AVIACITY

Для всех, кто любит авиацию, открыт в любое время запасной аэродром!

Борис Усик: Болгарские летчики люфтваффе сбили над Сталинградом 200 советских самолетов

Бывший директор музея-панорамы «Сталинградская битва» в канун 75-летия победы на Волге опроверг несколько мифов и привел новые удивительные факты о главном сражении Второй Мировой
БИСМАРКА СБИЛИ 20-ЛЕТНИЕ ДЕВЧОНКИ
— Вы работали над энциклопедией «Сталинградская битва». За пять лет, минувших с 70-летнего юбилея, изменились ли данные о потерях сторон в главной битве мировой истории?
— Мы впервые показываем потери союзников Германии. Приводим данные Института бундесвера в ФРГ, у которого есть информация о потерях союзников, которые мы не упоминали. По 2-й армии Венгрии, 3-й и 4-й армиям Румынии, 8-я итальянской армии. Это части и подразделения, сформированные из граждан государств, с которыми мы многие годы поддерживали нормальные экономические и даже дружественные отношения.
— Мы чего-то не знали о наших бывших друзьях в Европе?
— Летчики Болгарии в составе люфтваффе за период Сталинградской битвы сбили более 200 советских самолетов. Есть данные из немецкого журнала «Восточный фронт», издававшегося всю войну. Там публиковались документальные сводки — кто чем отличился в бою, кто ранен или убит, кто чем награжден. Особое внимание уделялось элите вооруженных сил Германии— пилотам люфтваффе.
— Кстати, самолет правнука Отто фон Бисмарка, первого канцлера Германии, был сбит именно в небе Сталинграда?
— Да, мы гордились тем, что наши зенитчики сбили правнука Бисмарка, лейтенанта люфтваффе. Его подбили на юге города. Он попал в плен, остался в живых. Известно, что его прадед завещал не ходить войной на Россию. Но правнук по молодости считал, что это просто прогулка.
Его сбили над Бекетовкой. Приземлившись на парашюте, он попросил показать, кто его сбил — ему показали расчет девушек-зенитчиц.


Борис Усик более 20 лет возглавлял Музей-панораму «Сталинградская битва»Фото: ИГОРЬ ЕМЕЛЬЯНОВ
— В боях за Сталинград погибло много женщин?
— Первый страшный эпизод был 23 августа 1942 года. 14-й немецкий танковый корпус прорвался в район Тракторного завода. Девушек-зенитчиц не учили сражаться с танками. Зенитный 1077-й полк капитана Луки Даховника, стоявший на прикрытии Тракторного завода, был укомплектован женщинами. Они почти все погибли, но остановили немцев, потерявших более 80 танков за 2 дня.
Густав Антон фон Виттерсгейм, командир 14-го немецкого танкового корпуса, атаковавшего завод, увидел, что среди погибших только женщины в военной форме и рабочие в спецовках. Он потребовал встречи с командующим 6-й армией генерал-полковником Паулюсом. И просил не штурмовать город, поскольку там только гражданское население. За что был отстранен от должности.
Он на последнем этапе войны был командиром батальона фольксштурма и позже написал мемуары «Почему я не вошел в Сталинград».

— А правнук Бисмарка раскаивался в своем участии в Сталинградской авантюре?
— Седой, умиротворенный, в окружении старинных картин в своей роскошной квартире в Дрездене, он очень сожалел о том, что так мало изменилось в отношениях наших стран после того, как его подбили в Сталинграде. В том смысле, что его прадед фон Бисмарк, завещая своим потомкам не ходить на Россию, не внушил эту мысль достаточно четко. И он, сидя в своей красивой дрезденской квартире не мог понять, почему мы, пройдя такой тяжелый путь, понеся такие потери, не можем прийти к согласию.
— Наверное, не только представители благородных семей Германии, оказавшиеся в Сталинграде, потом горько сожалели об этом…
— Тут был 369-й пехотный полк из Хорватии. К ноябрю 1942-го в нем осталось лишь 187 солдат и сержантов и 4 офицера. Их помпезный штандарт хранится в музее панораме «Сталинградская битва». Хорваты вели себя очень развязно. За что и поплатились.
Тут был бельгийский легион добровольцев.
И было 47 лагерей для советских военнопленных и местных жителей на территории области в период Сталинградской битвы. Охрана их осуществлялась украинцами-бандеровцами. Комендатура города-Сталинграда прибыла с Полтавыи Харькова вместе с полковником Лемингом, который потом получил здесь генерала. 200 человек было в городской прокуратуре вместе с офицером-украинцем. Именно они старались поддерживать тот порядок и тот страх, который, как им казалось, должен быть среди тех, над кем они поставлены.

— Но и русские воевали против русских?
— Да, в Сталинграде было много хиви — помощников немцев из числа советских военнопленных. Но это были люди, замученные в степях без воды. Под палящим солнцем им предлагали: вот ступи за этот столбик — и ты будешь иметь воду, еду и нормальный сон. И многие на это пошли.
ПЛЕННЫХ БЫЛО 160 ТЫСЯЧ
— Почему так много погибло из 91 тысячи плененных?
— Принято считать, что пленных было 91 400 человек, в том числе 2 с половиной тысячи офицеров и 22 генерала и фельдмаршал Паулюс. Но всего мы пленили всего 160 тысяч человек. Умерло из них около 120 тысяч. Как можно было сохранить жизнь этим людям среди развалин, если больше половины из них были раненные или обмороженные? И эпидемии быстро убрали из жизни многих.
В открытых источниках число плененных в Сталинграде немцев и союзников — 90 тысяч. Вы называете на 70 тысяч больше…
— В сводках Совинформбюро шла информация, что закончились боевые действия под Сталинградом и пленена группировка 91400 человек. И все последующие десятилетия все источники опирались на те сводки Совинформбюро. Но мы еще 30 тысяч взяли на Среднем Дону — Распопинская группировка. Дивизиями брали в плен румын — по 15-20 тысяч, выше и ниже Сталинграда. Когда все вместе складывается — получается 160 тысяч плененных.
— Но в буквальном смысле на полях сражений остались десятки, если не сотни тысяч не захороненных тел погибших с обеих сторон.
— После 2 февраля на территории Сталинградской области осталась группировка в составе 400 тысяч человек. Она занималась и захоронениями, в том числе. Разминированиями заводов, транспортных путей, чтобы там можно было возобновить работу. Тракторный завод через 3 месяца стал выпускать танки. 5 с половиной тысяч подбитых танков, бэтэров и другой бронетехники, машин и мотоциклов лежало на полях сражений — это надо было собрать и пустить на переплавку. Были трофейные батальоны — которые подтаскивали эту технику к железнодорожным путям. Но надо же было ее еще разминировать и привести в небоеготовное состояние.
— Данные о потерях до сих пор не точны?
— Информацию о потерях собирала группа генерала Генштаба Кривощеева — первая цифра в конце 1943 года определила потери в 1 126 426 человек. Но внизу мелким почерком было написано: без войск НКВД, корпусного района ПВО, народного ополчения. Мы сдержали немцев 10-й дивизией НКВД и народным ополчением, когда в городе не было ни одной стрелковой дивизии. Кроме двух батальонов учебных танков Тракторного завода. Это от первой бомбежки 23 августа — и до переправы первых полков 13-й гвардейской дивизии в ночь с 14 на 15 сентября. Когда переправилась дивизия Родимцева, за ней переправилась 95-я дивизия и 264-я.
Мы писали что не пустили немцев к Волге, но они вышли к Волге на участке в 11 километров. И река простреливалась полностью, и горела от взорванных нефтебаков.
ПОД ТРИБУНАЛ ПОШЛИ 1800 ЧЕЛОВЕК
— Приказ Сталина «Ни шагу назад» июля 1942 и заградотряды за спиной сталинградских частей — страх обеспечил победу?
— То, что остановили заградотрядами и штрафными ротами— миф. 28 июля был издан приказ Сталина №227. Он требовал создать в каждой дивизии и армии создать определенные роты и батальоны (батальон из офицеров — на фронт, в каждой армии — по 5 рот штрафных из рядовых и сержантов). 11 эпизодов остановки убегающих с поля битвы и 38 эпизодов поддержки этими подразделениями тех стрелковых полков и батальонов, которые сражались перед ними. Они видели, что части пере ними гибли — и входили в их расположение. Чтобы остановить наступление врага. Вооружение штрафных рот было таким же, как и стрелковых.
— То, что 10-я дивизия НКВД сдерживала отступление наших частей в Сталинграде — неправда?
— Неправда. Случаев массового дезертирства в наших частях не было. Бежавших на восток в результате Харьковского котла сейчас приписывают к оставившим позиции в Сталинграде.
Что такое охрана тыла нашей Сталинградской воюющей армии — это пограничные полки. Они сформированы были из тех, кто отступил от границы и частично из мобилизованных курсантов пограншкол. Они всех проверяли идущих на восток по дорогам. 1800 были задержаны и переданы трибуналу.
— Какой день в Сталинграде был критическим?
— Середина сентября и 22 декабря 1942 года. Попытка деблокирование Паулюса силами 11 немецких дивизий, в том числе 3 танковых. У Паулюса в котле было 400 танков с заправкой на 40 километров. Но ему не дали разрешения на контр-прорыв. В колонне навстречу 6-й армии шли 3 тысячи автомобилей с горючим, продуктами, теплыми вещами.
Наши исторические описания всегда бравировали тем, что подошедшая 2-я гвардейская армия Малиновского все остановила. Но они подошли тогда, когда немцы уже были остановлены. Там 4 курсантских полка, полностью погибли. И когда подошел Малиновский, немцы уже ввели все резервы, которые было можно.
И «тигров» там не было — батальон был на подходе, но не успел разгрузиться с платформ перед Котельниково. Эти 36 танков уже бы ничего не изменили.
ХРУЩЕВ И ТИМОШЕНКО ОШИБЛИСЬ С ОЦЕНКОЙ
— Почему не эвакуировали население Сталинграда — из 400 тысяч вывезли лишь около 100 тысяч
— 410 тысяч сталинградцев было в городе плюс 150 тысяч бежавших с Запада. Сложно шел процесс эвакуации. Ведомства не были готовы. Пропускная способность паромов на Волге определяла пропуск скота крупного рогатого — 200 тысяч голов в сутки. Их надо было переправить — за каждым этим быком и коровой тысячи банок тушенки доля фронта.
А многие люди не хотели эвакуироваться — его брат, отец, дед — в ополчении. И он не хотел покидать Сталинград.
Немцы появились очень быстро. Это ошибка в первую очередь Хрущева иТимошенко, которые возглавляли фронт, проигравший сражение под Харьковом. Тимошенко смог убедить Сталина, что они исправят положение. Когда немцы начали движение в районе Белой Калитвы — а это чуть больше 100 километров от Сталинграда, в нем шла спокойная мирная жизнь. Работали магазины, детсады, кинотеатры. Никто не ждал такого броска.
— В день бомбежки 23 августа погибло 71 тысяча жителей?
— Цифра примерная, из книги Татьяны Павловой, работавшей в архивах. К моменту завершения битвы, 2 февраля в городе осталось около 30 тысяч жителей.

ИГОРЬ ЕМЕЛЬЯНОВ
https://www.crimea.kp.ru/

Времена не выбирают

Герой Советского Союза, генерал-майор авиации в отставке, первый и последний вице-президент России, бывший курский губернатор Александр РУЦКОЙ: «Летчиков, попавших в плен к моджахедам, и истязали, и головы им отрезали, и убивали — все, что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что на дыбу подвесили. Вздернули в полдень, а на восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата»

