толстую кожу». Очень много молодых людей, имеющих более тонкую психическую структуру, не смогли пройти через армейские жернова. Наверняка кто–то скажет, что отсеивались те, кто в дальнейшем не смог бы выдержать всех «тягот и лишений» службы в армии. Это во многом справедливо, но слишком большой процент брака допускала эта система отбора. Вспоминаю многочисленные надписи, сделанные «кандеями» на столах и скамейках «курилок». Их можно обобщённо свести к одной, хорошо мне запомнившейся: «Обломали крылья, гады!».
В нашей стране всегда довольно странно, если не сказать – довольно подло, относились к одним из лучших её граждан, которые добровольно (!) шли в военные училища. А ведь они отдавали три или четыре года лучшей поры своей жизни, юности, главной опоре страны — армии. Получив офицерские погоны распределялись, чаще всего, по «медвежьим углам», несли там очень нелёгкую службу, как правило, не обеспеченные сносным жильём, за весьма скромное вознаграждение. Да ещё попадали в разряд «крепостных», не имеющих даже права уволиться по собственному желанию, а только по позорным для офицера статьям, или по совсем уж плохому здоровью.
Было в этом мраке – несколько светлых пятен. Как-то, в очередном наряде на работу, я попал на ремонт грунтовой ВПП Бекетовского аэродрома. Там мы впервые увидели совсем рядом взлетавшие и выполнявшие посадки — «Элочки», так ласково назывался реактивный, учебно-тренировочный самолёт Л-29. Красивые… Там же я увидел, сколько железа вошло в землю во время войны, она была буквально нашпигована осколками, пулями разных калибров. А ведь сколько времени прошло, да и чистили там много раз.
В училище в это время оканчивали первый курс те, кто поступил в прошлом году. Как мы им завидовали! Они были ладные, крепкие, подтянутые. Когда мимо проходил строевым шагом взвод курсантов, мы просто замирали. Тогда же я услышал в первый раз знаменитую строевую песню на мотив «прощание славянки», только с авиационным содержанием. Это было что-то! В местном клубе часто повторяли фильм: «Дни лётные», в котором были необычные воздушные съемки и звучала прекрасная песня о лётчиках, я считаю – лучшая! По воскресеньям курсанты отпускались в увольнения в город. Они одевали парадно-выходную форму, которая в то время состояла из хромовых сапог, начищенных до сияния, тёмно-синих галифе и зелёного кителя-тужурки со стоячим воротником. Красиво! Глядя на них, мы все думали, ну вот, они же выдержали! И это нас поддерживало.
Из нашей группы от Щёлковского райвоенкомата я остался один. В середине вступительной эпопеи подхватил дизентерию. Те, кто её перенёс, меня поймут, что сдавать экзамены и думать – как бы успеть добежать до туалета, не очень совместимые вещи. Медкомиссию прошёл, ПФО тоже, теоретические экзамены честно сдал. После чего последовала так называемая «мандатная комиссия» и… я не прошёл по конкурсу. Всё зря…
Когда мне об этом объявили товарищи, сидящие за длинным столом (лётчиков там не было), то… странное я испытал ощущение. Одновременно и сильнейшее разочарование и некоторое облегчение, что ли. Ведь я опять становился свободным человеком! Так я впервые прочувствовал понятие – свобода! У меня был впереди целый год нормальной человеческой жизни.
Этот год я провёл весьма плодотворно. По протекции моей сестры я устроился на работу в кинофотолабораторию ведущего «ящика» нашего города, которой заведовал Рудольф Михайлович Попов. Личность легендарная. Человек умный и не стандартный. Кроме того он был капитаном знаменитой команды КВН нашего города Фрязино, которая стала одной из первых чемпионов первенства страны. Он снял несколько интересных пародийно-комических фильмов и их все показали по ЦТ.
Зимой получил письмо от Саши Смирнова, с которым вместе поступали. Он, оказывается, пошёл в аэроклуб и уже изучает те же Л–29, на которых в Каче начинают учиться только на втором курсе, вот молодец! Там, в аэроклубе, учатся три года и выпускаются младшими лейтенантами. Я был рад за него. Весной сумел дойти до уровня второго разряда по парашютному спорту.
Вторая попытка
Девятого июля 1970 года – второй штурм «Качи». Из нашей прошлогодней компании никто не захотел поступать второй раз. Я, уже в качестве опытного «кандея», был назначен старшим и группа из восьми человек прибыла в «Качу». Картина была уже знакомая…
Те, с кем я поступал год назад, уже оканчивали первый курс. Помню, разговариваю с Валерой Ильминским и испытываю грусть и зависть – я отстал на целый год…
Ничего для поступающих не изменилось. Меня назначили командиром 36–го взвода «кандеев» и всё закрутилось по уже известной схеме. Жара, работа (пахота), экзамены, медкомиссия, барокамера, «психоотбор» и т.д. Для меня всё это, хотя и было знакомо, но переносилось психологически так же тяжело, как и год назад. Помогали стихи Есенина, которые привёз с собою, переписанные в ученическую тетрадь. Вечерами в казарме, лёжа на втором ярусе, я их с блаженством перечитывал. Волшебные ощущения…
«Заколдован невидимкой, дремлет лес под сказку сна,
словно белою косынкой, подвязалася сосна…»
Чтобы наша любимая Родина опять не упустила шанс заполучить потенциально прекрасного лётчика, на этот раз я уже был поумнее, и на письменном экзамене по математике не стал демонстрировать свои троечные знания, чтобы потом опять не пройти по конкурсу, а попросил своего друга, Валерку Трошева, сидевшего впереди меня — помочь. Он это сделал на «отлично» и мои шансы на поступление сразу выросли.
В конце июля, из двадцати человек нашего взвода, осталось пятеро, что было даже много.
Приведу чудом сохранившийся список (исторический документ!), может кто-то вспомнит…. (курсивом — те, кто не поступил):
Антонов В.В., Бударин Н.М., Варфоломеев А.В., Востриков Ю.Т., Ганелин Л.И., Ефремов В.М.,Зайцев Н.М., Куцоля А.В., Коноплёв Е.А., Комольцев А.В., Лукшин В.И., Орехов Ю.П., Омельченко В.К., Рыкало С.В., Сенин А.В., Слюсаренко В.А., Трошев В.С., Тесля В.И., Троценко В.Д., Чеботов И.В.
На этот раз, так называемой «мандатной комиссии» почему–то не было. Седьмого августа 1970 года нас, прошедших все «сита» и годных к поступлению, построили на плацу «с вещами» и стали зачитывать приказ о зачислении. «Счастливчики» в момент озвучивания своей фамилии сразу переходили в разряд курсантов и становились за читавшим приказ офицером. Оставшимся оставалось попрощаться и убыть домой.
Первый курс. «Без вины – виноватые…»
На этот раз я поступил! Радость от нового состояния была — !!!
Нам всем дали пару часов на стрижку «под ноль» и сообщить домой. Я дал матери телеграмму: «Поступил. Мечта начинает сбываться!».
В парикмахерской на Историческом проспекте меня «оболванили». Затем, долгих два часа нас, построенных по росту в длиннющие шеренги, делили на шесть взводов. Я попал в третий, к капитану Клюкину (подпольная кличка – «Клюка»), пожалуй, одному из лучших командиров взводов. Он был спокойным, беззлобным, опытным командиром.
Баня, выдача формы, первое неумелое пришивание погон и подворотничков и, на следующее утро, с команды: «Рота – подъём!», началась наша курсантская жизнь.
Я не знаю никого, кто бы помянул добрым словом «Курс молодого бойца». Жара, мы все постоянно мокрые, неумело намотанные портянки в новых сапогах сбиваются, и почти у всех ноги натёрты до крови. Самые хитрые быстренько сбегают в санчасть, большинство – терпит. Сержантами назначаются, как правило, бывшие солдаты, часто далеко не лучшие представители… Дебильные тренировки – «подъём — отбой» за всем известные сорок пять секунд. Строевизация достигает таких вершин, что вообще запрещено передвижение «по-одному», а два курсанта это уже полноценный строй. Отдание чести превращают в торжественный церемониал: «за шесть – восемь шагов перейти на строевой шаг с одновременным прикладыванием руки к головному убору и поворотом той же головы в сторону офицера, приподняв подбородок и вытаращив глаза от усердия…».
Каждое утро начинается с ненавистной команды – «Рота – подъём!!! Сорок пять секунд, время пошло…». Мы опрометью выносимся из казармы, успеваем сходить по малой нужде под ближайшие деревья (как они выжили, просто удивительно, ведь столько поколений качинцев под них…), и строем, в ногу, бегом – марш. Бежим… Сделав зарядку возвращаемся в казарму, где бреемся, умываемся, для этого нужно выстоять очередь к кранам с водой. Почти у всех один и тот же одеколон «Кармен» из местного военторга, в старомодном треугольном флаконе. После утреннего осмотра мы, благоухая вышеназванным одеколоном и гуталином, бодро, с песней, шагаем в столовую.