На кадрах, снятых операторами CNN 4 октября 1993 года в Москве, ни колючей проволоки, ни трех рядов оцепления не видно — только громада Белого дома, по которой танки лупят прямой наводкой: выстрел — и по фасаду ползут хвосты черной копоти, а из оконных глазниц вырываются языки пламени. Что интересно, в здание снаряды влетали (по чистой случайности?) в районе седьмого этажа — как раз там, где находился кабинет вице-президента Российской Федерации Александра Руцкого, которого на тот момент отрешивший Ельцина от власти съезд народных депутатов назначил исполнять обязанности президента.Александр Владимирович не должен был при расстреле Белого дома выжить и шансов дойти потом до автобуса, который увозил «мятежников» в Лефортовский изолятор, практически не имел — бывший начальник Службы безопасности президента Коржаков недавно признался, что держал в кармане пистолет на боевом взводе: патрон в патроннике, предохранитель снят — оставалось только взвести курок. Его задачей было устранить двух человек: моего собеседника и Хасбулатова, — но помешала толпа, которая сбежалась на арестованных поглазеть.
Боевого летчика Александра Руцкого судьба хранила на протяжении всей его бурной и опасной жизни, правда, из прежних переделок он выходил победителем: будучи сбитым в Афганистане, не только не остался, как пророчили врачи, прикованным к инвалидной коляске, но и вернулся в строй заместителем командующего ВВС армии, после пакистанского плена получил звание Героя Советского Союза, прилетев из Фороса с Горбачевым, через два дня стал генерал-майором, а тут мало того, что проиграл, — вдобавок ему навесили ярлык изменника: Ельцин, мол, взял его к себе вице-президентом, в большую политику ввел, а чем он отблагодарил?!
Известно: предают только свои, но в ельцинской команде младореформаторов Александр Владимирович был чужим — эдакий железный болт в интеллигентской мякине, да и могло ли быть иначе, если до этого жизнь героя-афганца сводилась к полетам, газете «Красная звезда» и политзанятиям? Вести высокоинтеллектуальные споры он не умел и приказы предпочитал отдавать по-военному, а недостаток экономических знаний компенсировал избытком энергии. Не удивительно, что правительственные острословы прозвали его «Сашей-истребителем», а затаивший обиду Бурбулис (на место вице-президента России он метил сам) окрестил Руцкого «усатым голенищем», хотя пробелы в образовании тот изо всех сил пытался восполнить — при нем все секретари по два часа в день учили английский, а сам Александр Владимирович успокоился, только защитив в 2000 году докторскую диссертацию.
С налета навести в сельском хозяйстве, которое с кривой ухмылкой поручил его заботам Ельцин, порядок у вице-президента не очень-то получалось, и он занялся внешним видом самого Бориса Николаевича. В своих мемуарах тот вспоминал, как, войдя к нему в кабинет, Руцкой сделал вдруг страшные глаза: «Где вы взяли эти ботинки? — вам нельзя такие носить, вы же президент! Так, будем выбирать…» — и на следующий день предложил шесть пар итальянской обуви. Потом ситуация повторялась с костюмом: «Вам этот цвет не идет!»…
Сам Александр Владимирович всегда был одет щегольски и выглядел, по меньшей мере, как заслуженный артист (по большей — как народный). В душе художник, он, по его словам, любит, чтобы окружало его все красивое: одежда, жена, машина… Когда, став курским губернатором, Руцкой праздновал 50-летие, над элитным санаторием, где происходило торжество, кружил вертолет, осыпавший гостей дождем из роз, когда он купил для своей области комбайны «Дон», новая техника проехала пол-России, и все это время на головной машине колонны красовались губернаторские усы и улыбка, ну и, наконец, на память о его правлении курянам остались не только набранные миллиардные кредиты, но и роскошная Триумфальная арка с шестью бронзовыми скульптурами, которой горожане сегодня гордятся.
Что ни говорите, а Александр Владимирович честно пытался сделать жизнь простых россиян лучше, и, судя по тому, как раз за разом власти снимают экс-губернатора с очередных выборов под не слишком убедительными предлогами, люди это оценили. Они готовы проголосовать за Руцкого, наплевав на многочисленные обвинения в семейственности и финансовых злоупотреблениях, на которые не скупятся его оппоненты, и, думаю, простили ему многое не только потому, что Александр Владимирович в их представлении герой, красавец-мужчина и орел — интуитивно, в душе они понимают: этот, может, и небезупречный, но, безусловно, смелый и болеющий за страну человек был одним из тех, кто пытался отстоять российские демократию и парламентаризм, во всяком случае, в послушно-угодливую союзницу Кремля и олигархов Госдуму превратили без его участия…
Кстати, вот уже почти 20 лет среди московских острословов в ходу саркастичный вопрос: «Защищали ли вы Белый дом? — если да, то в каком году?». Руцкой выходил на эти баррикады дважды…
«А КТО ЖЕ Я, ЕСЛИ МАМА У МЕНЯ УКРАИНКА, А ОТЕЦ РУССКИЙ?»
— Наверное, Александр Владимирович, мало кто из читателей знает, что родились вы в семье военных в Хмельницком и до 19 лет жили во Львове, то есть довольно большой отрезок пути пройден вами в Украине, причем в Западной. Что-то на мовi, какие-то, может, народные обычаи украинские помните?
— Говорить по-украински самому мне сложно, но абсолютно все сказанное на этом языке я понимаю, ведь в сознание он вошел фактически с молоком матери, поэтому, когда национальные темы затрагиваются, всегда вопрос задаю: «А кто же я, если мама у меня украинка, а отец русский?», да и какая разница, по большому счету, кто какой национальности? Конечно, о годах детс¬т¬ва, юности только доб¬рые остались вос¬по-минания…
— Сегодня на¬грады сыплются на многих, как золотой дождь, — и в Украине, и в России никого ими не удивишь, а в советское вре¬мя звание Героя Советского Союза давали лишь самым заслуженным, и вы — в их числе. Несколько лет вы служили в Афганистане в должности командира отдельного авиационного штурмового полка 40-й армии под командованием генерала Громова, на штурмовике Су-25 совершили 428 боевых вылетов… В 86-м году были сбиты и выжили чудом, в 88-м снова вас сбили, пять дней вы отстреливались, 28 километров прошли, после чего были ранены и попали к афганским моджахедам в плен…
— Все так, только в первый раз я был командиром отдельного штурмового полка, а во второй — заместителем командующего ВВС 40-й армии и служил под командованием сначала Дубынина, а потом уже Громова. Будучи и командиром штурмового полка, и заместителем командующего, я продолжал полеты, потому что количество летчиков такого уровня подготовки, чтобы летать в горах ночью, а тем более штурмовать объекты противника — это не бахвальство! — было весьма ограничено. Старясь не допустить боевых потерь (кстати, мой авиаполк единственный, не потерявший ни одного летчика!), приходилось летать самому, подставлять себя — поэтому и сбивали.
Из книги Александра Руцкого «О нас и о себе».
«На третьем заходе по моему самолету прошла сначала очередь из ЗГУ, а затем раздался мощный взрыв со стороны левого двигателя, и хотя правый двигатель продолжал работать, самолет вспыхнул, как факел. Левым разворотом я начал выходить из ущелья: чтобы перевалить через хребет, мощности одного двигателя не хватало и, казалось, столкновения со скалой не избежать. Перевалить через хребет удалось чудом. Что происходило в воздухе, я не слышал, так как вырубилось абсолютно все, в том числе и радио — работал только правый двигатель.
Через перископ заднего вида было видно, как пучится от огня обшивка самолета, а посмотрев вперед, заметил: впереди чуть правее по мне бьет ЗГУ — барабанная дробь по бронированной кабине и задравшаяся обшивка носовой части говорила о том, что в самолет всадили еще одну очередь, после чего стал работать с перебоями и скрежетом правый двигатель. Самолет начало трясти, он практически потерял управление, но я продолжал набирать высоту, а перевалив последний склон базы с укрепрайонами, вздохнул с облегчением, моля Бога о том, чтобы дал возможность дотянуть до своих.
Высота 500 метров — остановился и правый двигатель, а огонь пожара достиг уже второго топливного бака. Проскочила мысль прыгать, но до своих войск было еще далеко, поэтому принял решение тянуть до последнего: подо мною уже каменистые поля. В принципе, можно было сесть «на вынужденную» — за речушкой начиналась «зеленка». Решил тянуть к зеленым полям — за ними афганский мотострелковый корпус. Высота 200 метров — самолет начинает кренить влево, высота 100 метров — обрыв управления, самолет полностью неуправляем, началось интенсивное вращение влево, стремительно падает высота. Перекрестившись, нажал скобу катапульты и резко ее дернул: автоматически сработала система вытяжки и раскрытия парашюта. Земля была на¬столько близко, что в сознании промелькнуло — парашют не успеет раскрыться, и в этот момент сильный хлопок наполнившегося парашюта почти совпал с приземлением в канаву рисовых полей, заполненную илом, — это и смягчило удар. Впереди, в 150-200 метрах, мощный взрыв и взметнувшийся в небо столб черного дыма отметили место столкновения моего самолета с землей.
Выползая из канавы, я почувствовал сильную жгучую боль в пояснице. Ноги ничего не чувствовали и не подчинялись — казалось, их просто нет, во рту было настолько сухо, что я не слышал собственного голоса.
Подтащив к себе фал с НАЗом (неприкосновенным аварийным запасом) и привязанный к нему автомат, передернул затвор и приготовился к бою. Слева, где упал мой самолет, вдалеке увидел бегущих и стреляющих в моем направлении людей. Пули щелкали, высекая искры, в двух-трех метрах от меня: о чем мог думать я в тот момент, как не о том, что это конец, все — приехали? Повернувшись на бок, достал свой любимый пистолет «Стечкина», тоже передернул затвор. Бегущие приближались, стреляя, им оставалось до меня 300-400 метров: я дал по ним три короткие очереди, после чего один, взмахнув руками, упал, а остальные залегли.
Затишье продолжалось недолго, раздались выстрелы крупнокалиберного пулемета КПВТ. Приподняв голову, я увидел: наперерез моджахедам несется афганский БТР, непрерывно поливая огнем пулемета противников. БТР остановился, между ним и залегшими завязался бой. От БТРа ко мне бежали двое — капитан афганской армии и солдат: прикрыв меня собой, эти два парня стали вести огонь в том же направлении. Схватка продолжалась недолго, с появлением в небе вертолетов ПСС (поисково-спасательной службы) залегшие «духи», как по команде, вскочили и стали убегать — БТР их добил.
Группа вертолетов, которой командовал капитан Андрианов, села рядом: из одного выскочили врач и офицеры с носилками, погрузили меня и тут же взлетели, взяв курс на Газни, а затем на Кабул. Мучаясь от невыносимой боли, я, к сожалению, не успел узнать фамилий и имен афганского офицера и солдата, спасших мне жизнь…».
«СБИЛ МЕНЯ КОМАНДУЮЩИЙ ВВС ПВО ПАКИСТАНА. ЛИЧНО»
— В армию я ушел в 86-м году и помню, как мальчишки тогда рассуждали: «Хорошо бы, конечно, в Афганистан не загреметь, а уж если туда пошлют, главное — не угодить в плен». Все знали: афганцы делают с нашими пленными что угодно — отрезают им уши, руки, ноги и половые органы, выкалывают глаза, мучают, пытают, закапывают жи¬вьем. Я даже не представляю себе ваше состояние, когда второй раз вы были сбиты и поняли, что очутились в плену, — как это произошло?
— Во-первых, это была территория не Афганистана, а уже Пакистана, потому что базы, по которым приходилось наносить удары ночью, индивидуально, располагались в приграничной полосе. Сбили меня, собственно говоря, из-за предательства, потому что командир группы прикрытия истребителей просто навел на меня самолеты ПВО Пакистана.
— Специально?
— Конечно! Сам-то он сел в Пешаваре, но закончил этот «товарищ» плохо, потому что никакое зло безнаказанным не остается.
— Извините, а на предате¬льство толк¬нуло его что — корысть или убеж¬дения?
— Ну почему человек в звании подполковника предает? Этот — скорее всего, из-за денег. Он двух истребителей пакистанской противовоздушной обороны тогда навел, причем сбил меня командующий ВВС ПВО Пакистана…
— Лично?
— Да, а познакомился я с ним, уже будучи вице-президентом России. Мой Су-25 две ракеты «Спэр¬роу» «поймал», а они осколочно-фугасные, с боевой частью по 40 килограммов взрывчатки — представляете, что это такое? Вторая ракета вошла в самолет, когда я уже катапультировался, то есть видел, что с ним произошло, — только брызги в разные стороны полетели…
— Катапультироваться вы, значит, успели?
— Да, потому что самолет практически уже не слушался, а станция оповещения, которая об атаке противника предупреждает, еще работала. Смотрю — вторая ракета в меня пущена, значит, выходить надо, потому что до аэродрома уже не дойдешь однозначно. Замечу: из летчиков, попадавших в плен к моджахедам (имею в виду экипажи штурмовых истребителей, бомбардировочной авиации и вертолетчиков), по сути, не вернулся никто.
— Что с ними делали там, вы знали?
— Ну что? — и истязали, и головы отрезали, и убивали: все, что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что меня на дыбу подвесили (это перекладина, через которую переброшена веревка: одним ее концом тебе связывают заломленные назад руки, а другим — ноги). На восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата: прилетели на вертолете и от моджахедов меня забрали. Они тогда вычисляли: кто же им ночами удары наносил постоянно, ну а дальше, когда я уже в пакистанском оказался плену и в их тюрьме находился, вопрос задавали один: вы заместитель командующего армии — дайте нам информацию о порядке вывода войск из Афганистана.
Это 88-й был год, и что мне только не предлагали: и паспорт кана¬дский, и деньги, и все прочее. Слава Богу, наши разведка и контрразведка нашли меня и обменяли.
— Вы помните, о чем думали, когда на дыбе висели?
— Какие там могут быть мысли, если контузия? Меня, собственно, из-за нее в плен и взяли — осколок от гранатомета плашмя по затылку ударил. Очнулся я, когда, связанного за руки, за ноги, на палке несли, а что в этом положении сделаешь?
— Сколько часов вы так провисели?
— Вздернули меня где-то в полдень, а сняли утром на восходе солнца.
— Кормили?
— Ну кто же на дыбе кормить станет?
— И в туалет не водили?
— Какое там? — хотя в туалет-то, собственно говоря, незачем было, потому что пять дней я без еды бегал. Изъеден был весь москитами, комарами, а тут еще и подвесили — вся эта гадость одновременно тебя жрет, убить ее невозможно, и подсознательно понимаешь: все, это конец!
— С жизнью в тот момент вы уже попрощались?
— Однозначно. Пока в пакистанской тюрьме находился, родные и близкие не знали, что я жив, — вообще, в газетах пошла информация, что пропал без вести.
— Мне приходилось читать, что по договоренности с советскими спецслужбами ЦРУ выкупило вас у душманов за две «тойоты», — это правда?
— Да нет, глупости! Кто только чего не выдумывает — Жириновский вот заявил, что за две машины муки меня выкупили: ну полная ахинея! Просто задержанного на территории СССР разведчика ЦРУ привезли и произвели дипломатический обмен.
— Вы помните свои ощущения, когда после всех мытарств, вернувшись из плена, наконец на родную землю ступили?
— Конечно. Во-первых, 48 килограммов я весил и одежда 44-46-го размеров на мне болталась — не говоря уж о том, насколько своебразно она выглядела (у меня до сих пор карточка сохранилась — что-то типа вида на жительство, которая право на пересечение границы СССР давала). Из Пешавара меня перебросили на юг Пакистана и уже оттуда вывозили «Аэрофлотом»: ночью мы в самолет загрузились, а утром там меня спрятали — таким образом и вызволили.
— Спрятали, простите, как?
— Укромные уголки в самолете имеются, а потом, когда уже взлетели, я в иллюминатор смотрел, как бы всю свою жизнь перелистывал и понимал, что это просто какая-то удача невероятная, провидение, что ли, Господнее… Многое пришлось передумать, и когда приземлились, родные (за исключением старшего сына) меня не узнали.
— Чем, кроме Звезды Героя и ордена Ленина на грудь, отблагодарила вас за бесстрашную и верную службу советская Родина?
— У меня два ордена Красного Знамени (один — за Афганистан), орден Красной Звезды, с десяток медалей… С наградами Советского Союза все в порядке, но ни одной российской нет.
— Не заслужили, наверное…
— (Смеется). Даже жетона какого-нибудь не перепало, а сейчас цацки раздают налево-направо — все нынче орденоносцы. Поэтому и возмущаюсь, когда называют иной раз Героем России. «Прошу, — поправляю, — не путать: я Герой Советского Союза, а не из тех, кто сегодня это высокое звание получил. Многие, безусловно, становятся Героями заслуженно, но и людей случайных хватает — просто диву даешься, как можно так безответственно, бездумно государственными наградами распоряжаться.
«С ЭТОЙ ИДИОТСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ Я БЫЛ НЕ СОГЛАСЕН»
— Вы были первым и единственным вице-президентом России — почему Борис Николаевич Ельцин буквально в последнюю, по слухам, секунду выдвинул на этот пост именно вас?
— Первый разговор у нас состоялся еще за месяц до выборов — я тогда был председателем одного из Комитетов Верховного Совета, окончил как раз академию Генерального штаба и был назначен начальником Центра боевой подготовки Военно-воздушных сил СССР. Сначала от предложения Ельцина я категорически отказался, а потом решение все же принял. Почему? Потому что был не согласен с этой идиотской перестройкой, с конверсией, с уничтожением и сокращением обычных видов вооружения, всего подряд. Страна рушилась на глазах, но вы прекрасно знаете: заступая на военную службу, человек принимает присягу на верность Родине, и выход у меня был один: либо возмущаться, нося погоны, а это быстро могли прекратить, либо избраться депутатом и получить право говорить то, что думаешь.
Придя в российский пар¬ламент рядовым депутатом, я быстро поднимался там по ступеням: стал председателем Комитета, членом Президиума Верховного Совета. Это еще в советское время было — по сути, в переходный период, а почему отказался, когда Борис Николаевич предложил баллотироваться вместе с ним вице-президентом? Потому что не представлял, чем буду заниматься.
Тогда я совершенно не был политически ангажирован и многого в политике не понимал (потом уже осознал, что это), а цель преследовал лишь одну: не допустить уничтожения армии, предотвратить бездарную, безумную конверсию и прекратить эту глупость — перестройку, проведя реформу в КПСС. Также я предлагал отказаться от системы назначения первых секретарей крайкомов и обкомов и предоставить право избирать их коммунистам в субъектах Федерации.
Кстати, я был еще членом ЦК КПРФ и договорился до того, что меня не только из ЦК, но и из партии с формулировкой «за фракционизм» исключили, однако партбилет не выбрасывал — он у меня до сих пор хранится. Я никогда этим не бравировал и борца с коммунистической системой из себя не изображал, потому что не все в Советском Союзе было плохо, и если бы тогда Горбачев и многие другие меня послушали, столь тяжелых последствий можно было бы избежать. Если бы Устав КПСС изменили, это означало бы демократизацию: когда политического руководителя избирает народ, когда он становится подотчетен рядовым коммунистам плюс населению — это уже демократия.
Я убеждал, доказывал, что необходимо ввести частную собственность на средства производства — взять хотя бы сферу обслуживания. Помните, у нас несчастных цеховиков за то, что курточки шили, плащи…
— …отправляли далеко и надолго…
— По 10-15 лет «врубали» за то, что не воровали, а творческий потенциал свой использовали, но это же совершенно неправильно. Ну зачем государству рестораны, кафе, парикмахерские, дома быта и прочее? — отдайте их частному сектору! Сама приватизация сферы обслуживания — тоже шаг к демократизации, к переходу на новые формы экономических отношений, то есть надо было вовремя дать людям то, что они хотят, — и краха бы не случилось.
«ПО СУТИ, НЕКОТОРЫЕ ПОЛИТИКИ — НАРКОМАНЫ: НИЧЕГО СВЯТОГО ДЛЯ НИХ НЕТ И РАДИ КАЙФА НА ЛЮБУЮ ПОДЛОСТЬ ГОТОВЫ»
— По вашим словам, тогда вы еще не понимали, что такое политика, особенно российская — сейчас-то уже разобрались?
— О! — по полной программе, но почему именно российская? — она, в принципе, везде одинакова: это прежде всего грязь. Есть, вообще-то, две категории людей, которые туда идут: одни ситуацию, сложившуюся в обществе, к лучшему изменить стремятся, а другие, по сути, наркоманы, им ничего не нужно, кроме одного. Посмотрите на тех, кто сидит на игле: ничего же святого для них нет, за возможность уколоться все отдадут — вот и эта категория людей ради кайфа на любую подлость готова… Их из властных структур не вышибешь, они все возможное будут делать и невозможное, по трупам идти, поливать грязью друзей, товарищей, лишь бы получить свою дозу власти.
Это наркомания чистой воды, и сегодня во всем мире: и в Англии, и в Соединенных Штатах Америки, и в Украине, и в России — везде наблюдаем одно и то же. Происходить это не может только в одном случае — если политическое руководство той или иной страны думает прежде всего о ком?
— О людях — вы это где-то видели?
— Может, я и наивен, но как по-другому? — все на¬ши беды ведь от того, что у граж¬дан не спрашивают, чего же они хотят. Я, когда был губернатором, вредную эту традицию сломал: все время общался с людьми, постоянно интересовался их мнением, и вот прошло уже 12 лет, как я не губернатор Курской области, а рейтинг у меня ниже 75 процентов не опускается.
Почему же я перестал губернатором быть — спросите вы, да? Смотрите. Завтра (это октябрь 2000-го), в воскресенье, выборы, я зарегистрирован, предвыборную кампанию провел, и вот накануне ночью суд собирают и за 12 часов до начала голосования снимают меня с регистрации за то, что в государственной квартире площадь балкона не указал. Где же это в законе написано, что площадь балкона надо указывать? Я из ордера переписал: 186,5 квадратных метра, а еще «Волгу» 85-го года выпуска не вписал — забыл про нее, понимаете… Суд решил, что тем самым я ввел избирателей в заблуждение и быть избранным не достоин, и это несмотря на то, что, когда получил область, дефицит бюджета составлял 60 процентов, а когда меня ушли, профицит был уже 20, а помните, время было какое? 96-й год — бартер-зачет, 97-й — бартер-зачет…
— 98-й вообще лучше не вспоминать…
— Да, дефолт, и в этих условиях я исключил дефицит и создал профицит, мало того, восстановил все предприятия. Гордость Курской области — Михайловский горно-обогатительный комбинат на ладан дышал: загружено было только 20 процентов его мощностей. За четыре года мы вышли на 100, то есть вернули уровень советского периода, а потом еще его и приумножили — прирастили 20 процентов, а всего-навсего надо было у людей спросить, что им мешает работать, и подойти к этому вопросу по-человечески. Мешали тарифы на электроэнергию, на железнодорожные перевозки — я добился, чтобы на 50 процентов их сократили, и ГОК из долговой ямы выскочил, поступления в бюджет начались.
Точно так же с коллективными хозяйствами — когда курс на фермеризацию провозгласили, я говорил Ельцину: «Борис Николаевич, возьмите калькулятор и посчитайте. Чтобы элементарное фермерское хозяйство создать, вложить необходимо полтора миллиона рублей: купить технику, ГСМ, семена, удобрения… Вы 100 тысяч фермерских хозяйств продекларировали — умножайте: это в три раза больше бюджета страны, и каким образом выполнять обещание собираетесь? Это же, — говорил, — чистой воды популизм», поэтому все коллективные хозяйства восстановил и трансформировал в кооперативы, то есть каждый работник имел свою долю. Рентабельность агропромышленного комплекса составляла тогда минус 39 процентов, а в 2000 году — уже плюс 24, правда, перед этим собрал людей. «Слушайте, уважаемые, — сказал, — если вы вообще ничего делать не будете, какая будет рентабельность?». Из зала кричат: «Ноль!». — «А зачем же, — задал вопрос, — вы такие нужны, если с рентабельностью минус 39 работаете и из бюджета области надо задолженность вашу гасить?».
Повторяю: любому руководителю полезно больше общаться с людьми и мнение их спрашивать, советоваться, и не надо снобизмом страдать — один человек все знать не может. Есть наука, научно-исследовательские учреждения, есть просто трудящийся — они подскажут, и когда ты делаешь то, чего люди хотят, имеешь моральное право требовать с них: «Ты это просил?». — «Да». — «Я тебе дал?». — «Да». — «Почему же воз и ныне там?». Ну а когда от тебя ничего, кроме обещаний, нет, тебя послушают-послушают, а потом скажут: «Да пошел ты!» — и на митинг направятся.

Киев — Москва — Киев
(Продолжение в следует)
Д. Гордон

Кто вчера был в Кыеве?

По рассказам генерал-полковника авиации Попкова В.И.

В 1983 году председателем государственной комиссии в Барнаульском ВВАУЛ был генерал-лейтенант авиации Попков Виталий Иванович. В городе Славгород, там, где выпускники училища сдавали государственный экзамен по летной подготовке, была организована встреча личного состава со знаменитым летчиком участником Великой Отечественной войны. Мы знаем генерала Попкова по художественному фильму «В бой идут одни старики». Он был прототипом сразу двух героев из этого фильма: лейтенанта «Кузнечик» и командира поющей эскадрильи капитана Титаренко.

Виталий Иванович рассказывал, то, что осталось за кадром фильма. Для нас, участников той встречи, рассказы Попкова оставили неизгладимое впечатление на всю нашу дальнейшую летную деятельность. Чем больше времени нас отделяет от той войны, тем ценнее для нас воспоминания ее участников. Мы, участники той встречи, попытаемся восстановить в памяти его рассказы. Возможно, они будут изложены с некоторыми неточностями.

Немного истории.

На встрече генерал-лейтенант авиации Попков был в черной форме летчика военно-морской авиации. В зале присутствовали курсанты-выпускники, которые в ближайшее время должны были получить свое первое офицерское звание — лейтенант. Наверное, поэтому свой рассказ Виталий Иванович начал с воспоминания о своем выпуске из летного училища.

Накануне войны, одному пехотному генералу в очень высоком чине (его фамилию история умалчивает) пришла в голову идея: А почему это самолетом управляет офицер? Это сколь же надо офицеров? И что это за войска такие, где практически все офицеры? Вот командир танка — сержант. Значит, и самолетом должен управлять сержант. И стали наши летные и технические училища выпускать сержантов.

По окончании летного училища, Попков получил воинское звание сержант.
Впервые с такой несправедливостью он столкнулся в поезде, в котором ехал к первому месту службы. Ему, как сержанту, полагался по воинским перевозочным документам билет в общий вагон. Выпускники же пехотного училища, проучившись такой же срок обучения, получили воинское звание младший лейтенант и ехали в плацкартном. Правда, надо отдать должное, они его потом пригласили к себе…

Во время войны, когда пошли большие потери личного состава. Летчиков сержантов стали назначать на должности командиров звеньев. Офицерское звание при этом не присваивалось, так как считалось, что для этого им надо пройти еще одно обучение. Но кто там во время войны и когда будет этим заниматься? Дошло до того, что появились командиры авиационных эскадрилий в звании сержант.

В абсурдность ситуации, по непроверенным данным, вмешался сам Верховный. Всем летчикам было присвоено офицерское звание. Летные училища стали выпускать младших лейтенантов. Отличникам при этом присваивалось воинское звание на одну ступень выше — лейтенант.
Такими мы и увидели «Кузнечика», » Ромео» и всю их компанию в фильме.

Режиссер Леонид Федорович Быков, данный исторический факт тоже посчитал несправедливым по отношению к авиации и в фильме пропустил.

«Кто вчера был в Кыеве?»

С момента встречи прошло 25 лет, но в моей памяти остался рассказ генерала Попкова о полете в Киев.

6 ноября 1942 года четверку наших истребителей направили на воздушную разведку. Маршрут полета проходил 40 км севернее г. Киева. Мы успешно выполнили поставленную боевую задачу и возвращались на свой аэродром. На обратном пути один из пилотов стал упрашивать ведущего группы «подвернуть до Киева». Объяснив это тем, что у него в оккупированном немцами городе остались мать и сестра, он давно их не видел и хотел бы взглянуть: как они там.
Так как это было прямым нарушением полетного задания, командир группы долго не соглашался. Но наши ребята могут уговорить кого угодно. Уговорили и командира: подвернуть до Киева.

Киев стоял в руинах. Нашли нужную улицу. Тройка истребителей осталась дежурить, а один пошел вдоль улицы искать свой дом. После первого прохода он попросил у командира разрешение на повторный заход, потому что не рассмотрел. После второго прохода ему показалось, что в окне дернулась шторка, но он не успел увидеть, кто там выглядывал мать или сестра, и попросил еще раз…
Свидание кончилось тем, что немцы по тревоге подняли свои истребители. Завязался воздушный бой прямо над улицами города Киева. Наши летчики сбили один немецкий самолет. Успешно вернулись на свой аэродром. Доложили о результатах проведенной воздушной разведки. Что б не выдавать себя, что были в Киеве, о воздушном бое и о сбитом немецком самолете — ни слова.

7 ноября в полку проходило торжественное собрание, посвященное очередной годовщине Октябрьской социалистической революции. Мы, рассказывает Виталий Иванович, сидели в первых рядах и слушали доклад комиссара.
Вошел офицер штаба и передал в президиум командиру телеграмму. Командир встал и грозно спросил: «Кто вчера был в Кыеве?».
В рядах присутствующих мертвая тишина, а мы поняли, что залетели. Выяснится, что мы отклонились от маршрута, нарушили боевое задание и быть нам рядовыми в штрафбате.

Командир повторил свой вопрос второй раз. Ведущий нашей группы встал, мы встали то же. А кому еще быть в Киеве, если кроме нас в тот день никто не летал. Пошли к президиуму сдаваться в штрафбат.

Командир стал зачитывать текст телеграммы. Содержание телеграммы было примерно следующим: «Настоящий праздник жителям г. Киева в честь 25-й годовщины Октябрьской социалистической революции устроили советские летчики. Они прямо над городом вступили в неравный воздушный бой с фашистскими истребителями и сбили вражеский самолет. Продемонстрировав этим свое летное боевое мастерство и вселив жителям города Киева, уверенность в нашу победу…» Далее шел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении нас Правительственными наградами.

«Заложили» Киевские подпольщики. Они видели этот воздушный бой и доложили о нем в г. Москву в штаб партизанского движения.

Так, вспоминал генерал-лейтенант авиации Попков, мы побывали в Киеве.

Мы от Макаренко.

Учась в стенах академии и изучая документы военных лет, я случайно наткнулся на «нормативы» поощрения советских летчиков за сбитые вражеские самолеты. Поощрение было как моральным, так материальным: финансовым. В документах было четко определено: за сколько сбитых самолетов, к каким медалям и орденам представляется. За сколько — награждается Звездой Героя.
За каждый сбитый фашистский самолет летчику выплачивалось денежное вознаграждение. Однако, сами «расценки» за сбитый в групповом бое и сбитый в одиночном бою отличались на порядок. Естественно, более высоко ценилась одиночная победа.

В биографиях знаменитых летчиков, участников Великой Отечественной войны значится количество сбитых немецких самолетов в одиночном бою и в составе группы. Единично — в составе группы, а в основном — одиночно.

Нам сейчас, как профессионалам, в общем-то, понятно, что никто в одиночку воздушный бой не вел. В основном воздушный бой вели группой.
Однако, учитывая морально-материальную сторону вопроса, летчики после боя старались сбитые немецкие самолеты в отчетах зафиксировать сбитыми в одиночном бою.
А в той карусели воздушного боя, где сражается группа на группу: кто поразил первым, кто вторым, кто добивал, а от чьих снарядов враг загорелся и упал: не разберешь. Поэтому, на вопрос: кто сбил? — бросался жребий. Бросали монету: «орел — решка».
Из принципа справедливости, вспоминает генерал-лейтенант авиации Попков, монету мы бросали по-очереди.
Но данный принцип нарушался сразу же, когда приходила очередь бросать монету летчикам, выпускникам коммун для беспризорников Антона Семеновича Макаренко. Эти хлопцы бросали монету профессионально. Сколько надо положить на «решку»- столько и ляжет. Сколько надо «орлов»- столько и будет. Они учились у Макаренко!

Авиашоу.

Уже в наше время, вспоминая художественный фильм «В бой идут одни старики», многим из нас тоже хотелось служить в такой же поющей эскадрилье. В авиационных полках летчики второй авиационной эскадрильи, часто добавляли к своему названию: «поющая», и при случае, старались так же петь, подражая героям полюбившегося фильма.

Везло, когда в эскадрильи находился хороший солист-баритон. Или тенор, как Толя Мароченков и его неповторимая:

Живёт в белорусском полесье
Кудесница леса — Олеся.
Считает года по кукушке,
Встречает меня на опушке
Олеся, Олеся, Олеся!
Так птицы кричат,
Так птицы кричат,
Так птицы кричат
В поднебесье.
Олеся, Олеся, Олеся.
Останься со мною, Олеся,
Как сказка, как чудо, как песня.

Хрипловатый голос Валеры Когута:

Яблоки на снегу — розовые на белом
Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу
Яблоки на снегу в розовой нежной коже
Ты им еще поможешь, я себе не могу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Яблоки на снегу, яблоки на снегу
Ты им еще поможешь, я себе не могу
Ты им еще поможешь, я себе не могу.

Володя, перевелся в наш полк из морской авиации, но так и не сменивший черную форму морского летчика, и его:

Мохнатый шмель — на душистый хмель,
Цапля серая — в камыши,
А цыганская дочь — за любимым в ночь
По родству бродяжьей души.
Так вперед за цыганской звездой кочевой,
На закат, где дрожат паруса,
И глаза глядят с бесприютной тоской
В багровеющие небеса!

Штурмана Ворошиловградского:

Под ольхой задремал есаул молоденький
Приклонил голову к доброму седлу
Не буди казака
Ваше благородие он во сне видит дом мамку да ветлу
Он во сне видит Дон да лампасы дедовы
Да братьев-баловней оседлавших тын
Да сестрицу свою девку дюже вредную
От которой мальцом удирал в кусты.
А на окне наличники
Гуляй да пой станичники
Черны глаза в окошке том
Гуляй да пой казачий Дон.

Ну, и, конечно же, наша традиционная:

Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем.

Но «на сухую» не пелось, даже в мирное время – мы пели после небольшого дружеского застолья. В годы войны пели после принятия положенных по норме боевых сто грамм.

Рассказы боевых эпизодов генерала Попкова при встрече с нами в 1983 году в г. Славгороде, как правило, состояли из трех частей: воздушный бой — выпили — спели; воздушный бой — выпили — спели; воздушный бой — выпили- спели.

Но однажды спеть не успели. После пункта «выпили» в полку объявили боевую тревогу. Передовые пункты наблюдения доложили о приближающейся группе немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Вторую эскадрилью подняли в воздух.
Но, так как состояние пилотов уже приближалось к режиму «сейчас спою» — полет эскадрильи получился тоже веселый.
В боевых порядках летчики удерживались с трудом. Ведомые вокруг хвоста, ведущего выделывали фигуры, не поддающиеся аэродинамическому объяснению. Полет самолетов напоминал авиашоу.

Не прогнозируемая в маневрах эскадрилья, стала приближаться к немецким боевым порядкам.
Ошалевшие от увиденного немецкие истребители приняли это за новый тактический прием русских. В бой ввязываться не стали. Развернулись и удалились.

Оставшись без прикрытия немецкие бомбардировщики прицельное бомбометание провести не смогли, бомбы сбросили в поле, и тоже пытались улететь. Пришлось наказать. Трех сбили.

Вернувшись на свой аэродром, летчики получили свои законные сто грамм за сбитые. …И спели!

Удачи всем! Будем жить!

Борис Максименко, 2014

Леонов: Хрущев и Патриарх просили Гагарина молчать про Бога

Космонавту номер 1 и космонавту номер 11 всегда было о чем поговорить

Алексей Леонов рассказал о внеземной жизни, малоизвестном ЧП при выходе в космос и причинах вступления в «Единую Россию».
Полвека назад, в марте 1965 года, состоялся первый выход человека в открытый космос. Это был большой шаг и для человечества, и для 30-летнего космонавта Алексея Леонова. О том, как все было тогда и что случилось в его жизни после, дважды Герой Советского Союза рассказал «Собеседнику». «Прилетишь – расскажешь» – Алексей Архипович, для вас полувековой юбилей выхода в открытый космос – особенный? – Вспоминаю слова Гагарина: «Вся моя жизнь кажется одним прекрасным мгновением». Лучше не скажешь. Все быстро пролетело. Посмотрите, сколько разного за эти 50 лет произошло в направлении, которое я открыл. Можно удивляться, радоваться тому, что я это дело начал и не испортил. И если все получилось, как задумал Сергей Павлович Королев, это высочайшее счастье. – У вас были хоть какие-то сомнения перед стартом, что может не получиться? – Сомнений не было. Было желание быстрее это сделать. Хотя никаких учебников и инструкций не было и никто не мог мне их дать. Как сказал Сергей Павлович: «Прилетишь – расскажешь». – И что вы ему рассказали? – Выплыв из люка и зацепившись руками за поручни шлюзовой камеры, я увидел звезды: они были везде – сверху, снизу, сбоку… Человек-то находится над Землей, и Земля – это не ось координат, координаты надо было определить после выхода. Верхом было Солнце, а низ – не Земля, а нижний обрез шлюзовой камеры. Земля же где-то там условно ходила, потому что корабль менял свое положение. Очень важно было определить оси координат. И сразу думать о том, где верх, а где низ. Леонов согласен со словами Гагарина о том, что вся жизнь кажется одним прекрасным мгновением Фото: Андрей Струнин – Вы растерялись? Это было красиво? – Если бы я растерялся, здесь бы с вами сейчас не сидел. Первое, что я увидел – это все Черное море с запада на восток, весь Крымский полуостров, Румынию, Болгарию, Италию на горизонте. Голову поднял – Балтийское море, Калининградский залив.

– Вы смогли все так точно определить? – Конечно, я еще в школе учился по географии на «отлично». Вся так называемая подстилающая поверхность была хорошо изучена, и я в любой момент с закрытыми глазами мог угадать, что это на Земле. Меня спрашивали, над чем я пролетаю. Я говорю: Кавказ, сейчас прошли Главный хребет, Цемесская бухта, дальше Волга-Волга подо мною. И необыкновенная тишина. Я на всю жизнь эту тишину запомнил, потому что слышал, как работает сердце, слышал свое тяжелое дыхание. – Алексей Архипович… а Бога вы там видели? – Нет, к сожалению, не видел. 14 апреля 1961 года во время приема в Кремле Никита Сергеевич (Хрущев. – Авт.) после третьей-четвертой здравицы осторожно спросил Гагарина: «Юра, а ты Бога видел»? Тот ответил в шутку: «Видел». Хрущев: «Прошу тебя, никому об этом не говори». Через некоторое время к Гагарину подошел Патриарх и спросил о том же. Ему уже неудобно было шутить, и он ответил: «Нет, отец, к сожалению, не видел». Патриарх: «Прошу тебя, Юра, никому об этом не говори». Это Юра мне сам рассказывал. «Земля не может быть исключением» – Когда человек выходит в космос, вопрос происхождения Вселенной становится для него яснее? – (Вздыхает.) Нет. Природа едина, Вселенная бесконечна во времени и пространстве – лучше сказать нельзя. Вот, например, считают, что все произошло от какого-то взрыва. Я одного ученого, который делал доклад об этом, спросил: «А что взорвалось-то?» Это вечный вопрос: что было первым? Как, кто образовал Вселенную? Почему есть такая могучая логика во всем? Многое мы знаем, а еще больше не знаем. На сегодняшний день известно 100 миллиардов галактик. А в них 400 миллиардов звезд. Это триллион только звездных скоплений. Никто не представляет, что это такое и как это произошло. Какая материя взорвалась при большом взрыве? Кто ее принес? Откуда она пришла? Алексей Леонов: Природа едина, Вселенная бесконечна во времени и пространстве – лучше сказать нельзя Фото: Global Look Press В Африке есть комарик, у которого вместо крови – лимфа, содержащая сахарозу. И во время засухи он превращается в кристаллик. В сезон дождей этот кристаллик оживает и существо начинает жить. Его поместили в специальную емкость с внешней стороны станции, и он был в космосе полгода. А когда вернули на Землю и поместили в соответствующие условия, 80 процентов личинок ожили. Это модель, которая допускает, что эти формы жизни могли прилететь на Землю из просторов Вселенной. Время для кристаллов не ограничено. В последнее время было много интересных открытий, например открыли, что каждая звезда имеет свой голос. И Лондонский оркестр исполняет симфонию звезд. Их голоса адаптировали для человеческого уха – каждая звезда имеет свой шум, свою песню. Откуда это все берется?
– Вы сами как думаете, откуда? – Самая близкая звезда к нам после Солнца – Проксима Центавра, но до нее надо лететь пять световых лет. Мы так не умеем летать. Вполне вероятно, там тоже есть жизнь, но мы не можем этого пока понять. Космический шум все заглушает, оптические системы еще несовершенны. – А на Марсе, к которому сейчас приковано все внимание, есть жизнь? – Это спорный вопрос. Ясно, что какая-то микробная жизнь там есть. В гейзерах при температуре 100 градусов живут и процветают водоросли, хотя в таких условиях белок сворачивается. Жизнь может быть не только на биологической основе, но и на кремниевой. Она будет медленной, но это все-таки жизнь. Возможны и другие виды жизни. – Вам хотелось бы, чтобы жизнь была где-то еще, не только на Земле? – Конечно, хотелось бы. Мы можем точно сказать, что не имеем родственников в пределах Солнечной системы. В другом месте нашей галактики надо искать такие же системы. Не может быть Земля исключением. Жизнь есть где-то еще, но туда очень далеко лететь. – А в параллельный мир вы верите? – Это домыслы, к сожалению. Хорошо было бы, пожив в нашем мире, попасть в параллельный. Но пока такая возможность не будет описана математиками, в нее невозможно поверить. «Глупости страшно мешают жить» – Вы говорите, что 50 лет назад у вас не было никаких инструкций. Но одна все-таки была, и вы ее нарушили… – Да, я не вышел на связь. Я должен был запросить разрешение на пониженное давление (во время выхода в открытый космос у Леонова деформировался скафандр. – Авт.). Но для этого я должен был объяснить причину, а связь была открытой – весь мир услышал бы, что у меня проблемы. Немедленно начали бы формировать комиссию на Земле. И это была бы длительная по времени операция, которая могла стоить мне жизни. Я понимал, что неправильно передавать на Землю, что я чего-то не могу. Это вызвало бы панику. А решение могло быть только одно – сбросить давление в скафандре, и я умел это делать. Поэтому я просто исключил всю эту промежуточную возню.
– Много этой промежуточной возни в вашей жизни сегодня? – Много страшной чепухи. Например, сейчас прилетает Международный исполком астронавтов. Это пять иностранцев, которые у нас учились на аэродроме Чкаловский. Я их хочу свозить на родину Павла Беляева (напарник Леонова в экспедиции 1965 года. – Авт.). И оказывается, мы не можем их взять с собой на борт, потому что для этого нужно было оформлять разрешение еще 2 месяца назад. Что за секретность? Сейчас открой «Гугл» и увидишь любую машину, которая передвигается по земле. А мы не можем взять астронавтов на борт самолета, который садится на военный аэродром возле Вологды! Это чушь и позор! Что они там увидят в Вологде? Это же люди, которые с нашего военного аэродрома улетали на космодром!
– Может, боятся, что они что-нибудь не то сфотографируют? – Да я возьму сейчас свой телефон и с помощью интернета рассмотрю весь этот аэродром до последнего сарая! Спутники летают и снимают что угодно с разрешающей способностью 5 см. Эти люди здесь жили 3 года, и мы от них скрываем вологодский аэродром! Такие глупости страшно мешают жить. И они везде. Все эти промежуточные вещи – бе¬зобразные и глупые, они характеризуют нашу страну и наш народ как край пуганых идиотов. – Сейчас такие времена – сноуденов. – Я бы со Сноуденом не целовался. Он мужественный человек, но пусть занимается своими делами. Не может сержант делать мировую политику! А у нас в рейтинге известных людей пресса его поставила выше Лаврова. Выше министра иностранных дел! Я бы Сноудена так не раскручивал на вашем месте.
– Знаю, что вы сами раскручивали дело другого персонажа – Сердюкова. Вы забросили свое расследование его деятельности? – Когда начался шабаш… этого… не знаю, как его назвать… министра по уничтожению системы военного образования, по разрушению системы подготовки летного состава, я выступал в Общественной палате, членом которой являлся, с докладами. Собрал все документы, написал обращение к президенту с просьбой навести порядок и ликвидировать этого неспециалист
Письмо-обращение было подписано членами Общественной палаты – Александром Каньшиным (зам. председателя Общественного совета при Министерстве обороны. – Авт.), Николаем Сванидзе, Виктором Гусевым, Генрихом Новожиловым (выдающийся советский авиаконструктор. – Авт.). Но все мои попытки связаться с Песковым ни к чему не привели. В то время они учили летать журавлей, амфоры доставали… Не до Сердюкова было. Мне сказали отослать обращение в администрацию президента. Я отправил и через неделю получил ответ: ваше обращение рассмотрено и направлено министру транспорта Левитину и министру обороны. То есть наш же доклад против него ему и отослали! Молодцы, что сказать. Это было за полгода до того, как Сердюкова сняли. Кстати, все, кто подписал письмо-обращение к президенту, были уволены из Общественной палаты, в том числе и Алексей Архипович Леонов. Вот и вся демократия. – Так вы не сами ушли, как писали в СМИ? – Нет, меня просто не внесли в очередной список. При этом мне никто не сказал ни «спасибо», ни «до свидания». И всех остальных тоже убрали, и мне теперь очень неудобно, что я их втравил в это дело. – При этом вы – член высшего совета «Единой России». – Да. Я, например, выступал с докладом о том, что готовится разрушительная реформа высшего образования, что готовятся реконструировать Центр подготовки космонавтов, объяснял, что это будет дорого, хуже во много раз. Нельзя разрушать эту систему. Однако как будто ничего не произошло. Американцы, японцы, китайцы полностью взяли нашу схему – построили свои «звездные городки», даже с такими же водоемами. Их центры подготовки космонавтов – точные копии нашего. А мы разрушили то, что имели. Алексей Леонов: Я буду состоять в своей партии до конца, я верю людям, которые там находятся Фото: Андрей Струнин – Что же вас держит в партии, если так обстоят дела? – С 18 лет я был членом Компартии. Потом ее не стало. Когда началось новое партийное движение, меня пригласили, рассказали о программе. Я живу в России и понял, что это единственная сила, организация, которая может что-то решать. И она что-то решает. – То есть «Единая Россия» – это новая КПСС для вас? – Нет, стиль работы совершенно другой. Я ни разу не слышал, чтобы на съездах решались вопросы промышленности, сельского хозяйства. Постоянно идет разговор о том, как провести выборы. Но я член высшего политсовета «Единой России». Как я могу предать партию?! Нет, я буду в ней до конца, я верю людям, которые там находятся, – они замечательные, талантливые. Но стиль работы должен быть совершенно д¬ругой.

«Раньше нас на Луне будут китайцы»
– Стоит ли рваться на Марс? – Не надо рваться на Марс. Надо, чтобы заработал космодром Восточный. Про Марс – только разговоры. Чтобы туда лететь, нужно твердое решение правительства со сроками и позициями: кто, где, когда и кому. Если этого не будет, то никакие спонсоры нам денег не дадут. – Космос вообще надо осваивать дальше или уже освоено все, что возможно на данном этапе развития науки? – Космос – это человеческая жизнь! Там можно сделать то, что на Земле никогда не сделаешь. Работал бы ваш телефон без космоса? – Нет, но ведь уже работает. Нам что-то еще нужно? – Предела совершенству нет. Космос вступил в эпоху прикладного значения. Американцы подсчитали: один доллар, вложенный в космические программы, возвращается тремя долларами прибыли.
– А на Луну нам нужно? – Думаю, раньше нас там будут китайцы. Пока у нас нет космодрома для запуска соответствующих кораблей – тяжелых ракет. Первый запуск может быть в этом году, но это будет ракета среднего класса. А тяжелая будет запущена где-то в 2018 году.
– Вы-то наверняка знаете, были ли американцы на Луне на самом деле? – Только неграмотные люди могут говорить, что американцы не были на Луне. Лишь две страны не смотрели высадку Армстронга на ее поверхность – СССР и Китай. Как участник советской лунной программы, я был приглашен на Комсомольскую (улица в Москве. – Авт.), где была воинская часть, занимавшаяся дальней космической связью. Мы все это видели, и видели члены политбюро, как Армстронг выходил на лунную поверхность. Глупость не позволила нам показать всем это достижение человечества. – Много было разговоров, что эта трансляция – монтаж. Не монтаж? – Этот вопрос в рейтинге глупости получит первое место. – Что все-таки было самым прекрасным в вашей жизни – космос или семья? – Это невозможно сравнить. У меня есть внучка Карина и внук Деник, правнучка Арианочка и правнук Алексей. Моя дочка, сама уже юная бабушка, сейчас с ними. А мы с супругой Светланой – прабабушка и прадедушка. Это необычайное чувство, когда видишь этих крох – одна уже бегает, другой только стоит, но все время лопочет. Это просто чудо!

Мильчановска Елена
http://sobesednik.ru/

Кто убил Василия Шукшина?

Более 40 лет назад при загадочных обстоятельствах погиб замечательный русский режиссер, актер и писатель. Как это было?