Интенсивное изучение общевоинских уставов, строевая подготовка, физическая. Выдали оружие, самозарядный карабин Симонова. До сих пор помню номер: НТ 1925. Одновременно начинается изучение марксистско-ленинской философии, с обязательного конспектирования «Манифеста коммунистической партии», ну как же без него… Ну и некоторые теоретические науки по уровню первого курса обычного института.
Наряды на службу и на работу, из которых самых ненавистных для меня — два, «по курсу» и «на кухню». Постоянное чувство голода, жажды и усталости. Хочется спать в любой обстановке. Внешний вид, большинства из нас, довольно жалкий. Плохо подогнанная форма висит мешком, худющие, в глазах затравленное выражение. Несколько дней уже кажутся вечностью, а впереди…. Мы робко спрашиваем второкурсников, как они весь этот ужас перенесли?! Они с сочувствием и пониманием отвечают примерно одинаково: «Терпите, это самое трудное время, закончится курс молодого бойца, станет полегче. Главное – вытерпеть до зимнего отпуска». А этот отпуск аж в конце февраля… и нам это кажется где-то в астрономической дали, ведь сейчас только август…, но…, мы терпим.
Все заводят где-нибудь в тетрадях календари и каждый прошедший день аккуратно зачёркивают. Но крестиков пока совсем–совсем мало. Вечером после прогулки с песнями по территории училища и вечерней проверки, раздаётся единственная долгожданная команда: «Рота – отбой», гасится свет. Через несколько секунд, в темноте, чей-то голос громко и протяжно произносит: «День прошооол!» и мы все хором отвечаем: «Ну и х.. с ним!». После чего проваливаемся в сон.
Ноги у меня сбиты до крови, лысина обгорела до красноты там, где её не прикрывала пилотка, которая мне ещё и мала, а в глазах, как и у многих из нас, тоска и немой вопрос, так всё–таки, туда ли я попал? Несколько человек подают рапорта об отчислении.
Вдобавок происходит событие, которое во многом, как это не покажется странным, повлияет на мою дальнейшую жизнь в армии. Где-то через неделю после зачисления меня почему–то, переводят из третьего в шестой взвод, поменяв на курсанта по фамилии Лебедь. Я так и не узнал причину этой странной «рокировки», так как по росту (177), я совсем не подходил для шестого взвода и стал там чуть ли не самым высоким.
Кто служил в армии, меня легко поймут. Важно иметь в этой среде друзей, приятелей или просто «земляков», потому что одному очень тяжело выжить. Среда вокруг, кажется, а часто и в самом деле бывает враждебной. И вот, опять чужие люди вокруг.
Из маленьких радостей, кроме сна, был ещё буфет, до которого, правда, редко удавалось добраться. Хочу вспомнить добрым словом женщину, которая многие годы заведовала им, к сожалению, не помню её имени. Вечная ей наша курсантская благодарность! На таких скромных труженицах и держится очень многое в нашей жизни. В городе Фрязино, где я жил в детстве и где живу сейчас, работала её «сестра», продавцом мороженого. Если переносили киоск на новое место, то и она с ним переезжала и так и работала старательно всю свою жизнь. Мы взрослели, заканчивали школы, институты, училища, росли в должностях и званиях, а они – старательно и честно, каждый день, всё работали и работали на своём очень скромном месте, старели, уходили на свою нищенскую пенсию… Низкий Вам поклон…
Раз в неделю нас водили в баню, которая была рядом с училищем, но за забором. Этот маленький поход был для нас как получасовое увольнение. Мы шли мимо обычных домов, мимо обычных людей, играющих ребятишек. И эта гражданская жизнь, ещё месяц назад, бывшая совершенно привычной, сейчас воспринималась как жизнь – СВОБОДНАЯ! И ещё маленький штрих, как-то иду мимо старого УЛО (учебно-лётный отдел), и слышу песню «Алёшкина любовь», и такая тоска вдруг нахлынула. В другой жизни мои сверстники встречаются, влюбляются… А мы здесь, «без вины – виноватые».
Как–то раз я попал в наряд по охране пролома в ограде училища, там проводили какую–то трубу и снесли одну бетонную секцию. Меня и напарника поставили там, чтобы перекрыть вход и выход. Рядом с проломом работали женщины — маляры и мы их попросили купить нам по батону – «плетёнке» с маком. Они принесли и, глядя на то, с какой жадностью и скоростью мы эти батоны поглощали, даже прослезились. Наверное, трогательное было зрелище. Ещё помню как в наряде по кухне, уже поздно вечером, когда всё было перемыто и приготовлено к завтраку, около одиннадцати часов, поварихи жарили наряду картошку, накладывали целые горы рисовой каши и мы всё это мгновенно «подметали», не ощущая никакого переедания. Я после такого приёма пищи слегка наклонился, чтобы поправить сапоги и вдруг почувствовал, что еда ползёт обратно. Вот так я понял выражение – «Нагрузиться под завязку».
Меня пытались поддержать чем–либо «вкусненьким» из дома мать и сестра, но уже после первой продуктовой посылки пришлось от этого отказаться. Помню, принёс посылку в казарму, открыл и предложил всем присутствовавшим угощаться. Через мгновение возникла «ромашка» из тел, центром которой была посылка, а во все стороны торчали ноги. Буквально несколько секунд и народ стал расходиться, с каким–то странным, отсутствующим выражением на лицах. Всё было кончено, лежали фантики от конфет, крошки чего-то мучного, фольга, в которой, видимо, был шоколад, порванные упаковки от печенья и помятое несъедобное письмо. Мне оставалось всё аккуратно убрать и выбросить уже ненужный ящик, что я и сделал. Главная радость – письмо, все же досталась мне. Письма всегда были очень ожидаемы и желанны.
Много лет спустя, уже имея немалый опыт, я думал, а ведь как можно было бы организовать всё совершенно по-другому. Начинать с отбора будущих лётчиков (и других военных профессий конечно), ещё в школах. Не доверяя отбор и воспитание случайным людям, а только лучшим из самих лётчиков. Не отпугивать вчерашних школьников безмозглой армейской системой отбора и воспитания. Не тратить время и силы на изучение массы ненужных дисциплин, которые никогда не пригодятся в практической деятельности. Только принцип глубокого, искреннего уважения и любви к тем, кто выбрал тяжелейший путь и профессию «Родину защищать», всевозможная помощь им в процессе продвижения по этому пути, полное и безусловное доверие к одним из лучших молодых людей страны, пишу с полной ответственностью, только такой принцип позволит создать армию, которой будет гордиться страна. И победить её – невозможно.
Даже представить трудно, какой силой была бы наша авиация, если бы в ней каждый лётчик был «АС», даже если уменьшить количество лётчиков в несколько раз. То же касается и любого рода войск. Как иллюстрация: согласно статистике, во второй мировой войне, в первых трёх – пяти воздушных боях, сбивались до 95% молодых лётчиков. Наши танкисты, в большинстве своём, успевали до своей гибели сделать не более четырёх атак. Мне кажется, что у нас никогда не перестанут воевать «числом» и «большой кровью».
Взводным командиром у нас был лейтенант Кириенко, начинающий и вполне порядочный офицер. Старшиной роты была личность, для многих поколений качинцев легендарная, Шаймарданов (кличка – «Шамо»). Настоящий старшина, спокойный, мудрый мужик, с грубовато — колоритным юмором. Его уважали все без исключения. Командиром одного из взводов был капитан Шмигидин (кличка – «Шмага»). Холеричный, темпераментный, его знаменитое: «Мне всего сорок лет, а я уже капитан ВВС» и другие остроумные высказывания запали в память. Капитан Козлов, требовательный, никаких отклонений от уставов. Часто вызывал отрицательные эмоции у курсантов. Значительно позже, в «Лебяжье», был у нас командиром роты. Он честно служил как понимал и как мог, хотя и был излишне требователен.
Сержанты нашего взвода: Алмаев Саша (кличка «Саид»), он был так назван в честь одного из героев «Белого солнца пустыни». Очень порядочный человек. Тарасов и Солнцев – бывшие «суворовцы». А из «кадетов» я вообще никогда не встречал плохих людей. К большому сожалению, в конце первого курса, при выполнении прыжков на батуте, неудачно «приземлился» Тарасов. Его увезли в госпиталь и он уже не вернулся в училище. В нашем отделении сержантом был Зубрицкий, я не всегда с ним ладил.