«Субботний Рамблер» представляет отрывок из книги АЛЕКСЕЯ ВАРЛАМОВА о писателе и актере Василии Шукшине, которая готовится сейчас к выходу в серии «ЖЗЛ».
Василий Шукшин умер за два дня до окончания съемок фильма «Они сражались за Родину» в ночь на 2 октября 1974 года. Его смерть мифологизирована не меньше, чем жизнь, а описана и в литературе, и в журналистике, и в документальных фильмах, коих за последние годы вышло немало, даже более подробно. Бывший моряк, три года отслуживший на берегу Черного моря, скончался на борту пассажирского парохода «Дунай», пришвартованного к правому берегу Дона. Диагноз, поставленный при вскрытии, показал: смерть наступила вследствие сердечной недостаточности. Иногда ссылаются на высказывание врачей, что у Василия Макаровича было сердце 80-летнего старика. Говорят также о табачно-кофейной интоксикации. А еще о том – что Шукшина убили.
…«Удивительное совпадение. За день до смерти Василий Макарович сидел в гримерной, ожидая, когда мастер-гример начнет работать, – вспоминал Юрий Никулин. – Он взял булавку, опустил ее в баночку с красным гримом и стал рисовать что-то, чертить на обратной стороне пачки сигарет “Шипка”. Сидевший рядом Бурков спросил:
– Что ты рисуешь?
– Да вот видишь, – ответил Шукшин, показывая, – вот горы, небо, дождь, ну, в общем, похороны…
Бурков обругал его, вырвал пачку и спрятал в карман. Так до сих пор он и хранит у себя эту пачку сигарет с рисунком Василия Макаровича».
А вот пространный отрывок из книги Владимира Коробова, ценный тем, что был создан благодаря общению автора с Георгием Бурковым.
«1 октября 1974 года в киногруппе «Они сражались за Родину» был обычный и совсем нетрудный съемочный день, основная работа была уже позади. Шукшин – накануне много говорили о “Разине”, разрешение на запуск которого было наконец получено, – чувствовал себя усталым и разбитым. Они решили с Бурковым после съемок съездить в станицу Клетскую, снять усталость в бане.
…Поехали на “газике” в Клетскую. Молодой шофер Паша неудачно развернулся и нечаянно переехал неосторожную станичную кошку. Шукшина начали бить нервные судороги, он с трудом успокоился. Перед баней шофер рассказал старику-хозяину (отцу заведующего местной кинофикацией) о дорожном происшествии. “Не к добру, – сказал старик, – к большой беде примета… Ну, да это раньше в приметы верили, сейчас все не так…”
Мыться расхотелось, только погрелись слегка. Василий Макарович даже на полок не поднимался, посидел внизу. На обед у гостеприимного старого донского казака была лапша, мед, чай со зверобоем. Дважды – до обеда и после – Шукшин звонил в Москву. К телефону никто не подошел.
Вернулись на “Дунай”. В каюте у Буркова стояли два стакана с холодным кофе. Шукшин подгорячил свой стакан маленьким кипятильником и выпил. Вроде бы оживился. Немного поговорили на разные темы. Бурков предложил лечь сегодня спать пораньше. Да, согласился Шукшин, хорошо выспаться бы не мешало, и вскоре ушел в свою каюту, которая располагалась рядом.
Буркову не спалось. Посреди ночи, примерно в два-три часа, он услышал стук двери и знакомый звук шагов. Он выскочил на палубу. Шукшин, в съемочном галифе и белой нательной рубашке, держался левой рукой за сердце.
– Ты что, Вася?..
– Да вот, защемило что-то и не отпускает, а мне мать говорила: терпи любую боль, кроме сердечной… Надо таблетки какие-нибудь поискать, что ли…
Врача на теплоходе не оказалось, уехал в этот день на свадьбу в одну из станиц. Нашли с помощью боцмана аптечку. Валидол не помог. Бурков вспомнил, что мать у него пьет от сердца капли Зеленина. Шукшин принял это лекарство.
– Ну как, Вася, легче?
– А ты что думаешь, сразу, что ли, действует? Надо подождать…
Зашли в каюту Шукшина.
– Знаешь, – сказал Василий Макарович, – я сейчас в книге воспоминаний о Некрасове прочитал, как тот трудно и долго помирал, сам просил у Бога смерти…
– Да брось ты об этом!..
– А знаешь, мне кажется, что я наконец-то понял, кто есть “герой” нашего времени.
– Кто?
– Демагог. Но не просто демагог, а демагог чувств… Я тебе завтра подробнее объясню…
– Вася, знаешь что, давай-ка я у тебя сегодня лягу…
Шукшин посмотрел на вторую кровать, заваленную книгами, купленными в Волгограде, Клетской и Ленинграде (всего их было – назовет потом опись – сто четыре названия), бумагами и вещами.
– Зачем это? Что я, девочка, что ли, охранять меня… Нужен будешь – позову. Иди спать…»
Разговаривал с Бурковым о смерти Шукшина и Анатолий Заболоцкий, и его рассказ в чем-то совпадает, в чем-то нет с версией Коробова.

«Помню серо-синего Георгия Буркова. Вот что мне рассказывал Жора в тот день, когда он вместе с Бондарчуком, Тихоновым, Губенко привез в Москву из Волгограда транспортным самолетом цинковый гроб. Я спросил его: “Как все хоть было? Когда ты его видел последний раз?”. Передаю смысл его рассказа: “Вечером в бане были, посидели у кого-то из местных в доме. Ехали на корабль — кошку задавили — такая неловкая пауза. Тягостно было.

Поднялись на бугор возле “Дуная”. Потом по телевизору бокс посмотрели. В каюте кофе попили. Поговорили, поздно разошлись. В 4 — 5 часов утра еще совсем темно было, мне что-то не спалось, я вышел в коридор, там Макарыч стоит, держится за сердце. Спрашиваю: “Что с тобой?” – “Да вот режет сердце, валидол уже не помогает. Режет и режет. У тебя такое не бывало? Нет ли у тебя чего покрепче валидола?”. Стал я искать, фельдшерицы нет на месте, в город уехала. Ну, побегал, нашлись у кого-то капли Зеленина. Он налил их без меры, сглотнул, воды выпил и ушел, и затих. Утром на последнюю досъёмку ждут. Нет и нет, уже 11 часов — в двенадцатом зашли к нему, а он на спине лежит, не шевелится”. Кто зашел, не спросил ни я, ни он не говорил».
Сам Бурков в книге мемуаров написал о последних часах жизни Шукшина очень скупо, опустив все те подробности, которые поведал Коробову и Заболоцкому: «В последний вечер выглядел усталым, вялым, все не хотел уходить из моей каюты – жаждал выговориться. Вдруг замолкал надолго. Будто вслушивался в еще не высказанные слова. Или принимался читать куски из повести «А поутру они проснулись» – как раз завершал работу над ней, вот только финал никак не выходил, что-то стопорило. Помните, повесть обрывается на суде. “Я хочу сделать так. Во время чтения приговора в зал входит молодая, опрятно одетая – “нездешняя” – женщина и просит разрешить присутствовать. Судья, тоже женщина, спрашивает: “А кто вы ему будете? Родственница? Знакомая? Представитель жэка?” – “Нет”, – говорит женщина. “Кто же?” – “Я – Совесть”».
И тем не менее именно он, Бурков, так и остался основным свидетелем и – по мнению многих – безмолвным хранителем последней загадки в судьбе Шукшина.
«Есть, есть тайна в смерти Шукшина, – утверждал Алексей Ванин. – Думаю, многое мог бы поведать Жора Бурков. Но он унес тайну в могилу. На чем основаны мои подозрения? Раз двадцать мы приглашали Жору в мастерскую скульптора Славы Клыкова, чтоб откровенно поговорить о последних днях Шукшина. Жора жил рядышком. Он всегда соглашался, но ни разу не пришел. И еще факт. На вечерах памяти Шукшина Бурков обычно напивался вусмерть. Однажды я одевал, умывал его, чтоб вывести на сцену в божеском виде. Тот хотел послать меня подальше. Я ответил: “Жора, не забывай про мои кулаки!” И тогда пьяный Бурков понес такое, что мне стало страшно и еще больше насторожило…»

«Жора Бурков говорил мне, что он не верит в то, что Шукшин умер своей смертью, – вспоминал актер Александр Панкратов-Черный. – Василий Макарович и Жора в эту ночь стояли на палубе, разговаривали, и так получилось, что после этого разговора Шукшин прожил всего пятнадцать минут. Василий Макарович ушел к себе в каюту веселым, жизнерадостным, сказал Буркову: “Ну тебя, Жорка, к черту! Пойду попишу”. Потом Бурков рассказывал, что в каюте чувствовался запах корицы – запах, который бывает, когда пускают “инфарктный” газ. Шукшин не кричал, а его рукописи – когда его не стало – были разбросаны по каюте. Причем уже было прохладно, и, вернувшись в каюту, ему надо было снять шинель, галифе, сапоги, гимнастерку… Василия Макаровича нашли в нижнем белье, в кальсонах солдатских, он лежал на кровати, только ноги на полу. Я видел эти фотографии в музее киностудии имени Горького. Но почему рукописи разбросаны? Сквозняка не могло быть, окна были задраены. Жора говорил, что Шукшин был очень аккуратным человеком. Да и Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина рассказывала о том, что, когда они жили в однокомнатной квартире, было двое детей, теснота, поэтому все было распределено по своим местам – машинка печатная, рукописи и так далее. А когда дети спали, курить было нельзя, и Шукшин выходил в туалет, клал досочку на колени, на нее тетрадку и писал. Разбросанные по полу каюты рукописи – не в стиле Шукшина, не в его привычках: кто-то копался, что-то искали.
Такими были подозрения Буркова. Но Жора побаивался при жизни об этом говорить, поделился об этом со мной как с другом и сказал: “Саня, если я умру, тогда можешь сказать об этом, не раньше”».
О подозрениях Георгия Буркова рассказывал позднее и его гример В. Мухин. Вот слова Буркова в его изложении: «Я постучался к Шукшину. Дверь была не заперта. Но я не вошел, а от двери увидел… рука, мне показалось, как-то… Я чего-то испугался. Окликнул его. Ему же на съемку было пора вставать. Он не отозвался. Ну, думаю, пусть поспит. Опять всю ночь писал.

Я пошел по коридору и столкнулся с Губенко. “Николай, – попросил я, – загляни к Васе, ему скоро на съемку, а он чего-то не встает…”
Он к нему вошел. Стал трясти за плечо, рука как неживая… потрогал пульс, а его нет. Шукшин умер во сне. “От сердечной недостаточности”, – сказали врачи. Я думаю, они его убили. Кто они? Люди – людишки нашей системы, про кого он нередко писал. Ну, не крестьяне же, а городские прохиндеи… сволочи-чинуши…»
«В станице до сих пор ходят разные толки. И поводы для этого есть. Еще жива Евгения Яковлевна Платонова, партизанка, жена Героя Советского Союза Венедикта Платонова, – вспоминал житель станицы Клетской Н. Дранников. – Ее брали понятой. Евгения Яковлевна рассказывает, что, когда они приехали на “Дунай”, все в каюте было разбросано. Будто кто-то что-то искал. А сам Шукшин лежал скорчившись. Это никак не вяжется с фотографией криминалистов, где Василий Макарович лежит в ухоженной каюте, прикрытый одеялом, словно спит. А еще вызывают подозрение у станичников чистые сапоги. Зачем ему надо было мыть кирзачи? Ведь назавтра вновь с утра на съемку. Кто и что смыл с его сапог, гадают наши казаки».
А вот слова Л. Федосеевой-Шукшиной: «Я уверена: в ту ночь произошло убийство. Чего Вася и боялся последнее время. Он показывал мне список своих родственников, которые умерли насильственной смертью. Боялся, что разделит их участь. Предчувствие было. “Господи, дай скорее вернуться со съемок! Дай бог, чтоб ничего не случилось!” Случилось.
Когда на разных уровнях заявляют, что не выдержало больное сердце Шукшина, мне становится больно. Вася никогда не жаловался на сердце. Мама моя в тот год сказала: “Вася, ты такой красивый!” – “Это полынь! – ответил он. – Я такой же крепкий, такой здоровый, что полынь степная”.
Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на безумные съемки, ужасную войну, которую снимал Бондарчук.
Как раз перед съемками “Они сражались за Родину” Бондарчук устроил его на обследование в самую лучшую цековскую больницу. Врачи не нашли никаких проблем с сердцем. У меня до сих пор хранятся кардиограммы. Там все слава богу.
Говорят, что умер оттого, что много пил. Ерунда! Вася не брал в рот ни капли почти восемь лет.

Что странно: ни Сергей Федорович Бондарчук, ни Георгий Бурков, ни Николай Губенко, ни Юрий Владимирович Никулин, ни Вячеслав Тихонов – ни один человек так и не встретился со мной позже, не поговорил откровенно о той ночи. Я так надеялась узнать именно от них, что же случилось на самом деле…»
Что же касается того, кто мог это убийство совершить, опять же версии расходятся: КГБ, чиновники, завистники, конкуренты, масоны. Больше всего размышлений на эту тему оставил Анатолий Заболоцкий. В одном из вариантов воспоминаний о Шукшине, а точнее в дополнениях к уже опубликованным мемуарам он написал о том, как во время своего приезда на Дон несколько лет спустя после смерти Василия Макаровича встретил некоего незнакомого человека, который «нервной скороговоркой» представился Алексеем и рассказал о том, что был в составе группы эвакуации на теплоходе «Дунай». «Мы прибыли в начале четвертого и должны были перевезти тело в Волгоград. Уже на “Дунае” нам велено было оставить его в каюте до приезда врачей. Он лежал ничком поперек койки. Мы положили его нормально, сняв верхнюю одежду и сапоги. Тело было уже полуокоченевшее… закрыли его одеялом, а сапоги и тапочки поставили там, где они стоят на снимках, опубликованных в печати и в вашей книге. В каюте был кавардак; кроме нас, приехавших за телом, там был какой-то мужик — широкоплечий, невысокий, с головой, посаженной без шеи в туловище. Уходя, запомнил его слова: “Идиоты, наведите порядок!” С тех пор судьба Шукшина меня зацепила… Не задавайте мне вопросов. Я сообщил вам факты, потому что просмотрел иллюстрации в вашей книге “Шукшин в кадре и за кадром”».

А дальше последовал комментарий самого Анатолия Дмитриевича: «Внезапно простившись, он ушел и растворился в многолюдье. Глядя ему вслед, я не чувствовал потребности задавать вопросы… Много позже (когда Панкратов-Черный пересказал свой разговор с Георгием Бурковым, в котором тот поведал о насильственной смерти Макарыча — инфарктным газом, пахнущим корицей, — и просил обнародовать сей факт только после его, т. е. Буркова, смерти, что Панкратов-Черный и сделал) я вспомнил слова Алексея на берегу Дона и мне стало понятно, почему Георгий явно нервничал, когда я упорно просил: “Расскажи о последней встрече твоей с Макарычем! Ты же видел его последний”. Всякий раз Георгий излагал мне другой ход события. Ясно было — Георгий уклонялся, чего-то не договаривал и почему-то ему самому было тошно…

Схема гибели Макарыча, вероятно, была такова. Предположим, что кому-то из работников группы или журналистов, кои в последние дни густо кружились вокруг шукшинской каюты, некто поручил изъять записи Шукшина или текст пьесы “Ванька, смотри!”. Возможно, то был один актер окружения, которого Макарыч давно вычислил как чьего-то соглядатая и сказал о том в нашей последней беседе. И вот, допустим, “порученец” проникает в каюту Шукшина, чтобы взять потребную рукопись, но в известном похитителю месте ее нет; тогда он начинает рыться среди книг и “выходит из графика” — входит Шукшин и видит в своей каюте субъекта, которого знает в лицо. Помня горячность Макарыча, можно предположить, что возникла потасовка. “Искатель” гадко вляпался и решает уложить хозяина каюты без сознания — стреляет, скажем, из газового пистолета или баллончика. Заслышав издали возню, является Бурков. Убрать второго — как-то слишком (задания такого нет; а может, и отрава кончилась в баллоне). “Искателю” провал его грозит разоблачением, тогда он обещает Буркову: “Ляпнешь, сдохнешь!” Обет молчания доконал душу Буркова… Шли годы. Георгий стал проговариваться, особенно при подпитии. В конце концов попал в больницу — тот же диагноз: “сердечная недостаточность” и — на тот свет…
Ох, как много людей, знавших правду, ушло со света белого молча! А мне, коль моя версия грешна, то за нее отвечать придется на том свете…»

Отрывок предоставлен издательством «Молодая гвардия».

http://weekend.rambler.ru/

Коккинаки, Микоян, Туполев — три истории

История первая

Я дежурил на электроподстанции военного аэродрома Остафьево, когда на близко расположенную взлётно-посадочную полосу со свистом и грохотом приземлился странный летательный аппарат; тормозной парашют его ещё не сложился, а тройка «стариков» нашего отделения уже бежала к началу полосы, оставив свой объект на попечение молодого солдата. Вскоре машина-тягач отбуксировала на стоянку невиданное нами доселе чудо конструкторской авиационной мысли — сигарообразный фюзеляж, больше похожий на ракету, резко скошенные назад крылья, длиной не более двух с половиной метров, и сразу бросилось в глаза отсутствие закрылков-элеронов на плоскостях и хвостовом оперении…

Скорость этого истребителя превышала трёхкратно скорость звука (около 4-х тысяч километров в час), и управление положением самолёта достигалось поворотом вокруг своих осей всех плоскостей — и крыльев, и хвостового оперения…

Подали к самолёту спецтрап, открылся фонарь кабины, и на землю, поддерживаемый техниками, спустился пилот в костюме диковинной конструкции (почти в таком же я позже видел наших космонавтов); лётчиком-испытателем оказался никто иной, как дважды Герой Советского Союза Владимир Константинович Коккинаки; на высоте 24-х тысяч метров у опытного образца истребителя КБ Сухого заглох двигатель, машина падала камнем, и лётчик сумел его запустить, когда до земли оставалось 4000 метров; ближайшим аэродромом был наш, на котором он и совершил вынужденную посадку…

Прилетевшие на вертолёте техники КБ, два дня копались в машине, и вот группа солдат и офицеров пришла посмотреть на взлёт, который ошеломил всех присутствующих: самолёт-ракета пробежал менее 100 метров, встал, как мустанг, на дыбы, раздался взрыв-хлопок форсажа, и аппарат за каких-то пару секунд скрылся в кучевых облаках…

Истребитель-перехватчик этот так и не вошёл в серию, но многие идеи и разработки отдельных его узлов претворены были позже в других сверхзвуковых машинах конструкции Сухого…

История вторая

Я уже учился на последнем курсе вечернего отделения института связи, когда мне, радиомеханику-настройщику, командир почтового ящика предложил попробовать разработать и самому изготовить переговорное устройство, на которое был получен спецзаказ от военного госпиталя в Сокольниках, отслеживающего состояние здоровья у военных лётчиков-испытателей. Через месяц был готов чертёж, ещё месяц ушёл на изготовление конструкции и отладку, и вот я уже в качестве испытуемого (сам разработал — на тебе и проверим) сижу в барокамере, где будет имитироваться подъём до высоты 6000 метров путём создания, постепеннно, разряжения, соответствующего этой высоте…

Дали мне газету «Труд» с передовицей, которую я и должен был читать, а через иллюминатор, снаружи, за мной наблюдал военврач, задавая мне время от времени вопросы о самочувствии; в самой барокамере была предусмотрена шлюзовая камера, в которой поддерживалось разрежение на порядок ниже, чем в основном отсеке (с той целью, чтобы второй врач, в ней находящийся, мог бы придти на помощь испытуемому, если бы тот почувствовал себя «не в своей тарелке», — наружную дверь открывать в такой ситуации просто нельзя из-за получения кессонной болезни)…

Я благополучно прошёл тестирование устройства, и был уже в зале, когда туда зашёл генерал-майор в лётной форме, поздоровался со всеми присутствующими за руку, выразил мне благодарность за работу и удалился. На мой вопрос, а кто это был, военврач ответствовал: «Шеф группы военных лётчиков -испытателей Степан Анастасович Микоян»…

История третья

Я приехал повидаться со своим двоюродным братом по матери, с которым, несмотря на большую разницу в годах, был очень дружен, а объединяла нас общая любовь к поэзии, знатоком которой мой кузен был. Брат только что вернулся с Кубы, где возглавлял строительство противоатомного убежища для кубинского правительства, о чём свидетельствовала грамота в шикарном альбомном исполнении, от самого команданте Фиделя Кастро, за его подписью…

За столом уже вовсю отмечали приезд Юрия Ивановича Кузнецова родня и друзья, меня посадили рядом с женщиной, которая оказалась руководителем группы прочнистов в КБ Туполева: сам Андрей Николаевич своё последнее детище, сверхзвуковой лайнер ТУ-144, не успел довести «до неба», и этим теперь занимался его сын…

Поинтересовавшись ходом работ, я вдруг услышал от коллеги генерального конструктора нелицеприятный отзыв о нём, который сводился к сетованиям на то, что отец знал по именам-отчествам не только инженеров, но и многих высококвалифицированных рабочих, а сынок-де был не в папу — заносчив, и не перенял от отца его таланта…

Я воспринял её слова скептически, отнеся их на счёт каких-то мелких дрязг в КБ, но вскоре, на авиасалоне в Ля-Бурже, опытный образец ТУ-144 потерпел катастрофу, погиб ведущий конструктор, группа инженеров и экипаж…

Изготовленный впоследствии второй борт сделал несколько пробных полётов, но так и не был принят на пополнение Аэрофлота. Но и западный «Конкорд», на 20 тонн тяжелее ТУ-144 (при прочих, почти равных параметрах), как известно, продержался на авиалиниях только до первой катастрофы (на этом эра сверхзвуковой гражданской авиации и прервалась)…

23 августа 2010 года
Анатолий Бешенцев

Выпускникам военных училищ

Эту историю мне рассказал командир отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения. Ужасный приколист.

В пятницу, в конце рабочего дня ему позвонили из управления дивизии и сообщили, что в часть едет молодой лейтенант — выпускник военного училища и попросили организовать встречу на ж.д. станции.

Лейтенант прибывал в воскресенье, до ж.д. станции 8 км. Надо было отправить для встречи машину, но, конечно же, со старшим.
Павел Дмитриевич подумал: кого же назначить старшим машины. Было воскресенье и выдергивать кого-то в выходной день после тяжелой трудовой недели — не хотелось. Ответственным по части в этот день он был сам. Подумав, Павел Дмитриевич решил: а почему бы не съездить самому? Тем более будет возможность познакомиться с вновь прибывшим офицером. А с другой стороны: как- то неправильно, что подполковник, командир войсковой части лично встречает на ж.д. станции лейтенанта.
Но т.к. Павел Дмитриевич был юмористом, он решил разыграть молодого офицера. Для этого он одел техническую форму одежды – без погон, водителя- бойца предупредил, чтобы тот «рта не раскрывал».

Прибыв в назначенное время на станцию, комбат встретил поезд, подошел к вагону. На перрон вышел во всем новом лейтенант выпускник военного училища. Комбат подошел к нему и представился:
— старший прапорщик Сидоренко.
Лейтенант протянул руку:
— Костя.

Далее, лейтенант Костя приподнял два своих огромных чемодана и вручил «старшему прапорщику» Сидоренко. Они направились к ожидавшему их УАЗику.

Свойский разговор завязался сразу. Костя по-дружески поведал, что в военное училище он поступать не собирался – родители настояли: чтобы не попал еще куда-нибудь. Рассказал, как учился, сколько раз и за что сидел гауптвахте. Поделился своими нелегкими курсантскими буднями.
Далее поинтересовался, что это часть куда он прибыл, в которой он служить не собирается, немного «подуркует» и уволится.

«Старший прапорщик» тоже по-дружески коротко рассказал о воинской части, (особые подробности лейтенанта не интересовали).

Призадумавшись, лейтенант спросил:
— А, что из себя представляет командир воинской части?
— А вот с командиром нам не повезло: деспот и самодур. (Это он про себя.)
Костя приподнял указательный палец вверх и поводил им по кругу:
— Ничего, не таких обламывали.

Комбат в это время через восемь ж.д путей тащил два огромнейших чемодана.

Пока ехали до гарнизона Костя успел рассказать «старшему прапорщику Сидоренко» еще много интересного из своей «нелегкой» боевой биографии.

Лейтенанта на УАЗике довезли до офицерского общежития, где его уже ждал гостиничный номер.

В понедельник утром лейтенант Костя во всем парадном отправился представляться командиру воинской части. Осторожно постучал и открыл дверь.
И тут его взору представилась необъяснимая картина: на командирском кресле сидел вчерашний старший прапорщик Сидоренко в погонах подполковника.
Вместо: «Разрешите войти» — немая сцена…
Так в дверях и заклинило.
— Заходи сынок…

Так состоялась знакомство командира воинской части с молодым лейтенантом, а лейтенанта выпускника военного училища – с командиром части.

Послесловие.
Язык общий они нашли: оба оказались заядлыми футболистами и при каждом удобном случае, когда можно было бросить служебные дела и заняться спортом – оба были на футбольном поле.

P.S. Вот только, старшие прапорщики по-свойски при каждом удобном случае уточняли:
— Ну, что, сынок, служить будем или как?

Борис Максименко, 2014

Интервью с Сергеем Дмитриевичем Ханахбеевым

Сергей Дмитриевич Ханахбеев, полковник запаса, военный летчик-снайпер. Выпускник Оренбургского ВВАКУЛ 1967 г., с 1975 по 1977 г. комэск 77 оплап, старший группы в Сомали. в 1980г закончил Военно-морскую академию. С 1980 по 1983 — командир 289 отдельного Краснознамённого Порт-Артурского противолодочного авиационного полка АС Николаевка Приморский край. С 1983 по 1987 командир 317 смешанного авиационного полка АС Елизово Камчатская область. С 1987 по 1989 старший лётчик-инспектор авиации Тихоокеанского флота. Уволен в запас — 1989 г. С 1989 по 1994 начальник штаба Владивостокского авиапредприятия, пом. Генерального директора ОАО «Владивосток Авиа». С 1994 по 2004 второй пилот ВС Ил-76. С 2004 по н.в. гл. специалист по штабной работе лётной службы ОАО «Владивосток Авиа».

 Кавалер орденов «За службу Родине в ВС СССР» 2-й и 3-й степени.

 Ханахбеев

Расскажите об особенностях ТВД, на которых приходилось летать?

 

Реально приходилось работать на Тихом и Индийском океанах. При обучении в академии ВМФ (1977-1980 г.г.) примерно по 30-50 часов налетал на Балтике (ОАЭ Ил-38) Рига (АС Скулте) и на Севере — Северомоск 1 (24 оплап, Ил-38).

 Особенности:

Фото с дочерью

 Тихоокеанский — географически наиболее протяженный, большие отличия при работе в северной и южной части. В южной части дальность действия радиогидроакустических буев значительно меньше — из-за более высокой температуры воды, и слой скачка часто встречается на глубинах 30-70 метров. Применяли буи: на Бе-12 — РГБ-Н и РГБ-НМ, на Ил-38 — РГБ-1, РГБ-2 и РГБ-3 (последние использовали крайне редко). Для первичного поиска использовали РГБ-1 — выставляли поле буев в назначенном районе, либо если знали предполагаемый курс движения лодки — перехватывающие барьеры. Первичный поиск в этом случае давал вероятность обнаружения — 0,7-0,8.

 На севере тихоокеанского ТВД дальность действия РГБ-1 составляла 2-2,5, иногда до 3 км, в Японском море – 1,5-2,0 км. , на юге – 1-1,2 км.

 (Под югом понимаются на тот период времени районы боевого предназначения американских ПЛАРБ — восточнее островов Нампо и Филлипинское море.)

 После обнаружения — слежение проводилось тоже с помощью РГБ-1.

 Из недостатков РГБ-1 — установка чувствительности, в зависимости от ожидаемого волнения моря, (а также глубина погружения гидрофона) производилась на земле, и изменить ее в воздухе было нельзя. Иногда происходили такие случаи: экипаж выставляет поле буев для первичного поиска, и половина буев срабатывает от волнения, и в таких условиях определить полезный сигнал от ПЛ было достаточно сложно. Но опытные экипажи с этим справлялись.

 РГБ-2 и РГБ-3 используются для уточнения места и элементов движения ПЛ, перед ее уничтожением.

 Довольно часто при первичном поиске с целью снижения расхода буев использовался авиационный поисковый магнитометр АПМ-60, несмотря на то, что вероятность обнаружения в этом случае составляла 0,10-0,15. Однако, на практике это давало достаточно хорошие результаты.

 Принципиальных отличий при работе в Северной Атлантике, по сравнению с севером Тихого океана нет — очень схожие погодные условия и гидрология.

 По повадкам противника — сравнивать сложно, так как в Атлантике поймать никого не довелось.

 

На Балтике — условия ближе к работе в Японском мере, особенно по гидрологии. Но вообще-то Балтика для Ил-38 слишком мала, — не успел взлететь, а она уже кончилась.

 

При полетах в Индийском океане (1975-1977) задача поиска ПЛ не ставилась, вели

 разведку надводной обстановки, характер морских перевозок. Главная задача — обнаружение авианосных группировок и групп боевых кораблей.

 

На Тихом океане — полеты на боевую службу — обнаружение ПЛАРБ в районах их боевого предназначения проводились практически каждую лётную смену парой Ил-38 (удавалось обнаружить относительно нечасто — районы удаленные, обширные, а на их патрулирование оставалось времени час-полтора, да и чаще всего поиск велся с применением АПМ), и многоцелевых ПЛА, ведших разведку непосредственно у нашей границы на всем протяжении от Камчатки до Приморья — этих «ловили» много и часто.

 

Вообще, считаю, с начала 70-х, и до середины 80-х ВМФ вообще, и противолодочная авиация в частности, у нас достигли, видимо, пика своего развития. Большая заслуга в этом, на мой взгляд, Главкома ВМФ Горшкова С.Г. В тот период противолодочники реально могли обеспечить выполнение поставленных задач по поиску, обнаружению, слежению а при необходимости и уничтожению ПЛ вероятного противника.

 

 Методика поиска ПЛ в заданном квадрате, состав сил?

 

Зависит от размера района поиска: весь район делился на подрайоны c размерами, достаточными для контроля поля буев одним самолетом, что определялось дальностью связи «буй – самолёт» и временем выхода на работающий буй в кратчайшее время.

 

При выполнении боевой службы (БС) — поиск иностранной ПЛ, если нужно было выявить цель в минимальные сроки и с высокой вероятностью, то велся одновременный поиск — все подрайоны обследовались одновременно. Если ограничений по времени не было, то поиск велся последовательно. Поиск производился, как правило, не менее чем парами самолетов.

 

Методика:

 1. Чем ищем — в зависимости от постановки задачи вышестоящим начальником, там уже

 указано — использовать ли только АПМ или РГБ, в том числе и лимит расхода РГБ.

 

2. С использованием РГБ — на подрайон выставляются буи линиями с интервалом в зависимости от предполагаемой чувствительности буев, в центре — буй в маркерном режиме (для привязки поля). Буи с разной длиной троса гидрофона, примерно 50/50 — чтобы прослушивать обстановку над и под слоем скачка (если в заданном районе дают прогноз на наличие этого слоя). И патрулируем район на высотах 300, 600, 900 м — пока буи не утонут или пока не передадим поле сменяющему экипажу.

 

Или наоборот — один самолет выставляет большое поле буёв для дальнейшего контроля этого поля несколькими самолетами и уходит на базу. На смену приходят два или более самолетов — и контролируют поле буёв каждый в своём подрайоне, они могут находиться в районе дольше, потому как не надо жечь топливо во время постановки и расходовать буи, которые необходимы будут для слежения при обнаружении ПЛ.

 

3. Поиск с АПМ — все гораздо тривиальнее — патрулируем заданный район галсами на высоте 30 м для Бе-12 или 60 м для Ил-38 (ночью — 100 м). Так по РЛЭ, но на самом деле мы конечно летали ниже, на Бе-12 до — 10 метров. В случае обнаружения магнитной аномалии — «отписка» на ленте магнитометра — сбрасываю буи, и в случае срабатывания какого-либо буя — ставлю кольцо для определения направления и далее – полукольца для слежения.

 

А на лодке понимают, что ее обнаружили?

 

Мы разговаривали с командирами наших лодок, которых «ловили» во время учений – ничего они не знают и не слышат. Буй РГБ-1, РГБ-2 абсолютно пассивен, а всплеск от его падения на фоне естественно шума моря совершенно теряется. Собственно, это главное, вместе с мобильностью, преимущество ПЛА по сравнению с кораблями ПЛО. Так что мы их ведем, а они не знают.

 

 Приходилось ли работать по реальным целям? Каковы результаты?

 

Потопить никого не удалось (смеется). А обнаружение и надводных кораблей, и подлодок противника — вполне реальная задача, и выполнялась постоянно.

 Однажды, это было в 69-м году, пришлось вылететь с боевыми торпедами — американская лодка нарушила границу в районе Владивостока (залив Петра Великого), но и в тот раз до стрельбы дело, к счастью, не дошло — пока долетели до точки обнаружения, лодка ушла в нейтральные воды.

 

 Доводилось ли практиковаться в торпедной стрельбе с Бе-12, Ил-38? Как часто? Результаты?

 

Торпеды АТ-1 и АТ-2. Приходилось сбрасывать, как одиночно, так и в группе (2-3 самолёта) по ПЛ обозначения (своей ПЛ) практические образцы. Это такая же торпеда, только вместо боевого зарядного отделения – контрольно-записывающая аппаратура. Практическая торпеда многоразового использования, после применения она поднимается на борт торпедолова. Её готовят, и она повторно используется. Вероятность наведения довольно высока – зачастую она наводится на ПЛ при одном сбросе 2-4 раза. С целью не повредить ПЛ и АТ штурман вводит данные на блоке установки глубины ограничивая её погружение ниже заданной, а лодка движется на несколько десятков метров глубже. Все экипажи имели достаточный опыт и регулярно их применяли.

 Ракетоторпеды «Орлан» обладали очень высокой скоростью движения, от них практически уйти ПЛ не представлялось возможным. Достигалось это твёрдотопливным двигателем (пороховой заряд). Но, их не применяли. Они были сугубо боевыми.

 

 Отрабатывали ли спасательные операции со сбросом плавсредств и с подбором с воды на Бе-12 в условиях качки и работающих двигателей?

 

Тренировки со сбросом плавсредств проводились. Сбрасывали КАС-90. Посадку в открытом море или океане не отрабатывали. Но регулярно в летний сезон все экипажи тренировались в полётах с воды на гидроаэродроме Суходол. Туда же прилетали для тренировки и экипажи с Камчатки (317 осап). Проводились тренировки со спуском с самолёта спасателей на ЛАС-5м для подбора «потерпевших бедствие» и доставки их на самолёт.

 

Как бы Вы оценили основные качества Бе-12 и Ил-38 как специализированных противолодочных самолетов — их возможностей по обнаружению/слежению/поражению ПЛ (в различных публикациях она колеблется в пределах от «ничего не могли» до «очень эффективный самолет»).

 

Не будем преувеличивать. Сама по себе работа в районе поиска, а в особенности при слежении за ПЛ достаточно сложна. Экипаж должен быть слётан, понимать друг друга, как говорится, с полуслова. Уметь хорошо ориентироваться в пространстве. Сказать, что могли закидать вероятного противника шапками, — это было бы неправильно. Но, и умалять возможности нашей техники и уровень подготовки экипажей, было бы неверно.

 

 Бе-12:

 Несмотря на то, что Бе-12 имел устаревший противолодочный комплекс, подготовленные экипажи, а их было подавляющее число, справлялись с поставленной задачей. Вспоминается случай, когда при проведении учений, по истечении недели они перешли в фазу штабных учений на картах. И, вдруг, когда народ расслабился и был отпущен в баню, нашему 289 оплап была объявлена тревога и поставлена задача: 14 Бе-12 перебазироваться на аэродром Каменный Ручей (Советская Гавань) с последующим поиском ПЛ в назначенном районе. Через 2 часа 15 минут все самолёты были в воздухе и по прибытии на Каменный Ручей приступили к поиску ПЛ. Причём, сначала обнаружили иностранную ПЛ. Представитель посредника через несколько часов, как бы намекнул, что там лодки нет, и что ведёте, — сам Бог знает. Через некоторое время была обнаружена и наша ПЛ — ПЛ обозначения. Несколько часов вели обе цели, пока не получили команду прекратить слежение сначала нашей ПЛ, а спустя какое-то время и за ИПЛ. Когда записи шумов отправили на расшифровку в специальный военный институт во Владивостоке – получили подтверждающее заключение с указанием типа ПЛ, количества лопастей и оборотов в минуту винтов.

 Отдельно хотел бы отметить и хорошие мореходные качества самолёта Бе-12. несмотря на то, что в управлении он был немного тяжеловат в сравнении с Ил-38, и рассчитан на пилота немного выше среднего уровня. Скроен был крепко, по-русски, и заслуживал уважения. Его возможности для выполнения полётов с воды, по волнению моря превосходили отмеченные ограничения в РЛЭ и в этом мы не раз убеждались на практике.

 

 Ил 38

Ил-38. Фото из архивов А.Зинчука

 

Ил-38:

 Это самолёт песня! Очень лёгкий в управлении, удобный и комфортный для экипажа.

 Конечно, более современное оборудование, большие возможности по тактическому радиусу, продолжительности нахождения в районе поиска. Там экипажу было легче работать. Но, это тоже была сложная работа.

 

Вы начинали летать на Бе-6, что можете рассказать об этом самолете?

 

Самолёт, в общем-то, интересный. По прибытию из училища мы чуть не плакали, увидев это «чудо». Но, полетав на нём, полюбили. У него была очень большая продолжительность полёта, небольшая поисковая скорость, что необходимо самолёту ПЛА. Даже нравилась его архаичность. Но, главным недостатком было отсутствие грузолюков, буи устанавливались в специальные стеллажи и сбрасывались вручную, по команде штурмана с использованием спец. лотка. Бомбы и торпеды подвешивались под крыло. В том числе локатор (ПСБН-М) выпускался через специальный люк в днище лодки и имел небольшую дальность обнаружения. Двигатели АШ-73 без ТК (как на Ту-4, только на нём с турбокомпрессором – самые мощные отечественные поршневые двигатели), на тот момент были после третьей – четвёртой переборки. Техника частенько отказывала, в том числе и в полёте. Случались и пожары двигателей, замыкание всей электропроводки и др. отказы вынуждавшие производить посадки на воду вне гидроаэродрома, которые, кстати, заканчивались благополучно. В полку были пилоты, которые летали раньше и на «Каталине» и очень хвалили эту машину, конечно не как противолодочники, а как пилоты.

 

В 70-80 годы начали осуществлять межфлотские манёвры составом эскадрильи-полка. В чём был (и был ли) смысл в этом?

 

На мой взгляд, это имело определённый смысл. Лётный и инженерно-технический состав получал практику по организации и выполнению перебазирования, приобретал практику в обслуживании авиатехники в новых для себя условиях, получал навыки работы в новых условиях другого театра военных действий.

 

 Довелось ли Вам учавствовать в исследовательских полётах с отключением одного-двух двигателей? Почему эта практика не прижилась?

 

Нет, не участвовал. Кроме того, что согласно курсу боевой подготовки регулярно тренировался в выключении двигателей, полёте с выключенным двигателем, в том числе и полёте с авторотирующим винтом, обучал подчинённых в качестве инструктора.

 А такие полёты патрульных самолётов Р-3с «Орион» довольно часто наблюдал лично.

 Не прижилась эта практика, скорее всего из-за перестраховки вышестоящего командования. Считаю, что зря мы это не использовали — это все было возможно, и самолет позволял и ничего в таких полетах не было бы чрезвычайного, но вот не разрешали.

 

 

 Большой интерес вызывает пребывание нашей авиационной группы в Сомали. Расскажите, пожалуйста, каков был состав группы и какие задачи она выполняла.

 

Небольшая комендатура, склад ГСМ, технические средства (АПА, ТЗ, ВЗ и т.д.). Ан-12 — транспортник для перевозки инженерно-технического состава и ЗИП. И пара Ил-38.

 Задачи – разведка надводной обстановки и, официально (по легенде), «спасение экипажей космических аппаратов при аварийной посадке в зоне Индийского океана», для чего даже были кассеты КАС-90, КАС-120 (улыбается). Хотя, при необходимости такую задачу могли выполнять реально.

 

 Какая конкретно ставилась задача  — по близлежащему району или ходили в Индийский океан в Южные широты, каково было полетное время?

 

Полетное время – где-то в среднем 9-10 часов, с учетом того, что длительное время находились на малых и средних высотах для визуальной идентификации надводных целей, и определения принадлежности, элементов движения и т.п. А задача всегда ставилась вышестоящим штабом на каждый вылет, непосредственно перед вылетом. Летали преимущественно вдоль основных морских путей.

 

В АРЕ Ил-38 летали с египетскими ОЗ, а в Сомали?

 

Летали со своими опознавательными знаками, причем летали на своих же самолетах — из

 Николаевки (Приморье) перелетали в Ташкент, в Ташкенте для перелета через Иран брали на борт переводчика — и далее по маршруту Ташкент-Ашхабад-Мешхед-Берджанд-Захидан-Чахбехар выходили в Индийский океан и далее — в Харгейсу или Дафет (Сомали). Разведку начинали вести сразу.

 Работали месяц, потом сменялись. Смена прилетала на своих самолетах по тому же маршруту. Обратно в Сомали – месяца через три-четыре, подбирались наиболее подготовленные экипажи, командиры — групп обычно комэски или зам.комполка. Я тогда комэск был.

 

Как была организована эксплуатация авиатехники и снабжение?

 

Техсостав – нашего полка, наземное обслуживание выполняли именно они, ЗИП доставляли на Ан-12 транспортного полка ТОФ. Интересно было организовано питание – кормились сами, то есть готовили. Везли с собой консервы, крупы, готовили на месте. Иногда договаривались питаться за сомалийские шиллинги с нашими так называемыми строителями, но это было редко. Чаще нам отказывали, объясняя отсутствием возможности. Выехали как-то на местные рынок купить чего-нить свежего – песок, на грязных тряпках лежат куски верблюжатины жуткого вида, мухи, антисанитария, срочно оттуда убежали.

 Но однажды поехали к местному фермеру покупать фрукты. Тот в разговоре посетовал, что дикие свиньи портят ему посадки, весь оазис перекопали. А ружье у тебя есть, спрашиваю? Есть, говорит. Ну, с тех пор у нас частенько в меню бывала дичь. Это называлось «поехать за фруктами».

 

 Приходилось ли ТОФовцам в Африке взаимодействовать с летчиками 24 ОПЛАП ДД и 967 ОДРАП, оба МА СФ?

 

В 24-м оплап я летал на Севере, когда стажировался во время учебы в Академии ВМФ, но это было уже после Сомали. А во время службы в Сомали никак пересекаться не приходилось. Насколько я помню, летчики Северного флота работали на западном побережье Африки, в Атлантике, а ТОФ занимался восточным побережьем в Индийском океане.

 

 Интересует оценка «присутствия» американских (и иных НАТОвских) ПЛ в Индийском океане — насколько «плотным» оно было?