Начальник курса подполковник Побрусов (кличка – «Брусок»). В определённом смысле – образцовый служака. Всё чётко по уставу, строем, с песней, как положено, «… когда поют солдаты – спокойно дети спят…». Начальник училища — полковник Малеев в то время не слишком много общался с нами.
Мучительно долго, но всё же прошли два месяца, заканчивался «курс молодого бойца». Провели зачётные стрельбы в Бекетовке. Мы стреляли по мишеням, а над нами отрабатывали фотострельбы по наземной цели «Элочки», но до них нам было так далеко… Финишем КМБ стало учение на поле, рядом с училищем. Стоял солнечный осенний день, мы бегали, ползали, стреляли «холостыми» в условного противника. Удивительно приятный, терпкий запах степной травы, пороха, вкус дынь, которые мы добыли в качестве трофеев…
Одиннадцатого октября, в торжественной обстановке на Мамаевом кургане наш курс принял присягу. Мы стали полноценными курсантами Качинского высшего военного авиационного ордена Ленина Краснознамённого училища лётчиков! Первый рубеж из очень-очень многих, был уже позади.
И тут на нас обрушились теоретические дисциплины под красивыми названиями: аналитическая геометрия, математический анализ, теоретическая механика, химия, физика, немецкий язык, техническое черчение и далее по длинному списку. Все «прелести» армейской жизни плюс высшие науки, какая это удивительная смесь… Мне было, мягко говоря – тяжко. Ведь после окончания школы прошло два года, и мои знания были весьма удовлетворительными. Гранит науки оказался крепким. Осень тянулась долго и трудно.
Как–то попал на работу в аудиторию, где стояло различное авиационное оборудование. Эту дисциплину нам предстояло изучать только через год. Для меня это было, как для верующего зайти в храм. Ходил, смотрел, на самые настоящие, живые, снятые с самолётов агрегаты, трогал их руками…
Преподавателем «мат. анализа» у нас была красивая, холодноватая женщина, не старше тридцати лет. Когда настал момент сдавать экзамен по аналитической геометрии, она, не помню по какой причине, решила принять его у меня лично. Посадила меня прямо перед собой, чтобы я не мог ничем воспользоваться, дала вопросы, задачу и сказала отвечать письменно, а сама стала консультировать курсантов нашего классного отделения. Положение было почти безвыходное, но друзья меня не подвели. Они быстро написали мою контрольную и, стоя рядом с Ольгой Адриановной, развернули лист с ответами прямо около её головы. Мне оставалось добросовестно переписывать. Ольга не упустила из вида, что я поднимаю голову, а уже потом пишу. Но когда она поднимала глаза на меня, я честными глазами смотрел на неё. «Орехов, вы не смотрите на меня, вы решайте». «Я решаю, решаю». Когда я отдал ей работу, она чуть не заплакала, но поставила «отлично», сказав: «не знаю, как ты это сделал?».
Ещё одним преподавателем точных наук был просто замечательный человек, которого звали Василий Васильевич. К сожалению, не помню его фамилию, он редко занимался с нашим потоком. Очень весёлая и остроумная личность. Исписав во время лекции всю классную доску длинными формулами, он отходил на несколько шагов, изумлённо смотрел на своё творчество и произносил свою знаменитую фразу: «странно и отчасти чудовищно…». Как-то раз, подметив, что он во время лекций любит прихлёбывать холодный чай из графина, ему туда налили бутылку коньяка. Началась лекция, Василий Васильевич, как ни в чём не бывало, рассказывал материал, спокойно прихлёбывал из графина и… никакой видимой реакции. В конце, всё допив, и с честью закончив лекцию, он улыбнулся и радостно сказал: «спасибо, товарищи курсанты!». Какой мужик!
Преподавателем общественных наук была Иткис Дина Семёновна. Мягкая, всегда по–матерински доброжелательная к курсантам. К сожалению, не помню фамилию нашей преподавательницы немецкого языка, умной и интеллигентной женщины. Она никогда не ставила «двоек», а просто заставляла пересдавать до тех пор, пока материал не усваивался.
Этот год был юбилейным, в октябре Каче стукнуло 60 лет. Из нас составили сводный хор и мы, под руководством командира муз. взвода, разучивали некую «ораторию» во славу родного училища. «… И героев – 250!…». Состоялся торжественный выход в город всего личного состава. Под знаменем, радуя жителей города чётким строевым шагом и бодрыми песнями, мы прошли по центральным улицам. Понравилось даже нам! Всем достались юбилейные значки «60 лет Качинскому ВВАУЛ».
Время – черепаха, медленно, но всё же ползло. Мы уже ходили в полушерстяном обмундировании и в шинелях. Наступила зима, добавив нам работ по постоянной очистке дорог и дорожек от снега. Заканчивался первый семестр, в конце января были сданы экзамены и, о долгожданное счастье … отпуск!!! Целых две недели свободы!!! Как же его ждали!!! Все страшно соскучились по дому. Прошло больше полгода, как мы приехали в «Качу», а казалось, что — целая вечность. Самое тяжёлое время было уже позади.
Прилетел домой поздно, добрался только к часу ночи. Мать и сестра увидели меня в форме, растрогались. Как хорошо дома… В школе побывал на встрече выпускников, после чего мне организовали встречу со старшеклассниками, но предлагать им поступать в военные училища я, почему–то, не стал. Но, отпуска имеют обыкновение очень быстро заканчиваться и «вот опять мы в милой Каче, и КПП уж позади…».
Начался второй семестр. После отпуска я завёл небольшую записную книжку-дневник, в которую стал, очень кратко, заносить основные события нашей курсантской жизни. Интересно иногда перечитать, как молоды мы были…. Из записей видно, что жизнь наша состояла, в основном, из потока теоретических дисциплин со сдачей большого количества зачётов и экзаменов, нарядов на службу и на работу, физической и строевой подготовок. Радости – это редкие увольнения в город, хорошие книги, фильмы, письма из дома, даже посещения буфета.
Как–то произошёл весьма интересный эпизод. Занимаюсь на спортплощадке, недалеко от казармы, и вдруг слышу истошный крик – «наших бьют!», и возбуждённая толпа, из примерно двадцати человек наших курсантов, бежит в сторону, недалеко от нас располагающейся части военных строителей. Поддавшись патриотическому порыву я рванул следом с Женькой Филатовым в паре, но из–за одевания формы мы сильно отстали. В азарте перемахнув каменный забор мы оказались прямо посреди возбуждённых стройбатовцев. Наших никого не было… Мгновенно оценив обстановку, мы сделали абсолютно мирный и беззаботный вид и спокойно пошли вперёд, прямо через толпу. На нас смотрели как на привидения, стояла тишина, все просто застыли. Мы ещё набрались наглости и зашли в их буфет, где окинули безразличным взглядом полки с товарами и тут же вышли. Далее, мирно переговариваясь и ощущая вокруг мёртвую тишину, мы прошествовали через их КПП, повергнув дежурящих там, в то же состояние остолбенения и гордо удалились. Да, «нахальство – второе счастье!»
Восемнадцатого мая в училище приехали представители из Москвы и мы узнали, что нам выпала великая честь. На испытательном аэродроме во «Владимировке» будет показ новой авиационной техники руководителям партии и правительства. В качестве почётного караула для встречи высшего руководства решили использовать будущих лётчиков, то есть нас. Был произведён тщательный отбор лучших из лучших и созданы три «коробки». Два дня с утра до позднего вечера мы занимались только строевой подготовкой. Были выданы новенькие сапоги, автоматы и белые перчатки.
Начальником почётного караула решил стать наш полковник Побрусов. Он, правда, не слишком подходил для этой роли, так как был уже в солидном возрасте и имел не совсем блестящую строевую выправку. Но упустить такую уникальную возможность, как лично отдать рапорт высшему руководству страны, он, конечно же, не мог. По вечерам, под руководством специально прибывшего из Москвы офицера, он тренировался на плацу с саблей «наголо», это было трогательное зрелище.
Двадцатого мая нас перебросили самолётами во «Владимировку» и мы потренировались на месте встречи, на «бетонке», после чего были проверены приехавшими генералами. Начальство было вполне удовлетворено, но приказало прибить на подошвы сапог дополнительно полоски железа для усиления звука.