 

Во время моей службы в Сомали задача именно обнаружения ПЛ не ставилась, вели разведку только надводных сил. Позднее, в конце 70-х противолодочники стали летать в Индийский океан и на обнаружение ПЛ, и лодки обнаруживали, но не много. Впрочем и сил на это задействовано было по понятным причинам немного.

 

 Каким образом осуществлялось взаимодействие с противолодочными силами флота? Насколько мне известно, в Индийском океане не было постоянных соединений кораблей, в состав сил входили корабли разных флотов, разных типов и ТТХ. Каким образом, при «постоянно-переменном» составе надводной группировки, можно было решать типовые задачи по наведению кораблей на ПЛ противника?

 

Постоянных сил флота не было, они менялись. В порту Бербера базировалась группировка кораблей Тихоокеанского флота, в т.ч., на рейде у о. Сакотра, в районе африканского рога, всегда находился один или группа боевых кораблей ТОФ. Поскольку задача поиска ПЛ тогда не ставилась, то и специальных противолодочных кораблей в группировке не было, и соответственно никаких задач такого типа тогда не решалось. Вообще же, в то время, как и сейчас Индийский океан считался зоной ответственности Тихоокеанского флота, и корабли там были преимущественно тихоокеанские.

 

Как вела себя наша авиатехника в условиях Африки?

 

Особенностей не заметил. Думаю, что сухой воздух, более полезен самолётам, чем наш влажный Приморский, особенно весной в период частой выносной облачности с моросью и летом в период тайфунов.

 

 Бытовые условия, отношения с местным населением.

 

Бытовые условия, можно сказать, были неважными, но для русского человека терпимыми. Жили в вагончиках северного варианта, даже печи и систему отопления не сняли. На всю группу был один бытовой холодильник и один вентилятор (разумеется, о кондиционерах и мечтать не приходилось). Питание готовили сами, устраивали дежурства.

 В начальный период (1975-1976 гг.) взаимоотношения с местным населением были очень хорошие. Когда мы приходили в театр, нас встречали аплодисментами и вставали (этим, вероятно, выражали своё отношение к Советскому Союзу). Очень хорошо относился к нам младший и средний офицерский состав Национальной армии Сомали. Однако, с 1977 г. отношение населения в городе значительно стало хуже. В этот период там возобладали силы, стремящиеся вернуть себе территорию Огаден (пустынную, и, похоже, никому не нужную). В этой связи они подталкивали власти и военных к вооружённому конфликту с Эфиопией. Нашим военным советникам удавалось оттягивать этот конфликт под видом необходимости проведения тренировок, то в стрельбе, то выполнения марш-бросков боевой техники. И переносить военные действия по причине ожидания подвоза, то новых боеприпасов, то танкеров с ГСМ.

 

 Были ли Вы свидетелем потери двух Ил-38 на аэродроме в Сомали и как все это происходило?

 

Это было уже значительно позже, я к тому времени уже учился в Академии ВМФ. На память – после 1977 года, и в Эфиопии. Эритрейцы-сепаратисты обстреляли аэродром базирования из эрэсов и стрелкового оружия и сожгли два Ил-38, оба самолета нашего полка (77 оплап). Других подробностей у меня нет.

 

При выходе из Сомали было оставлено немало разного в/т имущества. Вопрос следующий, что конкретно было брошено — ТЭЧ? ГСМ? Техника?

 

Это всё происходило тогда, когда обучался в академии. Думаю, что часть спецтехники для обслуживания самолётов, возможно, была оставлена. В Бербере нами (СССР) был построен аэродром, для приёма самолётов всех классов включая стратегов, и конечно всё пришлось оставить. Все самолёты были возвращены в полк (77 оплап) на ТОФ. А затем возобновились полёты с аэродромов Эфиопии и Йемена.

 

 Какие интересные случаи может он вспомнить из своей службы?

 

Это в Сомали было. Получили задачу на поиск вертолетоносца. В задаче — координаты нахождения примерно полтора суток назад, никаких элементов движения. И район поиска, причем довольно большой. Обследовали весь район, ничего не нашли. Около тысячи надводных целей, первоначальное обнаружение по данным локатора, все подходящие — осмотрены визуально. Идентифицировали все цели, но искомой так и не было.

 Задача не выполнена, настроение не очень. Возвращаемся на базу по остатку топлива и попутно со штурманом анализируем проблему. Приходит в голову мысль, что кроме как в чьих-то территориальных водах он спрятаться не мог — локатор давал крупные отметки под берегом (или танкер, или как раз вертолетоносец), но визуально определить его по понятным причинам было нельзя.

 Одна из отметок была наиболее подозрительна — крупная цель в сопровождении мелких. Посчитали, где будет находится «подозреваемый» через сутки.

 Почему через сутки: сначала отдых экипажам после двенадцатичасового патрулирования, да и светлое время заканчивалось, т.е. визуально уже было ничего не определить. Да и аэродром Харгейса не был оборудован ночным стартом. Кроме того, аэродром высокогорный, 1800 метров, с полной нагрузкой взлетать нужно рано утром, пока прохладно. А через сутки получалась уже предельная дальность. Составил план вылета, утвердил в штабе ВМФ (группа подчинялась непосредственно Москве). Наутро стартовали.

 И примерно на траверзе Момбасы (Кения) мы его и обнаружили, он как раз отошел от берега где-то на 120…130 км, причем обнаружили на пределе тактического радиуса, сначала — по локатору, а потом и визуально. Оказался вертолетоносец «Гуам», бортовой н-р 9, причем на палубе — четыре зачехленных Харриера. Самолёты вертикального взлёта и посадки были обнаружены на вертолётоносце впервые. На втором проходе смотрим — локаторы на нем завертелись, оживился, стало быть.

 

 Или вот другой поиск: Получили задачу на поиск АУГ. Даны координаты, район поиска, но время запаздывания небольшое, и район — недалеко от нашего аэродрома базирования. Пошли на поиск с расчетом выйти на цель с востока — юго-востока, чтобы солнце выгодно подсвечивало и фотосъемка получилась хорошая. Ордер обнаружили локатором где-то километров за 300, очень характерное построение. Через некоторое время сработала наша СПО, а вскоре показались и две пары F-14. Пристроились ко мне и к ведомому слева и справа, настолько близко, что кажется — еще чуть-чуть, и под винт попадет. Летим дальше. Я закурил (я тогда еще курил) — смотрю, пилот F-14 жестикулирует (а он в кислородной маске сидит)… Смысл его жестов сводился к одному — «хорошо вам, а нам вот никак».

 Потом выразительно щелкает себя по шее — как, мол, насчет алкоголя. Поднимаю вверх пустую банку из-под сока — типа, а как же, у нас с этим все хорошо. В ответ — большой палец вверх. Показывает руками прямоугольник: дескать, авианосец — там, вперед и влево. Но нам-то нужно еще и хорошее освещение подобрать, поэтому показываю — что мы и сами знаем, чего нам делать.

 Через некоторое время пришла мысль оторваться от сопровождения. Сообщаю ведомому «Приготовиться к экстренному». После чего выполняем экстренное снижение.

 Как это происходит: одновременно РУД на себя, в положение «земной малый газ» и штурвал на себя для погашения скорости до 370 км/ч — максимально допустимой для выпуска шасси. И сразу после выпуска шасси резко штурвал от себя и влево с разворотом в сторону авианосца с креном почти 90 градусов.

 После того, как нос задрался вверх, сопровождающие инстинктивно добавили РУД и с набором скорости и высоты проскочили далеко вперед. Ну и пока они там где-то описывали круг, мы уже были на высоте 60 метров, или даже меньше и на курсе на авианосец. В общем, истребители нас больше не догнали — потеряли. На подходе к авианосцу видим еще одну взлетающую пару F-14, но у них тоже набор скорости и высоты и разворот в нашу сторону требуют времени, так что помешать не успеют. А вот поднявшийся вертолет шел прямо нам навстречу. Сблизились с ним до предельно возможного расстояния, а он никак не уходит. Ну, взял штурвал на себя, разошлись по высоте где-то метрах в пятидесяти, у меня даже возникла мысль: «как бы его в воду не заколбасило спутной струей». Тем не менее, прошли над авианосцем, сфотографировали. Это оказался «Энтерпрайз», бортовой н-р 65. Обошли ордер, наделали снимков, а там и истребители подоспели, дальше пошли в сопровождении. И тут они решили нам «отомстить» — или за то, что убежали, или за вертолет, а может и по совокупности. Один из F-14 вышел вперед прямо перед моим носом, метрах в двадцати — и дал форсаж. Сильнейшая турбулентность, воздушные потоки совершенно хаотичные и непредсказуемые, удержать самолет от падения в воду очень трудно, высота небольшая… Даю взлетный режим для лучшей обдувки крыла и с трудом удерживая машину, потихоньку, буквально по полметра-метр, поднимаюсь на относительно безопасные 300 метров. Показываю жестами пристроившемуся истребителю – «твой коллега больной на всю голову». Ну, а данные по авианосной группировке были переданы на РКР «Варяг», он находился неподалеку, у нас была с ним связь.

 

Уважаемый Сергей Дмитриевич! Большое спасибо Вам за интересный рассказ! Желаем Вам крепкого здоровья и успехов в Вашей плодотворной деятельности!

 

 Интервью подготовил Валерий Погодин

Бортжурнал N 57-22-10. Дао борттехника

В марте борт N 22 был отправлен в белогорскую командировку. В Белогорск уже пришла настоящая весна. Днем вовсю таяло, ночью подмораживало, и утром экипаж шел к вертолету, ломая ботинками хрустальные лужи. Парашютисты ныряли в небо как в море, парили в нем, как аквалангисты над голубой бездной, и вертолет нарезал над ними круги, как сытая акула. Борттехнику Ф., закрывающему дверь за крайним, казалось, что в такое небо можно прыгать без парашюта — резвясь, как дельфин, плавно опустишься на дно.

 Ми 8И в один из таких журчаще-бликующих дней, уже под вечер, когда три командировочных вертолетчика, закончив работу, явились в гостиницу с намерением помыться, переодеться в «гражданку» и действовать по плану вечернего отдыха, — командира позвали к телефону. Звонил командир эскадрильи майор Чадаев (а, может, и Чаадаев, хотя майор почему-то отрицал эту знаменитую удвоенность). Комэска сообщил, что командировка закончена, их меняет другой борт.

 — Завтра отработаем и после обеда — домой, — сказал командир. — Нашу эскадрилью на месяц в Торжок отправляют перед Афганом, переучиваться на «эмтэшки» — Ми-8 модернизированный транспортный. У него в отличие от нашей «тэшки» движки мощнее, пылезащитные устройства на них, вспомогательный турбоагрегат для запуска, «Липа» от ПЗРК, рулевой винт не тянущий, в толкающий… Короче, и летчикам и техникам осваивать надо.

 — А в Афган когда? — спросил борттехник Ф.

 — Считай, — начал загибать пальцы командир, — месяц переучки, потом отпуск, вот и лето прошло, значит, осенью. Там еще месяц подготовки в горах и пустыне, в Узбекистане…

 Ночью борттехник плохо спал. Война из разговоров и рассказов на ней побывавших — а побывал почти весь полк, за исключением лейтенантов нового набора, — эта жаркая война становилась реальностью. Он думал, что будет врать маме, а врать ей нужно было обязательно, потому что она могла дойти до министра обороны и выше, она, дай ей волю, могла вообще прекратить войну…

 Утром они проснулись от белой тишины. Борттехник подошел к окну. Валил такой снег, что не было видно улицы — одна мельтешащая белизна.

 — …Снег идет и все в смятеньи: убеленный пешеход, удивленные растенья! -радостно продекламировал борттехник.

 Он радовался, что с утра не надо работать, и вообще, снег сегодня даст им выходной, а завтра — домой.

 И тут командира позвали к телефону. Через пять минут он вернулся и сказал:

 — Чадаев звонил. Перевал закрыт, ни мы к ним, ни они к нам. Экипаж сюда поездом едет. И мы должны сегодня поездом, завтра в Торжок убываем.

 — А как же борт? — удивился борттехник Ф. — Я же ответственный за него!

 — Так ты с бортом и остаешься, — сказал командир. — К тебе едет капитан Марков со штурманом.

 — А Торжок? — спросил борттехник Ф., еще не понимая. — Без переподготовки, что ли, в Афган поеду?

 — Не знаю, — с сомнением сказал командир. — Ты Чадаеву позвони прямо сейчас… Через «Вардан» пробуй! — крикнул он вслед убегающему борттехнику.

 Борттехник дозвонился через два часа. Майор удивился вопросу лейтенанта:

 — Конечно, какой еще Афган без переучивания?!

 — Получается, — дрожащим голосом уточнил борттехник, — все наши уйдут, а я останусь?

 — Так а я о чем? — весело воскликнул комэска. — Радуйся! Не попадаешь на войну по естественным причинам, это же отлично! Спокойно дослужишь до дембеля.

 …Проводив экипаж на вокзал, борттехник остаток дня бродил по заснеженным улицам, убеленный, выбирая направление навстречу летящему снегу, чтобы — в лицо. Он не знал, как ему быть. Остаться с тэчистами и «шестерочниками», когда его товарищи будут там, куда они собирались вместе. Как же быть с тем странным пророчеством, которое он написал в новой тетрадке ровно 15 лет назад, еще каракулями первоклассника? «Он родился в 1963 году, — писал мальчик Ф. — Когда ему исполнилось 23 года, он ушел защищать свою Родину».

 Старшая сестра заглянула через плечо и засмеялась:

 — Кому исполнилось 23 года?

 — Иди отсюда! — крикнул он, закрывая тетрадь рукавом.

 — Война в сорок пятом закончилась, придурок! — смеялась сестра, сверля его висок пальцем. — Ты где собрался Родину защищать?

 — Сама дура! — вскочил начинающий писатель Ф.

 Они подрались, она порвала его тетрадку, он, рассвирепев, гонялся за ней с кочергой.

 Неужели тогда она порвала его будущее? — думал борттехник Ф., щурясь от мокрых хлопьев. — Как вот этот снег теперь.

 И единственная мысль, которая хоть немного смогла примирить его с этим роковым в своей внезапности снегом, была мысль о спасении. Он же не знал, что могла написать его медиумическая рука тогда, не подойди сестра. Не исключено, что предложение должно было окончится словами «…и пал смертью храбрых». Вдруг он вспомнил, что в третьем классе написал стихотворение про летчиков, где были слова: «И сказал ему комэска». Что сказал тот комэска, борттехник Ф. не помнил. Да и зачем помнить? — теперь он знал это точно…

 Итак, только одна мысль могла стать спасительной. Если не пускают, значит, там ему грозит опасность, а он ценен матери Истории. Да, нужно оставшийся год использовать правильно. Например, написать роман. Сидеть и писать! — один, никто не мешает, тишина… И после армии как ахнуть этим романом по стране! Чтобы забегали, закричали, — кто, мол, такой, откуда, и как он смог?!

 — А вот так! — бормотал белый как снеговик борттехник.

 Когда приехал новый экипаж, он уже был спокоен. И Афганистан казался ему таким же нереальным, каким был до армии. Борттехник ходил с записной книжкой в нагрудном кармане летного комбинезона и записывал мысли по роману. Он записывал даже в полете, и ночью на ощупь, так, что потом не мог прочитать вибрирующие или наползающие друг на друга строчки.

 Он писал роман про двух американских летчиков, во время Второй мировой потерпевших катастрофу над Гималаями, и по пути в Лхасу попавших в пещеры, где вне времени находились прародители человечества, которые в конце времен начинают это человечество сначала — и так цикл за циклом.

 В домофицерской библиотеке он взял все книги про Китай, и вечерами делал выписки.

 Однажды борттехник сказал капитану Маркову, что в процесс подготовки летчиков-снайперов нужно включить даосские практики.

 — Лучнику не надо тратить стрелы, чтобы научиться попадать в муху на стене, — говорил бледный борттехник. — Он смотрит на муху до тех пор, пока она в его глазах не станет огромной. А в огромную муху попасть уже не составляет труда!

 — Ты устал, парень,- озабоченно сказал капитан, маленький, сухой и во всем точный. — Ничего, скоро домой…

 — Не хочу домой, мне и здесь хорошо. Белогорье — то, что отражается в Беловодье, Шамбала, практически, — сказал борттехник, и с капризной сварливостью добавил: — А ваши Магдагачи в переводе с эвенкского — кладбище старых деревьев…

 

Игорь Фролов

Интервью Константина Чиркина с Николаем Леонтьевичем Шевченко

Шевченко: Я — Шевченко Николай Леонтьевич. Заместитель председателя Совета ветеранов Военно-воздушной академии им. Н.Е.Жуковского и Ю.А.Гагарина. Ветеран боевых действий во Вьетнаме. Летчик-истребитель со стажем летной работы 27 лет. Освоил 15 типов самолетов. Участвовал в летных экспериментах по боевому применению самолетов Сухого. Кандидат военных наук. Доцент. Автор и соавтор 64 научных трудов, учебников, учебных пособий и наставлений. Подготовил восемь кандидатов наук. Награжден знаком «Отличник высшей школы». Полковник.

 Шевченко

— Когда и где Вы родились?

 

Я родился 1 января 1930 года. Родители колхозники. Отец был тракторист, а мать в колхозе работала разнорабочей.

 Родился я в историческом месте. Это я только сейчас понял. Я люблю историю, занимаюсь ею. Есть гипотеза, что Русь началась с России: в том месте, где я родился, маленькая речушка Тарган впадает в Россь. Как раз в устье Тарган есть село Пархомовка. Это сто–сто двадцать километров от Киева на юг, по Одесской дороге, немного в сторону.

 Село это знаменито своей трехкупольной церковью. Высота купола семьдесят пять метров. А роспись — Николая Рериха.

 В 1987 году Михаил Сергеевич Горбачев, во время поездки в Индию встретился со Святославом Рерихом. И тот сказал:

 — В Киевской губернии есть деревня, где мой отец оставил память…

 За следующие два или три года село преобразилось. Реставраторы были не только киевские, но приехали и из Москвы.

 Вокруг церкви был кирпичный забор, и внутри него росли различные южные растения: виноград, маслины…

 В тридцатые годы церковь превратили в склад. Я пацаном был, когда церковь превратили в «камору колгоспу». Мы на колокольню залезали голубей гонять, в том числе и я лазил…

 Помню, первое кино я смотрел на улице. По-моему, это был «Чапаев». Мы сидели на крестах, которые сбросили на землю с куполов, и смотрели кино…

 Наверное, в 1937 году, в колхозе появился первый трактор. И мой отец стал трактористом. Тракторы были в машинно-тракторной станции («МТС»), и когда началась война, «МТС» эвакуировался. Отец участвовал в эвакуации. Тогда я его последний раз видел. Я просил, чтобы он взял меня с собой, но он сказал:

 — Ты же босой, как же я возьму тебя.

 Это он сказал, лишь бы от меня отделаться. Отец уехал, а мы остались в оккупации…

 

— А как Вы, узнали о том, что началась война? Ваши ощущения?

 

Напряжение было уже накануне, где-то за неделю, за две. Команда поступила пшеницу мять. И начали ее катками укатывать. Чтобы немцам не досталось.

 Но наше село — глушь. И когда началась война, наши войска отступали, многие остались в наших местах, некоторые женились. И немцы их не трогали.

 

— А как жили в оккупации?

 

В оккупации… Когда фронт прошел, все колхозное имущество разобрали: скотину, лошади, коров, и ульи, все разобрали. Мать говорит:

 — Коля пойдем, нам нужна лошадь. У кого лошадь, тот будет жить.

 Много скотины бездомной по полям бродило. Мы пошли и поймали лошадь. И я заботился, чтобы корову прокормить и лошадь.

 Нарезали земли… Я не помню по сколько, может, по пятьдесят соток. А их же надо обрабатывать. Это уже при немцах обрабатывали. Установили у кого сколько земли, и кто сколько сдавать должен…

 

— А немецкий гарнизон у вас был?

 

Нет, у нас не было. Только комендант был. Но комендант-немец у нас был хороший. А немцы, как я помню, через нас проездом, у нас почти не стояли. В большей степени зверствовали полицаи. Это они били и убивали…

 До войны я проучился четыре класса. А дальше уже только после освобождения, это уже в 1944 году. Фронт прошел, тогда я продолжил учиться в Пархомовке, и закончил по ускоренной программе семь классов.

 Учиться тяжело было — не в чем ходить, одежды не было. Мать одна, а нас детей трое — я и две сестры, Аня и Надя, одна старше меня, а другая младше…

 

— А на чем писали, и чем?

 

У меня тетрадь была из упаковочного материала — резали немецкие мешки. И никаких учебников.