Двадцать первого мая 1971 года настал день смотра. Первыми прилетело очень много генералов и высокопоставленных штатских, затем пришли транспортные самолёты из которых выгрузили правительственные лимузины. Прибыл маршал Гречко и почти весь Генеральный штаб. За это время нас дважды проверили на предмет строевой подготовки и какой–то генерал лично прошёл вдоль наших рядов и, передёрнув затворы автоматов, сделал контрольный спуск, дабы не было покушения. Не мог он знать, что опасность поджидала совсем с другой стороны…
Когда прибыло Политбюро во главе с Брежневым, настал кульминационный момент всей нашей подготовки. Три «коробочки» стояли, замерев по стойке «смирно». К нам шли Брежнев, Косыгин, Подгорный и Гречко. Навстречу им молодцевато чеканил шаг полковник Побрусов. От вполне понятного волнения он немного не рассчитал и остановился на шаг ближе к Генеральному секретарю, чем надо, и саблей сделал лихую отмашку. Клинок просвистел в считанных сантиметрах от главной головы страны. «Дорогой Леонид Ильич» инстинктивно отшатнулся назад, стоящий рядом маршал Гречко подался вперёд, Подгорный и Косыгин замерли… Но доклад прошёл чётко и … всё обошлось. А ведь если …, страна могла дальше развиваться по несколько иному сценарию, а скромный полковник вошёл бы в историю. Был шанс у страны, был…
Остановились они точно напротив меня, в нескольких шагах, и я услышал, как Гречко тихо сказал Брежневу: «Надо поздороваться», на что тот, тоже тихо, ответил: «Я знаю». Меня поразили их лица, сильно «поношенные», с очень дряблой кожей. Мы прошли столь блестяще, что, видимо после этого, было принято решение заменить обычный почётный караул – караулом из трёх родов войск, что и по сей день в действии.
После прохода нас не увезли в казарму, а разместили на травке, рядом с взлётной полосой. Какое же это было счастье – видеть взлетающие совсем рядом новейшие самолёты. Многие были раскрашены разноцветной эмалью, с красными ракетами под крыльями. Для нас, ещё не летавших, это всё было просто чудо из чудес. Рядом с нами проходили настоящие (!) лётчики-испытатели, в белых лётных комбинезонах, с защитными шлемами в руках, с понимающей улыбкой поглядывая на нас. Когда показ был закончен, наш автобус медленно проехал через участок бетонки, где были выставлены самолёты, двигатели, вооружение и ещё что – то в больших палатках. Мы, конечно, во все глаза смотрели на новейшие, перспективные машины, которые к тому времени только принимались на вооружение или разрабатывались. Как же нам повезло!
Вечером к нам в казарму пришёл совсем сникший Побрусов. Он был не похож на себя, расстроенный, чуть ли не прощался с нами, видимо ожидая серьёзных последствий от молодецкой отмашки саблей. Мы, как могли, сочувствовали. Но, всё обошлось. И он и мы получили благодарность от министра обороны.
Заканчивался май. В самом конце месяца приехали первые «кандеи» из солдат. А в конце июня появились и вчерашние выпускники школ. Теперь уже на нас смотрели с завистью. Мы готовились к экзаменам за второй семестр. Семнадцатого июля сдавали физику, по которой у меня всегда были хорошие отметки. Я получил билет, написал всё, что нужно на доске и был уверен в отличной оценке. И тут мне передали «шпору» для кого-то, но передать я не успел. Мадам, принимавшая экзамен, по фамилии Поцелуева, заметила в моей руке бумажку и, не разбираясь, сразу снизила оценку. Мои возражения, что в бумажке не мой билет, были проигнорированы. Итог – тройка. Теперь все мои последующие отличные и хорошие отметки, за весь период обучения в училище, никак не могли повлиять на получение диплома «с отличием».
В это же время мы прыгали с парашютом. Почти для всех это было первое прикосновение к небу. Вспоминаю анекдотичный момент, как четверым курсантам, в числе которых был и я, дали кусок брезента для ловли тех, у кого не раскроется парашют. И мы, умирая со смеху, бегали с брезентом по полю, но всё обошлось. Придумал ведь какой–то умник!? После окончания прыжков нам выдали значок парашютиста, который мы с гордостью прикрепили на китель.
Теоретические экзамены были сданы, но осталось последнее серьёзное испытание – кросс на шесть километров в полной выкладке, с карабином и противогазом, на время. Тем, кто не уложится в нормативы, разрешалось сделать ещё одну попытку, а потом – прощай отпуск. Что может быть страшнее для курсанта?! День выдался солнечный и жаркий. Весь наш курс, шесть взводов, бодро вышли в поле рядом с училищем. Построились, училищный оркестр заиграл что-то вдохновляющее и первому взводу дали команду: «Бегом — марш!». Они побежали почти строем и почти в ногу, а за ними, с небольшим интервалом, и очередные взвода. Наш, шестой, тронулся в путь последним. Пробежав целеустремлённой рысью около одного километра, мы встретили передовые группы курсантов из первого взвода, возвращающихся к финишу. Зрелище было не для слабонервных: тёмные от пота кители, безумные глаза, перекошенные лица и, … о боже…, я в первый раз, и надеюсь в последний, увидел пену у рта одного из бегунов. Оказалось, что выражение: «с пеной у рта», отнюдь не литературная гипербола.
Потрясённые увиденным ужасающим зрелищем, на сразу ослабевших, от ужаса, ногах, мы побежали дальше. Вся трасса забега представляла собой весьма живописную, батальную картину, из бегущих, бредущих, сидящих курсантов. На свою беду, мимо проезжал мотоцикл с коляской, на которого, как стая голодных ворон на кошку, бросились человек шесть. Это странное сооружение поползло по дороге, экономя силы облепивших его спортсменов. Кто-то, пытаясь сократить путь, прыгал кузнечиком через кусты и канавы. И было видение – курсант на велосипеде, за которым бежал его бывший хозяин с криками: « Дяденька — отдайте!».
Вторая половина кросса шла в обратную сторону и, несмотря на полубезумное состояние большинства бегущих тел, всё же приближала к заветному финишу. «Рождённые летать, бегать не любят!». Последний барьер был всё же преодолён.
Вечером, по старой курсантской традиции, мы, с нескрываемым наслаждением, сожгли в курилке все конспекты по мат. анализу, химии, аналитической геометрии и другим, столь ненавистным для нас наукам. Как хорошо они горели!
Самый тяжёлый год остался позади, и вот он, такой долгожданный, на целый месяц – отпуск!
Первого сентября начались занятия. В дополнение к общим предметам пошли специальные дисциплины: аэродинамика, самолётовождение, теория реактивных двигателей, автоматика, радиоэлектроника, метеорология и другие. Учиться стало значительнее веселей и интересней.
Седьмого сентября около бани, разглядели вблизи наших братьев – первокурсников. Худые, молчаливые. Мятая, грязно-тёмная форма, ну просто как мы год назад. Оставалось только сказать им то-же, что говорили и нам: «терпите мужики…».
В октябре к нам приехал писатель Л. Колесников, он летал на МиГ–15 и участвовал в войне на Корейском полуострове в начале пятидесятых. Написал про это книгу: «Долина Мигов». Прекрасный рассказчик, очень интересный человек. Как же нам было приятно слушать настоящего боевого лётчика. Этот неподражаемый авиационный жаргон, живой и образный язык, завораживающая жестикуляция руками при показе маневрирования в воздушном бою. Полный восторг! Как же нам не хватало общения с такими людьми, особенно в первые полтора года учёбы.
Десятого ноября были практические занятия на стоянке и мы в первый раз подошли к «Элочке», уже профессионально. Какая красивая машина, так хорошо даже просто постоять рядом с ней. Плавные линии обвода фюзеляжа, распластанные крылья, переливы лака, недаром её второе название «Дельфин». Очень хороша!
Осень была туманной и, какой–то сумрачной, но всё же не такой тяжёлой как год назад. В конце декабря выпал снег и настала настоящая зима, Мы начали готовиться к Новогоднему вечеру. Курсанты всегда обладали всеми мыслимыми талантами, в том числе и в изобразительном искусстве. Наш большой конференц–зал был разукрашен как в «Карнавальной ночи». Коля Касьянов, Володя Колесников и я, раздобыли бутылку шампанского и, перед заходом в зал, разлив в заранее припасённые кружки, отметили наступающий Новый год. Были приглашены представительницы прекрасного пола и вечер удался на славу. В новогоднюю ночь мне исполнилось двадцать лет.
В январе стояла морозная и солнечная погода. Девятого числа мне выпала честь быть назначенным в состав почётного караула, на похороны генерала Шевченко Владимира Илларионовича. Боевой офицер, был незаконно репрессирован, отсидел большой срок. После выхода из тюрьмы никуда не брали на работу. Чтобы как-то жить — работал сторожем на складе. Незадолго до смерти реабилитировали. Когда пришли документы о восстановлении в звании, он надел свою парадную генеральскую форму при всех орденах и пошёл на работу, охранять склад…
Семнадцатого января – первый запуск и проба двигателя на стоянке. В каптёрке выдали унты и некий чёрный, вроде лётный, комбинезон. Полюбовался на себя в зеркало, класс! Герой – полярный лётчик! На самолётной стоянке был удивительно приятный запах, смеси сгоревшего авиационного керосина с морозным воздухом. Тридцатого января, после обеда, «капитан ВВС» зачитал – кто в какой эскадрильи будет летать. Четвёртая, а где, пока не ясно, то ли Райгород, то ли Морозовск.
Сдали экзамены за третий семестр и вот, всегда такой желанный, – отпуск!
Начало четвёртого семестра с середины февраля, весь март, и до середины апреля, ознаменовалось усиленными занятиями по изучению систем самолёта. Сплошной чередой шли зачёты и экзамены. Наконец, точно определились, где будем летать. Восемнадцатого апреля перебазировались в город Морозовск, на аэродром, который только что был введён в эксплуатацию. Все предварительные слухи, куда и в какую часть, оказались ложными.
Человек, научивший тебя летать… Для меня – это Олег Семёнович Радченко, выпускник Барнаульского ВВАУЛ. Он был молод, красив, весел. Успел жениться и ожидал пополнения в семье. Мы начинали летать, он начинал свою жизнь лётчика-инструктора. Наша лётная группа: Паша Носков, Слава Москаленко и я. Наш «шеф», впоследствии, поближе познакомившись, наградил каждого из нас кличками, которые довольно точно отражали наши обобщённые психологические портреты. Паша Носков, как человек спокойный и основательный стал – «Крестьянин»; Слава Москаленко, с его живым темпераментом и лёгкой авантюрностью, получил кличку – «Махно»; я же стал – «Эстет», наверное, за лёгкий налёт интеллигентских замашек.
На самом первом этапе знакомства, Олег Семёнович поинтересовался, какие мы предпочитаем варианты общения в полёте — с употреблением неформального лексикона, без употребления, или же – смешанный вариант. «Махно» попросил не стесняться, «Крестьянин» — предпочёл смешанный вариант, «Эстет» — только вежливый.
Олег Семёнович полностью выполнил наши пожелания. Я ни разу не слышал от него никаких «словосочетаний» в полёте. Правда, как-то раз, видимо решив проверить, как «Эстет» реагирует на цензурную, но обидную риторику, он, после взлёта и уборки шасси и закрылков на Л-29, которая в жару очень вяло набирала высоту, начал меня подначивать по СПУ: — «ну что ты еле ползёшь, что ты — как женщина, и т.п. …» В общем – совершенно безобидный текст, но мне оказалось достаточно, и я довольно резко взял ручку «на — себя», но «шеф» был наготове и успел парировать мой маневр. После посадки он как-то странно улыбался и повторял – «Ну – чего ты?…». Конечно же – это был мой недостаток, и впоследствии моя избыточная эмоциональная восприимчивость создавала много проблем.
Командир звена старший лейтенант Жуйков; штурман АЭ майор Аксютенко; зам. командира АЭ майор Холмогоров; командир АЭ подполковник Собакин, с редким и.о. – Коммунар Архипович. Командир полка – подполковник Гришин.
С двадцать первого апреля началась наземная подготовка. «Писанины» было — просто «море». Свободное время оставалось только на сон. Нас стали кормить по лётной норме, и мы впервые не могли съесть всё, что нам подавали. Наконец все зачёты и тренажи были сданы, и началось то, к чему мы шли почти два года – ПОЛЁТЫ!
Это был прекрасный весенний день, четвёртого мая. Яркое голубое небо, чуть-чуть пушистых облачков для красоты, видимость — без ограничений, «миллион на миллион». Вот сейчас и начнёт решаться главное в наших судьбах – быть или не быть нам лётчиками.
Мне выпало лететь первым из нашей лётной группы. Задание на полёт: взлёт, набор эшелона по большому кругу, ознакомление с управлением самолёта и ориентирами круга, снижение на 500 метров, заход на посадку. На всё – минут 20.
На курсанта возлагается: запуск двигателя и проверка систем под наблюдением техника самолёта, работа с шасси и закрылками после взлёта и на заходе, попробовать поуправлять живым самолётом минуты три, при полёте от 2-го к 3-му на эшелоне, посмотреть – как выглядит аэродром и окрестности сверху, ну и ведение радиообмена по команде инструктора.
Нас всех предупредили, что многим бывает не совсем хорошо в первых полётах, что это – естественно, и чтобы пакетик был под рукой. Но каждый, конечно, думал, что с ним – обойдётся.
Запуск, руление, и вот наша «Элочка» на ВПП, взлётный курс – 86 градусов. Ощущения мои трудно передать. Волнение, ожидание чуда, и что-то непередаваемое…
«767 – взлёт», «767 – взлетайте – 1200», «понял – 1200». Разбег, подъём носового колеса, отрыв, шасси, закрылки. Навсегда в памяти осталось: самолёт идёт с набором высоты, передо мной прекрасное ярко-голубое небо, с белейшими облачками, и волшебное ощущение – вот оно, свершилось, лечу!
Восторг и счастье! Остановись мгновенье, ты – прекрасно! «Элочка» плавно входит в правый разворот с набором высоты до эшелона. Внизу земля, яркой весенней зеленью уплывает под крыло, впереди – синева. Хорошо….
Но организм явно не разделял моего восторженного состояния, и я это быстро почувствовал…. На какое-то время немного отвлекла моя попытка поуправлять самолётом, но он не слушался, даже в горизонтальном полёте. Стрелка вариометра то ползла вниз, то прыгала вверх. Инструктор взял управление и начал показывать ориентиры круга, делая небольшие крены из стороны в сторону, и это меня доконало. Я нашёл место на приборной доске, где не шевелилась никакая стрелка, упёрся туда взглядом, крепко сжал зубы. Делая глубокие вдохи, я думал только об одном – выдержать, (пакет я, по самонадеянности, не взял). А инструктор продолжал показывать наземные ориентиры. «Вот посмотри – характерный изгиб реки, вот лесопосадка, видишь?» «Вижу», отвечал я, боясь открыть рот (пропади пропадом эта река с лесопосадкой вместе!). Я держался из последних сил…
Но, когда нам дали «снижение к первому – 500», и самолёт начал плавно опускать нос, желудок, помимо моей воли, принял решение, и … мой рот мгновенно оказался полным. Представляю своё лицо со стороны: выпученные глаза и надутые давлением изнутри щёки как у хомяка, (вот оно – счастье полёта…).
Но железная воля будущего лётчика победила, и я… проглотил всё обратно. Содрогнувшись от ужаса, мой желудок уже не повторял попыток освободиться от содержимого. Глаза остались выпученными, зубы сжатыми, но щёки вернулись в норму. Начало «отпускать» только после касания бетонки колёсами.
Пока заруливали, глаза вернулись в орбиты, зубы разжались, полностью восстановилась речь, только цвет лица был зеленоватый, о чём я догадался по глазам встречавших самолёт курсантов нашей лётной группы. На их вопрос – « ну, как?», мог быть только один ответ — « отлично!». Главное, что кабина осталась чистой.
Чуть позже, отойдя в сторону, я с наслаждением ощутил – какая всё же устойчивая наша Земля! Но был и определённый шок после первого полёта, если мне так плохо в небе, смогу ли я летать?!
Но предаваться сомнениям было поздно, вывозная программа началась! Летали в основном «по – кругу», реже «в зону». День шёл за днём, а мои навыки по пилотированию самолётом явно оставляли желать лучшего. Но старания нашего инструктора всё же не пропали даром. Моё умение управлять самолётом, было проверено командиром звена Жуйковым и зам. Командира АЭ майором Холмогоровым, они дали «добро» на самостоятельный вылет.
Десятого июня, с пустой задней кабиной, «Элочка» и я взлетели в «пятый океан». Ощущения непередаваемого, только лётчикам понятного, восторга!!!
Я ЛЕЧУ!!! САМ!!! СВЕРШИЛОСЬ!!! КАКОЕ СЧАСТЬЕ!!!
После посадки и заруливания я, счастливый и, слегка оглушённый этим состоянием, по заведённому издавна ритуалу, угощал всех курящих и не курящих – папиросами «Казбек». В то время его ещё можно было достать, хотя и с немалым трудом. Сохранились две фото, которые сделал моим «ФЭД-ом» — Слава Москаленко. На одной, я в кабине, сразу после заруливания, а на другой, с Олегом Семёновичем курим «Казбек».