 У нас средняя школа была большая, в нее из четырех сел ходили. В шестом классе почти все парни ушли, кто в фабрично-заводские училища, кто в ремесленные. Остались девочки и двое парней. И то, один поехал в Ленинград поступать в училище, в юнги, но не поступил по здоровью. Я учился хорошо — пятерки и четверки. Решил попробовать поступить в это же училище. Мать дала мне торбу, сало, лук, и пять рублей. И представьте себе, добрался до Киева. В Киеве нужно было сесть на поезд и доехать до Ленинграда. А я никогда в жизни и паровоза-то не видел до этого. Я помню, 27 июля выехал из Киева. Ну, думаю, до 1 августа доберусь. А поезда тогда ходили «пятьсот веселые». Он неделю шел до Ленинграда. Такие поезда бесплатно ходили. И я приехал. Тут познакомился с одним парнем. Он в специальной ленинградской школе учился. Он мне показал, где училище. Я приехал в это училище, а мне говорят:

 — Поздно, набор прошел.

 А парень говорит:

 — Идем в артиллерийское.

 Повел меня в артиллерийское, я успеваемость там показал. Брали меня туда. Но я «нутром» не захотел в артиллерийское. Потом разговорились про авиационные школы. И мне сказали, что в Киеве такие есть, зачем же тебе в Ленинграде. Я вернулся домой, пошел в восьмой класс. Так эпопея поступить в моряки закончилась. Думаю: в летчики пойду.

 Старшая сестра Аня ушла на курсы медицинских сестер в Белую Церковь. А мы остались втроем: мать, я и младшая сестра Надя. Надо было работать. И я и работал, и учился. Восьмой класс закончил, и тут мой товарищ говорит:

 — В газете пишут про то, куда тебе можно поступить — специальная школа воздушных сил.

 Находилась эта спецшкола в Киеве. Туда брали сирот. В девятый класс я пошел в спецшколу…

 Была еще одна причина, подтолкнувшая меня в эту спецшколу — наша школа закрывалась. Учеников просто не было. Кто оставался, перешел в школу в районном центре Володарка. Но чтобы в Володарке учиться, надо было и ботинки иметь и одежду. А у меня-то нечего не было. И поэтому решил попытаться поступить в Киевскую специальную школу Военно-воздушных сил.

 Были экзамены: диктант, арифметику. Я чистый украинец, а там все по-русски. Но я поступил в девятый класс. Сразу почувствовал большие трудности, поскольку преподавание только на русском велось. Вначале только по украинскому у меня пятерки были. Я даже премии получал.

 

— А в вашей деревенской школе?

 

Предмет русский язык был, но остальное все на украинском… Чтобы думать по-русски, нужны годы. И в начале, когда я учился в спецшколе, мой сосед был переводчиком для меня.

 

— Как Вас одевали, кормили в школе?

 

Жили в интернате. Школа одевала и кормила. Одевали хорошо, а кормили вначале плохо. Пайка: утром — 500 грамм. Пока я на третий этаж дошел, я его съел. В обед капуста, а на ужин — бачок чая на четверых. Запомнил, кажется, в 1948 году была девальвация, и по времени сразу после нее нас сразу стали кормить «на убой». Я узнал, что такое масло, что такое рис, что такое белый хлеб.

 Был я и в лагерях. Главное тогда для нас — физкультура, физкультура, физкультура. Утром поднимаемся — бег тысяча метров. Прибежали к реке, переплыли туда и обратно. В лагерях пять часов физкультуры в день. Нас здорово закаляли. Но и отсев в спецшколе был большой.

 

— А какими предметами спецшкола отличались от обычной?

 

Образование как в нормальной школе, и еще дополнительные дисциплины по авиации. Самолет изучали, двигатель и т. д. Главное — любовь к авиации нам прививали…

 В 1949 году я спецшколу закончил, и направили меня в Батайское военное авиационное училище им. Серова.

 Мы вступительные экзамены не сдавали. Дело в том, что Киевская спецшкола в то время работала как бы по договору. Почти всех выпускников направляли на истребителей. Мало кого направляли бомбардировщиков. Но из ста двадцати человек выпускников только пятьдесят пять человек прибыло в Батайск, остальные по здоровью и еще по каким причинам не поступили в училище.

 Как всегда, и в спецшколе блатные были. Хорошая школа была: одежда бесплатная, и кормежка, и отборные учителя, поэтому и блатные туда стремились. По блату поступали и по блату уходили. В сумме половина отсеялась.

 

 

Я этими вопросами и сейчас занимаюсь, и сейчас такие спецшколы есть. Сейчас двадцать процентов остается… Поступают по блату — красивые погоны, чуть ли не генеральские лампасы, потом заканчивают, но в училище — «пас». И тоже по блату, по всяким причинам, и по болезни, и т. д. И получается, двадцать процентов максимум поступают в училища. Для государства спецшкола сейчас затратная… Нужно менять критерии при наборе в школу. Нужно набирать не «сынков», а таких, из которых я вышел — босоногих. Вот эти преданными будут, и будут учиться, и станут летчиками. Для нас же в авиацию попасть даже мечтой не было, и вдруг такой шанс!

 Нас в спецшколе только вводили в авиацию. Рассказывали, что это такое. А сейчас есть еще и летная практика. А летная практика уже нелегкий труд. В болтанку попадет, потрясет его в полете и подумает:

 — Зачем мне ваш десятый класс. Я пойду в начфины или в адвокаты.

 В авиации без любви к ней нельзя… Я двадцать семь лет «вверх тормашкой» на истребителях пролетал. Это не просто… Не безоблачно прошло. Было все. Но я любил это дело.

 

— Вернемся. Из спецшколы направляли только в истребительное училище?

 

Я не говорил про другие училища, я сказал, что я попал в Батайское.

 

— Что Вам запомнилось в учебе, в училище? С чего все началось?

 

Вначале — теоретический батальон, а дальше летали в учебном полку под Новочеркасском.

 

— Сначала курс молодого бойца?

 

Нет. Карантин. Около месяца карантин…

 

— А на работы Вас куда-нибудь гоняли?

 

Ой, гоняли на работы, но не в карантине, а уже курсантами. Мы закончили теорбат, рассчитанный на год. Но в Батайское училище, не знаю, по каким причинам, добавилась целая рота с Борисоглебска, тоже закончивших теоретический курс, и тоже ждущих посылки в полки. И в первую очередь отправили в учебные полки борисоглебских.

 А нам приказали вырыть котлован, после того как мы это сделали, послали в отпуск. Когда приехали с отпуска, стали зарывать этот котлован… Триста раз в караул за год. Вкалывали…

 

— В училище были ли ветераны войны? Что можете о них сказать?

 

Ветеранов войны в училище было много. В нашей роте было отдельное 9-е учебное отделение, состоявшее из одних ветеранов. Это бывшие стрелки-радисты, механики самолетов. К учебе они относились прилежно, все окончили училище и успешно работали в войсках.

 Воспитанники Батайского училища были известны по всей стране, например, Маресьев А.П., Герой Советского Союза, полковник, кандидат истнаук, почетный гражданин многих городов России, прообраз Мересьева из «Повести о настоящем человеке» Б.Полевого; маршал авиации Скоморохов Н.М., дважды Герой Советского Союза, доктор, профессор; генерал-полковник авиации Дольников Г.У., заслуженный военный летчик, кандидат наук; генерал-майор авиации Бежевец А.С., Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель.

 

— Когда вас отправили в учебный полк?

 

Точно я не могу сказать… Где-то в начале 1951 года.

 

— На чем начали летать?

 

На Як-18. Свои впечатления я до сих пор помню. Я был назначен командиром летной группы. У каждого инструктора летная группа пять–семь человек. Мой первый инструктор был Зуйков. Прежде чем курсантов возить, инструктора вначале весной сами тренируются. Он взял меня вместо мешка, как говорится, в заднюю кабину, а сам стал тренироваться. И я, не вылезая, сделал шесть полетов. Меня так замутило, что я думал все, летная карьера моя кончилась.

 

—А на каких потом самолетах Вы летали?

 

Затем осваивали переходной тип самолет Як-11. По своим пилотажным характеристикам и конструктивно он заметно отличался от Як-18 и в большей степени приближался к боевому самолету Ла-9. В то время чтобы училище закончить и приобрести профессию «летчик-техник» необходимо было освоить три типа самолетов.

 Инструкторами были Эдуард Гацкевич и мой однофамилец Анатолий Шевченко. Летали под Новочеркасском и Азовом.

 

— И как Вам Ла-9?

 

Отличная машина. В воздухе — это король, очень хороший, симпатичный самолет. Легко выводится из штопора… Но посадка сложная. На посадке он многих угробил…

 Нас пять человек пришло, а выпустили двоих. Один, с моей группы, наверное, четыре самолета еще на рулежке поломал, и не смог на Ла-9 освоить посадку, но жаждал летать, и его оставили в училище для переучивания на реактивный самолет Миг-15, который он успешно освоил.

 Я его встретил в Краматорске. Тогда он был командир эскадрильи. Приятно было встретить. Я когда приехал туда летать, и летал там на Су-15. А на «Лавочкиных» у него не шло. «Лавочкин» требовал высокой координации движениями ног и ручкой. Чуть перетянул ручку, он раз… И крыло полетело. Потом зализы меняли, меняли крыло. Отчисляли именно на «Лавочкиных».

 Командир говорил:

 — Кто на «Лавочкиных» летал, — говорит, — тому нечего на МиГ-15, делать.

 

— Вы окончили училище в 1952 году. И куда попали?

 

В Тапу, в Ленинградский округ, это в Эстонии. В 656-й истребительный полк.

 

— На чем полк тогда летал?

 

Полк, по существу, был кадрированный. Кадры пришли с Кореи. Командир полка, майор Михайлов.

 Полк входил в новое соединение — корпус, командир корпуса Гиль. Эту фамилию я запомнил. У Ленина шофер был Гиль.

 

— Какое отношение местных жителей Эстонии было тогда к нашим летчикам?

 

Такое понятие «лесные братья» существовало, но к нам относились нормально. Мы на танцы ходили. Не только полк, а наверно вся дивизия — все холостяки были, женатых почти не было…

 

— Когда Вы попали Вы в этот полк. Вылетели на МиГ-15-спарке, или сразу на боевом?

 

Была спарка — УТИ МиГ-15 и нас, шесть человек, переучили прямо в полку. Остальные ездили переучиваться в Кызыл-Арват.

 

— Лично для Вас, что проще было пилотировать: МиГ-15 или поршневые?

 

Конечно, по технике пилотирования МиГ-15 проще. Особенно на посадке. Летчиков списывают в основном из-за проблем при посадке. Летчик должен «задницей» чувствовать последние десять сантиметров…

 Так и в гражданской авиации, везде так. И тех, кто не чувствует, у кого нет «чувства земли», тех списывают. Я утрирую, что этим местом, но, во всяком случае, по набеганию земли ты должен определить расстояние в десять сантиметров.

 

— На МиГ-15 посадочная скорость резко возросла?

 

Конечно, скорость на МиГ-15 возросла по сравнению с тем, что на «Лавочкине», у «МиГа» — триста, наверное. Триста двадцать.

 

— Сколько времени Вы были в этом полку?

 

Два года. А потом произошла передача полков ВВС в ПВО, и я попал в Ленинградскую 6-ю армию ПВО на Карельский перешеек. Около Выборга — Вещево.

 

— Я под Выборг за грибами езжу в Лейпясуо…

 

Да, ой там грибы и рыбалка!

 

— Какой у Вас в полку был среднестатистический налет?

 

Среднестатистический… Если без инструкторских, в среднем где-то до ста часов у летчика. Ну, может быть у летчика поменьше, восемьдесят–девяносто, а у командира, где-то под сто пятьдесят–сто шестьдесят часов в год.

 

— Это достаточно? Как Вы относитесь к идее налета порядка 300-400 часов?

 

Для каждого типа самолета должен быть свой налет. Для транспортного самолета или бомбардировщика может быть и 300-400 часов, для истребителей и штурмовиков достаточно 120-150 часов в год. К примеру, мне приходилось летать в июле на юге на Су-9. Большинство полетов КБП составляли полеты на потолок или разгон. Все они выполнялись в гермошлеме. Продолжительность одного полета составляла не более 35 минут. Выполнишь 3 полета в день – и сбросишь полтора килограмма веса, а налетал всего полтора часа. Это тяжелые полеты.

 

— Сколько реально отводилось на отработку боевых ситуаций, сколько на отработку навыков пилотирования?

 

Распределение налета по видам летной подготовки дается в курсах боевой подготовки для каждого типа самолета в отдельности. Примерно 35-40% — на технику пилотирования, и 60-65% — на боевое применение.

 

— Вы в полк пришли лейтенантом?

 

Лейтенантом. В Тапу летали в сложных условиях…

 

— А в полк ПВО Вы перешли просто летчиком или старшим?

 

Старшим летчиком, затем стал командиром звена.

 

— В чем разница между подготовкой кадров ВВС и ПВО?

 

Подготовка кадров ВВС и ПВО имела определенные отличия. Это было обусловлено образцами основного вооружения, его обеспечением и стоящими задачами.

 Основной задачей ВВС является прикрытие и обеспечение от ударов, а также нанесение ударов в интересах сухопутных, морских сил. Для ПВО – является прикрытием важных объектов тыла.

 

— Во время службы Вам доводилось встречаться с «корейцами»? Что они рассказывали о том конфликте?

 

В небе Кореи впервые встретились в воздухе наш МиГ-15 и новейший американский истребитель F-86 «Сейбр». Оба самолета по ряду тактико-технических данных были схожи, двигатели примерно равной мощности, но наш «МиГ» был значительно легче, поэтому он превосходил «Сейбра» в скороподъемности и маневренности. Залп пушечного вооружения «МиГа» превосходил залп 6 пулеметов калибра 12,7мм. Не уходили от огня МиГ-15 и их хваленые «летающие крепости» В-29 и В-17. Потери у нас были, особенно в начале войны.

 

— Как была организована передача боевого опыта?

 

Передача боевого опыта осуществлялась в частях путем рассказа, показа, методом «пеший по-летному»; использовались отдельные выпуски бюллетеней и, главным образом, публикаций эпизодов в курсах боевой подготовки по родам авиации.

 

— Реальные перехваты Вам приходилось вылетать?

 

На реальные перехваты мне приходилось вылетать на МиГ-19. Только я перешел, и у нас организовали группу. Группа по высотным целям. В то время американцы запускали беспилотные шары. И мы по шарам…

 Командир дивизии был, по-моему, Громов, приказал:

 — Ты должен к весне летать ночью в сложных условиях.

 Организовалось переучивание на МиГ-19. Это были облегченные МиГ-19 и у меня звено было по высотным целям и по шарам…

 Один летчик разбился по техническим причинам… На аэродроме упал…

 

— У Вас сбитые шары есть?

 

Сбитых шаров у меня нет. Вы знаете, сбитый шар точно не определить. Его пробьешь, он опустился, и ушел от тебя.

 А чужие самолеты в зоне нашей ответственности не летали.

 

— А какое вооружение было на тех МиГ-19?

 

Только пушки…

 

— Многие жалуются, что МиГ-19 очень долго доводили до ума.

 

Очень долго. Недостатки в системе управления… Много случаев было…

 

— Когда Вы пересели на МиГ-19?

 

В 1956 году, наверное.

 

— И долго Вы были в ПВО Ленинграда?

 

До 1958 года. А потом в академию.

 

— Вы «Т-3» освоили до академии, или после?

 

После академии. Учился четыре года. В 1962 году окончил. В академию капитаном.

 

— И куда потом?

 

В Овруч. Это граница Украины и Белоруссии.

 

— На какую должность Вы попали в полк?

 

Я пришел замкомэском. Майор. В Овруче — МиГ-17. Там недолго был. Дальше Инструктором по технике пилотирования дивизии отправился в Васильков. И там я недолго был…

 

— Инспектор дивизии ПВО должен летать на всех машинах?…

 

Да. И меня отправили на Су-9 сразу переучиваться.

 

— А на Як-25 Вы летали?

 

Нет, на Як-25 я не летал.

 

— Ваше впечатление о Су-9?

 

Сложная очень машина. «Лавочкин» был на посадке сложный, а Су-9 в воздухе был сложный. И обычно начальники переучивались, но больше не летали. Су-9 многих летчиков угробил.

 Назначение его — перехват высотных целей. И он на потолке хорош. У него на трансзвуковых скоростях плохая управляемость была. И у меня был случай, я до сих пор помню. Я на нем днем летал уже нормально, а ночью у меня был четвертый ночной полет. На МиГ-17 с Василькова я полетел в Запорожье — полетать ночью, там наш полк стоял.

 От предполетных указаний до начала полета, обычно где-то полтора часа проходит. Вначале разведали погоду: вроде нормальная, но на ночь погода испортится.

 Взлетел. Запорожье — под облаками кругом огни. Второй разворот, быстро скорость набрал, где-то восемьсот–девятьсот, и вот на этой скорости самолет пошел крутить. Я на вывод…

 

— Штопор или что?

 

Буду так говорить, как штопорная бочка, ну не управляемая, понимаете. У меня уже две тысячи было.

 Я докладываю Прокофьеву, руководителю полета:

 — Крутит.

 Вспомнил аэродинамику, вспомнил теорию, которую учил в академии. И дал ручку от себя вот так. Вывел в перевернутом положении, за облаками… Вывел нормально, потерял полторы тысячи вот за эту кадушку.

 Прокофьев:

 — Ну что там, «601»-й?

 Я говорю:

 — Все нормально. Захожу на посадку.

 Вот так был он неуправляем. Сколько он унес…

 Су-9 совершенствовался. Сделали наплыв ему сюда и добавили горючее. В основном задание — тридцать минут. И в основном перехваты на больших высотах.

 

— Управляемые ракеты «воздух-воздух» когда появились?

 

На этом самом Су-9 управляемые ракеты появились. У него только ракеты, четыре. Пушек не было.

 

— В Василькове Вы долго были?

 

Дело в том, что моя там родина. Я никуда не хотел уезжать. Я держался этого места. Пархомовка моя же рядом…

 Я иду на разведку погоды и помашу крылышками. Вы понимаете…

 

— Полеты U-2 Пауэрса как-нибудь сказались на Вашей дивизии?

 

Никак. Никаких разборов. Это событие было раньше. U-2 Пауэрса шел на высоте двадцать четыре–двадцать пять тысяч. У нас тогда не ставили задач по перехвату на таких высотах самолетами. Забегаю вперед, вспомню Вьетнам. Там авиация наша мало что могла противопоставить американцам. В основном ракетные комплексы…

 

— Как относились офицеры к Карибскому кризису? Какие меры усиления боевой готовности вводились?

 

Офицеры относились к Карибскому кризису спокойно и поддерживали заявление Н.Хрущева, особых мер по усилению боевой готовности не проводилось. Армия всегда начеку.

 

— Вы не назвали номер дивизии?

 

19-я дивизия ПВО. Командир дивизии генерал-майор Коротченко Александр Демьянович. Он «крестник» Никиты Хрущева был. А отец командира дивизии, сам Демьян, он был председатель президиума Украины.

 Вот он мне предложил стать комполка в Скоморохах, но предварительно недолго побыть комэском.

 

— А потом перешли командиром полка?

 

Дальше отправили меня в госпиталь, тридцать пять лет стукнуло, прохожу комиссию, месяц меня терроризировали. И пишут заключение. Вспомнили про перенесенную желтуху, то есть болезнь Боткина, как она называется, болезнь… Гепатит, гепатит. Говорят:

 — Мы тебя на следующий год спишем.

 Это дошло до маршала Покрышкина Александра Ивановича, трижды Героя Советского Союза, в то время командующего армией ПВО. Покрышкина я застал, когда он еще летал, Он меня хорошо знал. Мы вместе летали в Василькове. Там специальные самолеты были, и всех, кто на Су-9 лично знали, потому что сложный самолет.

 

— Вы попали в госпиталь потому, что приболели чем-то?

 

Нет, плановое обследование. На предмет, нет ли ограничений у претендента на должность командира полка.

 Но про гепатит не записали, а записали про необходимость очередного освидетельствования. А это означает, что у меня возникли ограничения.

 А по существу, если для летчика появились ограничения на перспективу, это значит, что нет никакой перспективы.

 Не буду говорить, что там проходило, но, в общем, я написал: «Прошу в адъюнктуру».

 А у нас как — летчик пишет про адъюнктуру, значит, не хочет летать. И мне ответ:

 — Нет, голубчик!

 Я на Коротченко жалобу. А Покрышкин меня вызывает. Я ему рассказываю.

 — У тебя же, — говорит, — это самое…

 

— И Вы пошли в адъюнктуру?

 

Нет. Не пустили. Я из госпиталя убегаю через забор, к Красовскому, к начальнику академии. Я говорю:

 — Не пускают в адъюнктуру. — говорю, — и ограничивают.

 Он говорит:

 — Ну, иди в преподаватели.

 — Ну, хорошо, я с Александром Ивановичем поговорю.

 А по большому счету не было бы Красовского, не было бы Александра Ивановича Покрышкина. Потому что Герой Советского Союза Степан Акимович Красовский был командующим. А Покрышкин был в его армии.

 Нам нужны символы. И такой человек-символ — Покрышкин. И кто его сделал? Степан Акимыч.