Дальше пошло уже полегче. Вскоре вся наша лётная группа летала самостоятельно. Но примерно каждый третий курсант не смог преодолеть этот главный барьер, и многие мои друзья были списаны. Вот, далеко не полный список, только с нашей эскадрильи: Архипов, Бузинов, Вахитов, Королёв, Попов, Солнцев, Фархитов, Федорченко, Федотов, Филатов, Ширяев. Для большинства из них это была настоящая трагедия. Трудно описать их отчаяние, слёзы на глазах, горе расставания с мечтой стать лётчиками. Они ещё оставались рядом с нами, дослуживали до осени и потом навсегда уходили из военной авиации.
Постепенно мы осваивали простой, затем сложный пилотаж, полёты по маршруту, на групповую слётанность. При выполнении самостоятельного полёта по маршруту у самолёта одного из наших курсантов, Муштатова Анатолия, остановился двигатель. Высота была небольшая и он не стал катапультироваться, а пошёл на вынужденную посадку. Поле под ним оказалось с большими неровными бороздами, а Анатолий все же ещё не дорос до уровня лётчика–испытателя, поэтому самолёт после посадки восстановлению не подлежал. Но курсант был полностью оправдан и продолжал летать.
Как-то мы с инструктором, он ведущий, я ведомый, полетели парой по маршруту и я попросил его сделать несколько снимков моего самолёта в полёте, отдав свой фотоаппарат. Отошли от ИПМ, «шеф» покрутился вокруг моего самолёта и, закончив съёмку, обогнал меня слева. Дистанция оказалась большой и я стал догонять. Пристраивание, как известно любому нормальному курсанту, положено делать на двойном интервале и только затем, мелкими маневрами, занимать положенное место. Но, имея уже несколько перьев, торчавших из моего «соколиного» хвоста, я решил пристроиться сразу на место, причём — совсем рядом.
Ведущий меня не видел из-за очень малого интервала и, думая, что я ещё далеко, решил меня поискать. Дальше – всё как в замедленной съёмке: мой самолёт уже в десятке метров и вдруг ведущий делает резкий крен вправо. Я успеваю дать правую педаль и ручку управления вправо и вижу, как нос самолёта ведущего проходит чуть сзади левого крыла моего самолёта и уходит вниз. Всё это настолько близко, что ближе уже некуда. Но… разминулись.
В первые секунды, после того как мы разошлись, я подумал, что он меня специально пугал. Но тут же понял, что – ТАК! — не пугают. На земле не было ни крика, ни выяснения. Всё было ясно обоим. Но, если бы это был не Олег Семёнович, то … трудно сказать, всё — таки мы были на грани…
Заканчивали программу, стоял октябрь уж на дворе… Нам сменили «позывные», я стал «668». Мы летали на « отработку манёвра и фотострельбы по одиночному самолёту». Мой первый самостоятельный полёт по этому виду подготовки едва не стал последним, и не только для меня. Задание было не сложное — обнаружить самолёт-цель, занять исходное положение, атака справа с горизонта, атака слева с горизонта и всё, на первый раз. Оценка складывалась из доклада инструктора, управлявшего самолётом-целью и из результата анализа фотоплёнки.
Взлетел, пришёл в зону ожидания и стал в вираж, ожидая цель. Выше меня сплошная облачность, по горизонту дымка, видимость не более восьми километров. Все вокруг какое–то серое. По радиообмену слышу, что цель подходит, начинаю искать в заданном секторе. Ага, вот и она! Докладываю: «668 – цель вижу». Начинаю маневрировать для занятия исходного положения. «668 – исходное занял, к атаке готов». В этот момент лётчик «самолёта – цели», оценив правильность положения атакующего и, при необходимости, скорректировав его, разрешает атаку. «668 – работу разрешаю».
Порядок! Перевожу взгляд на несколько секунд в кабину на приборы: обороты двигателя, скорость, потом в сторону цели и … что такое?! … самолёт–цель пропал … Несколько томительных секунд я лихорадочно обшариваю глазами тот сектор, где только что был самолёт, но … не нахожу. Что делать?! Доложить, как положено, что цель потерял … позор! Ещё поискать? Но нет уже времени, да и обороты двигателя выведены на максимальные, скорость растёт, и я ухожу с заданного угла визирования. И я принимаю решение атаковать. Решение смелое, но ошибочное и безрассудное.
А кого атаковать–то?! Ладно, решаю я, в процессе доворота, перекладывания, и полёта по кривой прицеливания, авось (!) да увижу. Крен 60–70 градусов в сторону цели, несколько секунд, пока мой самолёт разворачивается, ищу, где же она?! Перекладываю в обратный крен, выхожу на предполагаемую кривую прицеливания, да где же цель эта?! … Ещё несколько томительных секунд, нет … нет … нет … вот она!!! Еле успеваю «нырнуть» и пройти под ней. Прямо «Бермудский треугольник», какой–то, самолёт проявился из ничего! На моё «счастье», инструктор самолёта – цели не видел этого жуткого маневра, а в задней кабине мирно дремал мой усталый собрат, не зная, что ещё пара секунд и … разбор полётов мог быть уже не на земле.
Теперь я уже не спускал с цели всех своих глаз, и вторую атаку выполнил, как положено. После полёта вспомнил наш любимый фильм: «Дни лётные». Ведь там подобное уже показывали, только закончилось не так как у меня. Да, не учимся мы на чужих ошибках. Спасибо моему ангелу – хранителю, протёр в последнюю секунду мои глаза.
В это же время мы узнали довольно неприятную новость. Часть нашего курса, и мы в том числе, на следующий год опять летаем на учебных самолётах. Как всегда «неожиданно» выяснилось, что ресурсов училища, по каким-то причинам, не хватает. Мало того, зиму живём опять на центральной базе. И ещё, вероятнее всего именно из нас после выпуска, будут набирать лётчиков–инструкторов (никогда не встречал ни одного лётчика, кто бы радовался этой должности, очень тяжёлая работа и почти никакой перспективы).
После отпуска перебазировались из Морозовска на центральную базу. Настроение было препаршивейшее. Опять пошли потоком теоретические дисциплины. В конце января к нам приехал прекрасный поэт – Доризо. Как приятно было даже просто послушать такого умного и очень одарённого человека. А в начале февраля к нам приехал сам Покрышкин, оставил наилучшие впечатления, колоритная личность.
В середине февраля произошла встреча с начальником училища, полковником Малеевым. Нас пытались убедить, что распределение после выпуска будет справедливым. Что не будет какого–либо предпочтения между теми, кто летал два года на учебных самолётах и теми, кто летал на боевых. Зам. Малеева по лётной подготовке, полковник Зяблов, даже дал нам в этом слово офицера (как значительно позже выяснилось – обманул). Хотя допускаю, что не всё от него зависело, но тогда, зачем давал слово?
Ко всему прочему, кто–то, очень «умный», назначил к нам командиром капитана Козлова. И «строевизация» нашей, и так невесёлой жизни, добавила «радости». Зима опять тянулась долго и нудно.
В начале марта съездил в отпуск. Самое яркое событие – свадьба моей сестры. «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…». Пара была очень хороша!
После отпуска всё опять пошло по привычной «колее». Учёба уже давно не слишком «напрягала» меня, стал почти отличником.
В конце апреля перебазировались на лагерный аэродром «Тацинская». Наши лётчики–инструкторы остались, к счастью, те же. Нам придумали усложнённую программу с малыми высотами, боевым маневрированием в составе пары, атаками наземной цели, заходами на посадку по приборам.
Пятого мая начали полёты, а двенадцатого, через четыре лётных смены, я уже летал самостоятельно. Навыки восстановились быстро. Летать было всегда очень интересно, но ввиду некоторого увеличения количества «соколиных перьев» в моём авиационном хвосте, потянуло на лётное «хулиганство». Для начала решил сделать переворот на малой высоте. В то благословенное время, на самолётах стояли довольно примитивные самописцы, так называемые бароспидографы. Достаточно было чем-либо заинтересовать солдата, который их менял после полёта. И «случайно», запись скорости или высоты оказывалась смазанной в нужном месте. Когда стали ставить более совершенные системы регистрации параметров полёта – «лафа» закончилась.
Вообще я всегда был дисциплинированным человеком (даже слишком), но какого курсанта не тянет нечистая сила совершить что-нибудь запретное в воздухе, тем более после приобретения некоторого лётного опыта. Вот и я решил, вместо пикирования – горки с углом 20 на малой высоте – сделать переворот – боевой разворот. А чтобы ощущения были поострее, требовалось всё сделать на пределе моих возможностей. Произведя несложные расчёты, я решил выполнить переворот с 1200 метров, с таким расчётом, чтобы на режиме тряски выйти не ниже разрешённых по заданию 500 метров, там на небольшой площадке разогнать скорость и выполнить боевой разворот по типу косой петли.
В то время, да и позже, изредка практиковались полёты кого-либо из руководящего состава в качестве «шпиона» за самостоятельно летающими курсантами, дабы проверить, всё ли они делают так, как положено. Определить «шпиона» было не сложно. Он обычно выруливал без запроса вслед за курсантом на ВПП и взлетал за ним с минимальным интервалом, тоже без запроса. Мы, конечно, как могли боролись с этим. Был установленный сигнал – два коротких нажатия на кнопку передатчика, если кто-то видел, что взлетает «подозрительный» самолёт. Конечно же, это был не слишком надёжный способ противодействия «коварным проискам».
И вот я в зоне, условия хорошие, по горизонту дымка, видимость 8-10 км. Слегка волнуюсь, но отступать нельзя! Выполнил положенные по заданию виражи, занимаю 1200 метров, установил скорость, обороты, ну – вперёд! Создаю угол + 10, полубочка, ручка плавно «на себя» до углов атаки близких к критическим, и тут, в угле тангажа примерно – 60 градусов, слышу буквально крик в эфире: «Ты куда!?». В голове мгновенно мысль – ЗАСЕКЛИ! ШПИОН! ВСЁ! Секундная растерянность – что делать?! Сделать полубочку и выполнить пикирование? Нет! Надо продолжать переворот! На режиме тряски, в прямом и в переносном смысле, – заканчиваю вывод на той же скорости, что и вводил, но высота – ровно 500 метров. В горизонте разгоняю скорость и делаю уже не боевой разворот, а «законопослушную» горку с углом 20 градусов, а сам лихорадочно осматриваюсь – где же ОН, этот …! Вот–вот прозвучит в эфире: «668 – задание прекратить, на привод – 900». Ну, а что ждёт после посадки … лучше и не думать. Вполне возможно, что дальше летать, вообще не придётся. Но нет, тихо в эфире, никто и ничего мне не говорит. Я уже окружающее пространство «до дырок» просмотрел, никого нет.
Дальнейшее задание было выполнено образцово и строго по КУЛП. Стало понятно, что, кто-то из инструкторов, перепутал кнопки СПУ и передатчика, но надо же так совпасть по моменту и таким жутким голосом! Как пелось в одной авиационной песне, правда, по-другому поводу: «… Вот – гады, хотели – убить!», (вместо слова «гады» в оригинале — несколько более звучное…).
В дальнейшем я усиленно развивал осмотрительность в полётах, но меня так никогда и не проверили. Но на этом моё «творчество», конечно же, не закончилось.
Не помню по какой причине был списан Костя Голиков. Со стороны он мог показаться слегка разболтанным, но человек был, безусловно, очень талантливый. Мы с ним часто играли в шахматы, выигрывал я у него редко.
В Тацинскую, кроме как в кино, ходить было некуда. Выручила нас «Большая перемена», которая только что вышла на экран. Яркий пример, как из ничего, исключительно за счёт личностей актёров, можно сделать хорошее кино.
Заканчивали лётную программу в сентябре. Оставалось получить допуск на атаки наземной цели. Контрольный полёт выполнял с Зам. Командира АЭ капитаном Контемировым. Очень редко мне удавалось получить такое удовольствие от контрольного полёта. Контемиров и я были настолько довольны друг другом, что это запомнилось мне навсегда. Это был как раз тот редкий тип лётчика, которому сам Бог велел обучать других.
Не могу не вспомнить нашего начальника штаба лагерного сбора подполковника Кулиш. Никогда, ни до, ни после, не пришлось мне встретить подобного командира. Он относился к нам с какой–то нежностью, что было совершенно не характерно для взаимоотношений в армейской среде. Редчайший человек.
Седьмого сентября был выполнен «Зачётный полёт для проверки техники пилотирования в зоне с заходом на посадку по приборам в закрытой кабине «с прямой». Проверяющим был наш комэска – Собакин. Скромно добавлю, что общая оценка была – «отлично».
Вскоре нас отпустили в отпуск. Увлёкся опереттой, сумел попасть на 200–ю постановку «Конкурса красоты», в главной роли – Татьяна Шмыга. Выше всяких похвал, такой талант — это достояние России, не больше, не меньше.
Четвёртый курс. «Свои люди, сочтёмся…»
Октябрь уж наступил… Мы в «Лебяжье». Воинская часть 78734, Четвёртая эскадрилья, третье звено. Наш инструктор – старший лейтенант Владимир Иванович Истратов; Командир звена – капитан Верещагин; Зам. командира АЭ капитан Мамарин; Штурман АЭ майор Довганенко; Командир АЭ майор Давидюк.
Встретили нас не слишком ласково. По приезду, нас построили, появился штурман, майор Довганенко и зачем–то, начал нас пугать. Общий лейтмотив его страстной речи был такой (дословно): «Мы вас с сапогами съедим!». Впечатление было удручающее…. Забегая вперёд, скажу, что в дальнейшем он оказался нормальным человеком, что тогда на него нашло?!
Опять, по накатанной колее, поток теоретических дисциплин, зачёты, экзамены. Наступала довольно холодная зима. Нашей восьмой лётной группе: Бубеев, Носков, Москаленко, Орехов, досталась угловая комната, самая холодная из всех. Когда начались морозы, то одна стена всегда была покрыта красивым слоем инея. Спасали только самодельные обогреватели, изготовленные по немыслимым образцам. На ночь надевали всю имеющуюся одежду, а сверху несколько одеял и шинель. Автоматика не выдерживала такой нагрузки и постоянно срабатывала, выключая свет. Но мы же почти лётчики–инженеры, поэтому нашли простой способ победить зловредный АЗС. Его просто подпёрли доской в верхнем, всегда включённом положении. Как не расплавился весь электрощиток?! Загадка…
Командиром роты стал старый знакомый, теперь уже майор, Козлов. Он ни в чём не изменился, был таким же ярым поборником жизни — строго по уставу. Помню забавный момент. Козлов был у нас в гостинице, наводил «уставной порядок». Вдруг погас свет и из тёмных коридоров раздались зловещие крики: «Бей Козла!!!». Майор в мгновение ока оказался под единственно горевшей аварийной лампочкой и вооружившись, кажется шваброй, кричал: «Не подходи!». Рядом с ним что–то грохнуло об пол и Козлов, сообразив, что этот рубеж обороны ненадёжен, быстро вылетел вниз по лестнице на улицу. Но надо отдать ему должное, он не сдавался.
Наступил Новый, 1974 год, который я встретил у телевизора. В конце января отпустили в отпуск, последний(!). Мы с Борей Бубеевым оставили нашу форму у знакомой официантки в Петров-Вале, переоделись в «гражданку» и, не опасаясь патрулей, спокойно поехали домой. К нам в город Фрязино приехали актёры «Театра на Таганке», это был самый расцвет их творчества. Они действительно были неподражаемы.
С середины февраля начался наш последний семестр в «Каче». Напряжённая учёба, наряды, работы, караулы, тревоги с их бестолковой беготнёй, смотры и проверки. Но всё же это была последняя курсантская зима. Что–либо приятное в этот период нашей жизни не вспоминается. В увольнение ходить было некуда, библиотека крайне скудная, кино показывали, в основном, старьё, третьего сорта. Оставался только телевизор, окно в мир свободных людей.
Развлекались мелкими шалостями. Я как–то вычитал, что человек не сможет съесть килограмм халвы за один присест, без воды, и на самоподготовке сообщил всем об этом. Анатолий Никишов, который всегда был оригинальным человеком, сказал, что это ерунда, и он берётся это доказать. Тут же заключили пари, если он съест килограмм халвы за полчаса, то мы ему покупаем ещё три килограмма халвы, если же нет, то он нам. Вечером, в комнату, где проводился эксперимент, набился весь заинтересованный народ, халва лежала на столе. Анатолий спокойно сел, аккуратно разделил ножом всё на мелкие кусочки и приступил к поглощению. Небольшая кучка быстро таяла на глазах, а через двадцать минут уже осталось граммов сто пятьдесят. Анатолий посмотрел на часы и, сказав, что времени ещё много и он делает паузу. Но через пять минут стало понятно, что его организм врубил стоп–кран и силой воли тут не поможешь. Он сдался и остатки халвы мгновенно испарились. Конечно, всё это лёгкое детство, но вспомнить приятно.