 А дальше складывается такая ситуация. Он сам поговорил с Покрышкиным. А Покрышкин дал добро, хотя Коротченко мне два месяца еще или три месяца не давал. Мурыжил, не давал. Приказ был подписан тридцать первого декабря, под новый 1965 год. И я ушел в марте 1966 года. Но я не мог сказать, что меня списывают, а я же летаю на «Су». Коротченко меня очень уважал. Я летал все время с ним. Потом он мне даже книжки подарил. Приказ Главкома Войск ПВО страны: «Направить с ПВО в ВВС». Но маршал Судец Владимир Александрович не подписывал. Степан Акимыч говорит:

 — Я к Судцу не пойду.

 Судец ушел в отпуск, пришел вместо него Георгий Васильевич Зимин маршал авиации, Герой Советского Союза, заместитель главкома Войск ПВО страны, и подписал приказ — я пришел в академию преподавателем.

 

— Вы смерть Сталина застали? Как это событие восприняли?

 

Я был тогда на Карельском перешейке, в Вещево. Болезненно народ принял. Для народа это была большая потеря, и я тоже считаю, что большая потеря. Это мое мнение не только тогда, но и сейчас. Я много читал последние годы и изучал сам…

 

— А реформы Хрущева в армии, Вас как-нибудь коснулись?

 

Меня они лично не коснулись. Но, Вы представляете, резали самолеты. При мне резали, и летчиков увольняли. А сколько техники… До сих пор они летают, эти самолеты, А сколько кораблей…

 Большую беду для нашего государства принес Хрущев. Он опоганил Сталина… Отдал Крым… Хотя я сам хохол, но я против, отдал он незаконно. Ведь это место русской славы…

 

— С другой стороны, может быть Вы благодаря Хрущеву карьеру стали делать?

 

Что Вы! Я своим трудом — летал хорошо. И меня не отпускали в академию:

 — А летать, кто будет?

 Я был в асах. Тогда была такая категория. С дивизии, допустим, таких звено. И между собой устраивали соревнования…

 

— Вы тогда уже женаты были?

 

Нет. Я женился в академии. Когда положение мое стабилизировалось. Как я пробрался в академию. Пишу командиру полка.

 — Куда ж ты! А стрелять, кто будет?

 За эскадрилью я выступал на стрельбах. Не так просто с самолета это делать. А я попадал за всех. И вот говорю:

 — Хочу в академию.

 — Иди, но только заочно.

 Командир собрал комэсок:

 — Вот он, — говорит, — хочет в академию.

 Эти говорят:

 — Да он все равно не сдаст.

 И вот представляете, меня отпускают, дают месяц перед академией, на подготовку. Но только на месте в полку.

 В спортгородке идем с Лехой Мухиным. Там лопинг стоит. Я нашел какую-то веревку, привязываю одну ногу, а вторая нога свободна. Кручусь, и у меня обрывается эта веревка. И этот лопинг бьет мне по ногам. У меня где-то тут шрамы. Леха меня на велосипеде привез к врачу. У нас был «ухо-горло-нос » Иван Петрович. Зашил мне тут.

 Положили меня, и я месяц читал уроки. Пришел в академию на костылях. Сочинение я один написал на пятерку.

 Тогда было шесть предметов. Я на пятерку сдал русский и на четверки физику и математику. Конкурс был: шесть человек на заочное отделение и три — на очное. Мне предложили на очное отделение.

 Я говорю:

 — Да меня же не отпустят.

 — Не твое дело. Не беспокойся.

 Короче, даю согласие. Приехал я в полк, меня не отпускают.

 Я говорю:

 — Приказ Главкома будет.

 Не отпускают. А с другой стороны, я уже сдал. И я поступил в академию.

 А в академии меня с помощью Степана Акимовича зачислили в летную группу. И я летал здесь в академии на Су-15 и МиГ-21.

 

— Ваше отношение к Покрышкину?

 

Я не говорю, что я был очень близко знаком с Покрышкиным. Но скажу — это чудесный человек. У меня впечатление о нем очень хорошее.

 

— С Кожедубом довелось встречаться? С Савицким? Как показались?

 

Это наша гордость, это национальные герои. Один трижды, другой – дважды, оба маршалы авиации и другие украшающие их памятные реквизиты.

 Сравнивать их нельзя, просто неэтично, потому что И.Н. Кожедуба я знаю в амплуа присутствующего слушателя. А под знаменем Е.Я.Савицкого я служил и отдаю ему честь и уважение. Это он, командующий авиацией ПВО страны, — личный позывной в эфире — «Дракон», лично, на специальном самолете ЯК-28 с высоты 10 тысяч метров будоражил и проверял пункты управления и наведения. Под его непосредственным руководством происходило расследование крупных аварий и катастроф, это он учил авиацию ПВО тому, что необходимо на войне.

 В возрасте 56 лет перестал летать, и был назначен заместителем главнокомандующего Войск ПВО страны по аэродромному строительству и расквартированию. В этой должности мы встретились на аэродроме Бельбек (вблизи Севастополя) в профилактории, на теннисном корте. Игра в большой теннис была одним из основных его хобби. Когда он только стал командующим, то на всех аэродромах авиации ПВО делали теннисные корты.

 Он обладал, помимо операторской деятельности, как летчика, исключительным талантом управленца.

 

— Вы преподавателем были… А что преподавали?

 

Боевая подготовка, безопасность полета. В 1971 году я защитился. Мне разрешили, и я тут с космонавтами летал все время, освоил все «МиГи», уехал во Вьетнам…

 

— Известны Вам подробности гибели Гагарина?

 

Официальная версия о Гагарине опубликована в «Российской газете» — федеральный выпуск № 3441 от 30 марта 2004 года. Стыдно за науку, обидно за практику, жаль сияющих звёзд.

 

— Как попали во Вьетнам?

 

Это было в 1968 году. Нужно было отправить подготовленного специалиста. Двенадцать человек отказываются. Я не знаю, в чем дело было…

 Тогда шли напряженные бои. В Тонкинском заливе стояло два авианосца, в Таиланде армада и в Южном Вьетнаме.

 Наши отношения с Вьетнамом были очень теплые, и поэтому наши специалисты там работали. А в основном это авиационные специалисты. Ну, даже авиационные, а специалисты ПВО.

 

— Вы шли как специалист по авиации? Или по ракетам?

 

Я шел как специалист по авиации.

 

— А в каком Вы звании тогда были?

 

Я был подполковник.

 

— И на какую должность Вы попали во Вьетнам?

 

Там не было понятия должность. Специалист… Когда проходили контроль на границе с Китаем: нас спрашивали:

 — Кто?

 — Специалист.

 — Направо.

 Паспорт такой же, как у дипломата… Специалистов, хотя мы были в напряженных отношениях с Китаем, пропускали нормально. При этом приговаривали:

 — Сталин наш любимый, Сталин наш дорогой. Проходите во Вьетнам…

 

— У Вас две шляпы, это из Вьетнама?

 

Это все что я привез с Вьетнама две шляпы и зубочистки. Ехали туда не зарабатывать на «Волгу». У меня тогда дочке чуть больше года было. Мне предложили. Я ответил:

 — Нужно Родине, поеду. Не возражаю.

 А тех, кто отказался, Красовский Степан Акимович уволил из академии. Но про это я тогда не знал… Я поехал, и выполнял свой долг…

 

— Создается впечатление, что у вьетнамцев больше побед, почему-то на МиГ-17.

 

Во-первых, МиГ-21 у них один полк был. И очень экономно работали, очень экономно работали.

 

— Поясните.

 

Что касается побед, то я не знаю, сколько их было. Вьетнамцы очень экономно воевали. Допустим эскадрилья F-105 идет, или А-4 с авианосца. Они пару выпускают, на отражение — пару истребителей.

 Это было испытание нашей техники. И должен сказать — МиГ-21 надежный самолет. Был случай, когда наша, своя ракета по нему врезала, и он все равно пришел и сел. Надежная техника.

 А вот, насчет использования прицельно-авиационного оборудования, прицелов, то работали в основном так: подходили близко и без всяких прицелов, в упор. На форсаже сбил, и уходит. Такая тактика…

 Для вьетнамцев прицел на МиГ-21 был не нужен. Оружие применялось на малых расстояниях, в упор. Особо ценился самолет МиГ-21Ф-13.

 И когда считают соотношение сбитых в воздушных боях, получается в пользу вьетнамцев, вот так. Тогда американцы превосходили нас в ракетах…

 

— Какова была система подтверждения сбития у Въетнамцев? Насколько реальны заявки въетнамцев?

 

Система подтверждения сбития самолета как у нас – опрос местного населения и поиск упавшего самолета. Есть обломки – засчитали, нет – извини.

 

— Участвовали ли в боевых действиях наши летчики?

 

Нет. Я не слышал.

 

— Известен факт, когда нашего летчика-инструктора прихватили на спарке.

 

Это другое дело. Но не буду этот факт комментировать.

 

— Вы знаете про этот факт?

 

Я знаю все факты, потому что я был при деле. Наши летчики обучали. Но на боевые перехваты не вылетали.

 

— Гибли ли наши спецы во Вьетнаме?

 

По данным ГОУ ВШ ВС СССР, с июля 1965 г. по 31 декабря 1974 г. потери составили 13 человек.

 

— Насколько реальны перехваты B-52? Пишут, что было всего-навсего несколько перехватов?

 

B-52 были сбиты ракетами.

 

— А вьетнамские летчики на МиГ-21 сбивали?

 

Нет, не было. Я не слышал про B-52. Мы знали где, кто и т. д. В основном победы были над истребителями-бомбардировщиками, то есть самолетами тактической авиации.

 

— Кого Вы оцениваете более сильным противником, F-105 или F-4?

 

Ну это два разных типа… В воздушных боях, наверное, 105. Потом появились и F-111. Но F-111 сбили ракетой…

 

— Обломки собирали, чтобы познакомиться с новым самолетом?

 

Китайцы не дали. Еще сбивали беспилотные. Были «BQM» и «127 G».

 Этот на малой высоте ходил. По нему все из стрелкового оружия стреляли. Но не так просто попасть. Его надо под ракурсом. И прямо, чуть не в упор, МиГ-17 их сбивали. Сбивали и обломки забирали.

 А мы с Китаем тогда были в очень плохих отношениях. Когда я назад ехал меня окружили, не то, что окружили, целые демонстрации устраивали вокруг меня. И китайские полицейские охраняли меня. Я прилетел как раз накануне, за несколько дней до событий на Даманском.

 Посольство наше расположено на улице, которую назвали улицей Ревизионистов. Нас ревизионистами называли.

 А я сижу, со мной еще четыре ракетчика было. Атташе звонил и говорит, чтобы три дня продержались. А по статусу Аэрофлота все кончается, и питание, и потом жить надо же где-то. Три дня прошло, я пришел к китайцам, со мной переводчик был. Я говорю, талоны на питание кончились.

 — Все, — отвечают, — нормально, работайте.

 Когда я вылетал с Ханоя, я старшим был, консул мне говорит:

 — Ты знаешь, мы ноту направили. Потому что китайцы, — говорит, — не дали визы. Тут полковники наши приезжали с генерального штаба и им не дали визы. Поэтому ты будь там осторожен.

 Я приезжаю, встречает, эти ГКЭСники встречают.

 

— А что за ГКСники?

 

«ГКЭС» — «Государственный комитет экономических связей» — был такой. Они оформляли документы. И у меня и ракетчиков потеряли. Уже оформлять нужно, а они потеряли документы. Ко мне подходит старший китаец:

 — А-ла-ла-ла.

 Я говорю:

 — Идем.

 Всех держали в домике недалеко от аэродрома. Мы по словарю с ним объяснялись. Он говорит:

 — На всех ваших нашли документы.

 Я думаю, наши предъявили ноту протеста, и они честно отдали. А у меня было кое-что, чтобы вывезти. Мне дал корреспондент «Правды» Васильев мешок с книгами. А бирку потеряли. Ну, я говорю:

 — Мой, — говорю, — мой.

 И ничего подцепили новую бирку. Не вскрывали. Они очень уважали специалистов.

 

— Чем же Вы все-таки во Вьетнаме занимались? Сейчас столько лет прошло, это же не секрет.

 

Шла война, между американскими агрессорами против Демократической Республики Вьетнам (Северный Вьетнам). Первоначально объектами ударов были промышленные предприятия, транспортные коммуникации, дислокации войск, однако, затем целями для поражения стали мирные объекты и населенные пункты. В этих условиях вьетнамское правительство обратилось к нашей стране за помощью и поддержкой в отражении агрессии. По линии военного ведомства решено было поставить отдельные образцы вооружения и боевой техники, главным образом ВВС и ПВО, а также опытных специалистов

 С учетом того, что американцы во Вьетнаме,как на полигоне, стали проверять и новую технику – самолеты F-111, высотные разведчики СР-71, беспилотные разведчики 127j и BQM-34, аппаратуру помех, новые типы бомб и ракет (Уоллай, Шрайк), испытывались способы и тактические приемы преодоления противовоздушной обороны против ДРВ и в Южном Вьетнаме, а также действий сухопутных войск и корпуса морской пехоты и др.

 Обобщенная информация по этим вопросам периодически доводилась до исполнителей в войсках.

 У меня вот такой фолиант получился «Боевые действия авиации США в ДРВ».

 

— Американцы считают, что нанесли ВВС Въетнама потери чуть не в размер ВВС СССР. Каков был реальный уровень потерь ВВС ДРВ?

 

У меня точных данных нет, но в связи с небольшим количеством самолетов у ВВС ДРВ в числовом отношении потери не могли быть большими. Да и в процентном отношении они разгромными тоже не были.

 

— Такой вопрос, Вы сказали, что там кубинцы отметились?

 

Ну, я точно не знаю, то ли кубинцы, то ли корейцы были, но там была эскадрилья не вьетнамская. Хорошая эскадрилья.

 

— Как Вы оцениваете вьетнамцев как летчиков?

 

Летчиков, ну конечно, не сравнить с нами. Они физически слабее. Их надо кормить… Самолет же требует здоровье.

 

— Они эти же перегрузки выдерживали?

 

Они летчиков подбирали, кормили нормально. Выдерживали нормально.

 

— А кстати, а как Вас кормили?

 

Нормально. Там в основном свинина… И собаки. «Тя» по Сайгонски — и собака, и лягушка, все там есть.

 А нас кормили по заказу. Европейская кухня. И даже борщ был, и хлеб наш привозили. Я и не знал, что есть заспиртованный хлеб. Наш пароход пришел, все мы живем. У нас все свое…

 

— В конце войны противник использовал ковровое бомбометание. Насколько оно было эффективно?

 

Эффективность коврового бомбометания можно считать порядка 15-20% площади объекта удара.

 

— Были ли у американцев шансы «дожать» вьетнамцев в случае продолжения конфликта?

 

Продолжение конфликта для американцев было бессмысленным. Шла воздушная война. В ДРВ наземных войск американцев не было.

 

— Как Вы вообще оцениваете действия американских летчиков во Вьетнаме?

 

Ну, как оцениваю. У них были свои интересы. У них претенденты в президенты летали. Маккейн был летчиком во Вьетнаме. У них это престижно.

 А у нас, я сказал, двенадцать человек отказалось. А у них это престиж. Вот у англичан принц идет в армию. Пока армию не отслужит, он — никто.

 У нас, Родина послала, и я сказал:

 — Родине нужно, я поеду.

 А двенадцати человекам Родина не нужна оказалась. Красовский Степан Акимович им нашел место «по интересам». Престиж государства, это не деньги, это не зарплата.

 

— А сколько Вы тогда получали?

 

Я за зарплатой не гнался. Чеки синие получал, по рублю они почти, всего шестьсот с лишним. А тут сто процентов жена получала.

 

— А сто процентов здесь, сколько у Вас было?

 

Ну, не знаю. Вы правильно задали вопрос, в отношении зарплаты. Это престиж, прежде всего, долг Родине нужно было отдавать, я не смотрел на деньги…

 

— А Вы уже были женаты, у Вас уже дети были?

 

Да, двое детей.

 

— Двенадцать человек отказались, а Вам страшно не было?

 

Вначале… Я сел в самолет до Иркутска. А потом пересел на Ил-18 до Пекина, когда летел к китайцам, остался один. Мне, когда здесь инструктировали, сказали, что меня встретят.

 С Пекина Ан-2 и три тысячи верст до Нянина, есть такой пограничный аэродром. Ждали ночи, чтоб пролететь. Потому что американцы не церемонясь сбивали гражданские самолеты. Стемнеет, с потухшими огнями, на малой высоте он провез нас туда. А там уже свои. Добираться туда было сложно, напряженно очень. А там уже проще.

 А вот сам этот перелет, напряжено. Китайцы про Сталина все время поют. Все про него без конца. Сели в самолет, сдвигают стулья и поют про Сталина. Попели, коньяк раздали с закуской. Кто сколько хочет. И кормили хорошо.

 Привозят в Пекин, и тоже самое начинается…

 

— Вы сколько во Вьетнаме пробыли?

 

Восемь месяцев.

 

— А если не секрет, почему так мало? Или это наоборот много?

 

Это много.

 

— Поясните.

 

Меня отправляли на три месяца. Перед этим была специальная подготовка. Тот, кого посылали, должен был кроме всего прочего знать, куда значок Мао Цзэдуна подцепить. Учили, что говорить, что с собой брать…

 

— А в чем ехали туда?

 

В гражданском костюме. Все бесплатно выдали. Одели с иголочки. Одели и обули. И очки темные, и полотенце, и плавки, и лекарства: желудочные, от головной боли, марганцовка, вазелин.

 

— В чем ходили во Вьетнаме?

 

То же самое — в гражданке конечно.

 Вначале на три месяца меня готовили, а потом — шесть месяцев. А потом уже «давай до конца войны».

 Климат там тяжелый. Жарища.

 

— А там много наших болело?

 

Много.

 

— А какими болезнями?

 

Кожные и сердечные болезни. Некоторых отправляли из-за болезней досрочно.

 Была такая обстановка, что все специалисты и даже посол Илья Щербаков были там без семей.

 

— А американцы налеты на наше расположение устраивали?

 

Конечно. Они утверждали, что не бьют по гражданским объектам. Но они свое слово нарушали и разбомбили наш жилой городок специалистов. Американцы нарушали свои декларации и били по гражданским объектам нещадно.

 

— Вы восемь месяцев пробыли во Вьетнаме и вернулись преподавателем. И до какого времени преподавали?

 

До 1996 года. Преподавал боевую подготовку, безопасность полетов.

 

— А летали?

 

Да. Я перешел на Су-15. Летал на Чкаловской, здесь рядом, пока один не разбился. Он жив остался… Разбил машину, сел до полосы.

 Потом мы стали в Кубинке летать. Я летал на «Сухих» и на «21» одновременно. Провел занятия до обеда, а после обеда иду туда.

 В 1971 году защитил диссертацию, полковника дали. А работал почти до 1990 года. Мне единственному продлевали. Меня в 60 лет уволили. Перевели в гражданское кресло. И я гражданским еще шесть лет проработал. У меня тридцать с лишним лет педагогической деятельности.

 А летать я перестал… Скоморохов начальник академии, маршал, знал про нашу группу, в которой все летали. Скоморохов вызывает, говорит:

 — Николай Леонтьевич, пока не разбился, бросай, это…

 Перерывы в авиации как в спорте. Не летаешь, теряешь навыки. К тому же в это время с Чкаловской перевели в Кубинку. А это полтора часа до Москвы.

 

— А не могли бы перечислить все самолеты на которых Вы летали?

 

Яковлевские Як-18, Як-11; Лавочкины — Ла-7, Ла-9, «УЛа», закончил училище на Лавочкине — Ла-9. Далее пошли реактивные: МиГ-15, МиГ-17 — этот всех модификаций. МиГ-17 простой, МиГ-17П, далее, МиГ-19, МиГ-21, «С», «ПФ», «СМТ», Далее пошли «Сухие…» самолет Т-3 Су-9, Су-7 Спарка, Су-15 я переучивался сначала на «С», с двумя прицелами. Су-15ТМ это прообраз современных самолетов, Прицельно-навигационное оборудование на них, такое же, что сейчас на современных Су-27, на Су-35 и т. д.

 

— Какой самолет наиболее тяжелый в управлении?

 

Самый сложный на посадке, я уже говорил, для меня был поршневой Ла-9. В воздухе самый сложный был Су-9. А самые легкие самолеты сейчас…

 

— Решение каких проблем волнует вашу ветеранскую организацию?

 

Наш городок насчитывает около тридцати тысяч жителей, 75% работоспособного населения работает в Москве. В городке, на наш взгляд, отсутствуют объекты с особым режимом функционирования и охраны государственной тайны, хотя он считается закрытым, а это значит, что мы лишены конституционных прав на жилье. Отсюда и проблемы: открытие «закрытости» городка или выделение жилого фонда от служебного и передача его в муниципальную собственность; создание благоприятных условий жизнедеятельности, построение необходимых элементов инфраструктуры для города и замкнуть его на Москву; социальная защита и поддержка ветеранов войн, воинской службы, ветеранов труда, тружеников тыла и правоохранительных органов; патриотическое воспитание населения