В конце апреля нам, наконец, определили место нашего базирования, аэродром «Моздок». Начались хлопоты, связанные с переездом. Мы загрузили целый эшелон с техническим имуществом, затем, через некоторое время, перелетели наши лётчики. Двадцать второго апреля тронулись в путь и мы. В Ростове-на-Дону делали пересадку, образовалось несколько часов свободного времени, нас отпустили погулять. В парке, в центре города, встретили нашего бывшего сокурсника Архипова, списанного ещё в 72 году. Талантливый человек, ухитрялся писать рассказы в жанре фантастики ещё на первом курсе. Он бы с радостью поехал с нами, но …
С двадцать четвёртого апреля мы в Моздоке. На этом аэродроме базировалась стратегическая авиация, летавшая на Ту-95, там же было несколько Ту-16. Это был боевой полк, решавший свои задачи, поэтому бетонку и воздушное пространство приходилось по–братски делить, что не могло не сказаться на налёте. Мы иногда общались с местными лётчиками и они рассказывали удивительно интересные истории о своих полётах мимо Норвегии, Швеции, Англии и вниз, к Гибралтару. Их задача была разведка и отработка ударов крылатыми ракетами, в случае необходимости, по авианосным группировкам вероятного противника.
В это же время на аэродроме проходил испытания новейший, по тем временам, Су-24, на котором летал генерал Ильюшин, лётчик–испытатель. Отрабатывался полёт на малой высоте с огибанием рельефа местности в автоматическом режиме.
Для жилья нам выделили казарму, а для подготовки к полётам пришлось самим ставить и обустраивать палатки. Ну вот, все наземные подготовки были закончены, зачёты сданы. Лично командир эскадрильи изучил с нами «Требования ЦК КПСС и Совета Министров СССР, Министерства обороны СССР и Главнокомандующего ВВС по обеспечению безопасности полётов». Мы глубоко прониклись, красиво записали текст на первой странице наших тетрадей подготовки к полётам. Там же красовалось «Письмо Министра обороны и начальника ГПУ» со строгими, и вроде правильными, словами. Всё это было похоже на то, как если молодое деревце вместо плодородной почвы посадить в ночной горшок и строго требовать чтобы оно росло большим, красивым и ничем не болело.
Седьмого апреля началась вывозная программа на самолёте МиГ-21. Скорости выросли как минимум в два раза, а время на реакцию, во столько же раз уменьшилось. Это уже был не учебный самолёт, а настоящий истребитель. Наш инструктор, Владимир Иванович Истратов, был очень спокойным и выдержанным человеком. Он почти никогда не повышал голоса, а если и допускал изредка ненормативную лексику, то делал это совершенно беззлобно.
Шестого июня я полетел на проверку моей готовности к самостоятельному вылету с командиром звена, капитаном Верещагиным. Наш К.З. на земле был совершенно спокойным и уравновешенным человеком и я не мог даже отдалённо представить, что ожидает меня в контрольном полёте. Возможно, у него был своеобразный «психологический» тест для проверки готовности курсантов к самостоятельным полётам.
Ничего не подозревая, я доложил К.З., сел в переднюю кабину «спарки», запустил двигатель, проверил всё, что положено, нам закрыли фонари и разрешили вырулить. Началось «ЭТО» с момента движения моей правой ноги для выполнения разворота после страгивания самолёта с места. Никто и никогда, ни до, ни после, не оскорблял меня столь виртуозно и обидно, прерываясь только на необходимые паузы для ведения радиообмена. За этот полёт я сразу получил – 99,9% всех оскорблений за всю мою предыдущую и, видимо, оставшуюся жизнь. Наверное, спасло меня то, что этот поток почти не прерывался, поэтому моя нервная система смогла как-то адаптироваться, так как вникать во всё «ЭТО», не было никакой возможности. Видимо, сработал защитный механизм от перегрузки по каналу восприятия речевой информации.
Каждое моё малейшее движение тут же комментировалось в высшей степени безрадостными эпитетами. Я ощущал себя полностью бездарным существом, и до такой степени лишним в самолёте, что очень хотелось сойти, но некуда. Оставалось только нажать на рычаги катапульты, но я опасался, что меня могут неправильно понять.
Это удивительно, но я всё же выполнил полёт и посадку. «ЭТО» прекратилось в момент касания колёсами бетона и … тишина. Заруливая, я не знал, что и думать о предстоящем разборе. Не слишком торопясь, освобождаюсь от привязных ремней и посматриваю на моего инструктора, беседующего с ком. звена и пытаюсь определить, что тот ему говорит. Спускаюсь по стремянке и подхожу с докладом: — Товарищ капитан – разрешите получить замечания, (ну — сейчас начнётся…) Верещагин был совершенно спокоен и доброжелателен и сказав: — «Ну, что, – всё нормально, пусть летит с проверяющим», ушёл. Я не верил своим ушам!
Но ведь, тоже – метод. Ведь, если курсант после ТАКОГО воздействия, всё же справлялся с заданием, то все возможные осложнения в самостоятельных полётах были уже невинными пустяками. Правда, для меня это была особенно тяжёлая проверка, так как я никогда не выносил ни оскорблений, ни, тем более, нецензурных слов в свой адрес. В дальнейшем, когда Верещагин проверял меня по различным видам подготовки, я никогда не слышал от него ни одного грубого слова, и неизменно получал только отличные оценки.
Но, никакой обиды, как это ни покажется странным, ни тогда, ни после я не испытывал. Наши лётчики–инструкторы в подавляющем большинстве были и есть, в высшей степени порядочные люди и великие труженики. И, если иногда и допускали ненормативную лексику в наш адрес, то в чисто профилактических целях и для нашей же пользы, тем более что и мы частенько бывали далеки от идеала курсанта.
После контрольного полёта с зам. командира АЭ, капитаном Старцевым, я получил «добро» на самостоятельный полёт на боевом самолёте МиГ-21ПФ. Я всегда с особой любовью относился к этому самолёту, он был для меня настоящим другом. Не машиной, а живым существом, красивым, умным, сильным. Он никогда не подводил и всегда прощал все мои ошибки.
До двадцать второго июня я отлетал все самостоятельные полёты «по кругу» и, по причине нехватки самолётов, почти месяц ждал, когда вылетят самостоятельно остальные курсанты нашей лётной группы. В одном из первых самостоятельных полётов после взлёта катапультировался Вася Широбоков. Его самолёт начало вращать и он не смог справиться с управлением. Приехала комиссия, разбираться. Сначала Васю сделали почти героем, но потом разобрались, что был выключен бустер ручки управления. Теперь его же обвинили в недосмотре, и больше Вася не летал, а зря, надо было наказать и простить.
Самолётов не хватало, программу нам урезали, но и её мы не смогли выполнить. Но простой пилотаж, полёты в паре, маршруты, успели отлетать. Пятого октября был крайний полёт на аэродроме «Моздок».
В конце сентября приехал фотограф, нас снимали для документов и для выпускных альбомов, уже в лейтенантской форме, которую нам одолжили наши лётчики. Миша Черняев, Саша Заремба и я сделали несколько фото рядом с самолётами.
Командир звена Верещагин, сообщил, что большинство из нас точно остаётся инструкторами, с переводом в учебные полки на Л-29, но, что он попробует перетащить меня и Сашу Абрамова, на боевые самолёты в «Лебяжье». Настроение было — хуже некуда! Стала окончательно ясна цена всех обещаний наших высоких начальников по поводу «справедливого распределения».
Любой лётчик всегда мечтает летать на новейших, современных машинах, как можно больше и интересней, а мы могли застрять на многие годы, или навсегда, на учебных самолётах. И какие высокопоставленные идиоты, додумались оставлять совсем молодых лётчиков в качестве инструкторов?! Логика здесь бессильна… Дегенераты, ввиду особой лёгкости их мозгового вещества, всегда плавают вверху толстым слоем.
Нас перевезли на центральную базу для сдачи гос.экзаменов, что мы благополучно и сделали. Затем, пока шло оформление документов и шилась офицерская форма, наступили так называемые «голубые каникулы». Почти две недели ожидания. Нам выдали полевую форму с уже пришитыми лейтенантскими погонами, на которые мы сверху прикрепили наши курсантские. Никто нас не беспокоил и мы наслаждались свободой в славном городе–герое Волгограде. В начале ноября на Мамаевом кургане в торжественной обстановке зачитали приказ о присвоении нам воинского звания «лейтенант» и вручили дипломы лётчиков–инженеров. Позже зачитали приказ о распределении, большинство из нашей эскадрильи оставили в училище. Мне ещё относительно повезло, меня ждала «Бекетовка».
Вечером, в доме офицеров, был выпускной вечер. Как бы то ни было, мы все были очень рады окончанию нашей учёбы в «Каче» и надеялись на светлое будущее. По традиции бросали в бокалы наши лейтенантские звёздочки. Четыре с лишним года мы шли к цели, более чем третья часть из нас не смогла преодолеть этот очень нелёгкий путь. И вот сейчас, в последний раз, мы были вместе, дальше наши дороги разойдутся и для большинства из нас, никогда не пересекутся.
