AVIACITY

Для всех, кто любит авиацию, открыт в любое время запасной аэродром!

Сексуальные свойства личности

авайте рассмотрим, каковы сексуальные свойства личности.

 Считается, что проявления сексуальности являются вектором процессов научения и всего комплекса биофизиологических процессов, происходящих в организме. Следовательно, не только формы сексуального поведения, но и мотивация и само сексуальное влечение зависят от биологических, психосоциальных и культурных факторов. Кроме различных способов научения (идентификации, подражания и т.д.), на формирование различных реакций и форм сексуального поведения влияет вся личность человека, особенно степень его развития и зрелости. Большое значение для оценки зрелости личности имеет также процесс усвоения взглядов, нравственных норм и правил поведения в ходе развития личности путем подражания окружающим. При этом принятые в обществе взгляды и особенности поведения со временем начинают восприниматься личностью как свои собственные. В процессе формирования личности играют определенную роль и субъективные факторы. При правильном социальном развитии человека значение личностных факторов постоянно растет.

 Сексуальные свойства личности. Степень зрелости или незрелости личности является одним из основных элементов, формирующим и модифицирующим все проявления сексуальности. Нарушения ряда свойств личности, характеризующих ее как незрелую, включает:

 1)регуляцию поведения индивида на основе системы внешнего контроля, а не самоконтроля. Неспособность человека самостоятельно контролировать свое поведение говорит о низком уровне усвоения социальных норм;

 2)слабовыраженную способность к переживанию чувства вины при сохраненной тенденции к переживанию чувства стыда, несправедливости;

 3)недостаточность моральных качеств, проявляющуюся отсутствием автономной и интегрированной иерархии ценностей, а также зависимость решений и выбора от признаваемых авторитетов;

 4)трудность создания положительных и устойчивых эмоциональных связей с людьми;

 5)сильную потребность в межличностных отношениях;

 6)невозможность создать объективную и стабильную картину окружающего мира и собственной личности.

 

Неспособность к объективной самооценке приводит к отсутствию стабильности поведения и к несогласованности с действительностью представления о самом себе, вследствие чего нарушается один из важнейших механизмов личности (интегрирующий и регулирующий). Кроме того, преобладание эгоцентрического типа регуляции личности выражается в слишком большом расхождении между я идеальным и я реальным, в неустойчивости настроения и концентрации всех чувств на собственной личности. Эти перечисленные выше черты незрелой личности могут быть выражены у каждого человека в различной степени и оказывают влияние на его сексуальную активность в целом.

 На сексуальное поведение человека также влияют стрессы, которым он подвергается. Стресс вызывает:

 1)нарушение и дезорганизацию деятельности;

 2)крайне эмоциональное, неконтролируемое поведение, в связи с чем появляются признаки нарушения ориентации в окружающем, затруднение концентрации внимания, нарушение связности мышления;

 3)снижение контроля над собственными реакциями и поведением;

 4)утрату логичности в поступках;

 5)попытки овладеть ситуацией и справиться с задачами на основе примитивного метода проб и ошибок; дезинтеграция активности, несмотря на значительные усилия организма, не приводит к желаемым результатам.

 

Формы сексуального поведения являются не изолированной функцией половых органов, а следствием деятельности личности. Они глубоко и тесно связаны с особенностями характера, познавательными способностями, волевыми решениями и всем комплексом партнерских факторов. Без этих связей сексуальная активность была бы лишена глубины индивидуальных переживаний, превращающих ее в более широкое явление, чем только актуальное чувство релаксации и наслаждения.

 Сексуальные свойства личности. Г. Айзенк предложил типологию личности, в которой различия между отдельными типами основаны на взаимосвязанных особенностях.

 Лица, относящиеся к типу «Э» (от « экстраверсия»), характеризуются общительностью, импульсивностью, активностью, беззаботностью, радостным настроением и уравновешенностью в жизни. У них всегда много друзей противоположного пола, они рано начинают половую жизнь, легко, без внутренних конфликтов находят оправдание двойной морали, охотно принимают участие в групповых сексуальных развлечениях.

 Лица, относящиеся к типу «Н» (от «невротизм»), характеризуются яркой, но лабильной эмоциональностью, легко поддаются настроению, страдают бессонницей, нервны, раздражительны и испытывают чувство собственной неполноценности. У них всегда много сексуальных проблем, они их пугают, им трудно устанавливать контакты с лицами противоположенного пола, часто у них проявляются сексуальные дисфункции (отсутствие оргазма у женщин, эрекций у мужчин).

 Лица, относящиеся к типу «П» (от «психотизм») , часто изолированы в обществе, конфликтны, бесчувственны по отношению к окружающим людям и животным. Они не демонстрируют свою сексуальность и не терпят ее проявлений у других, не приемлют супружескую жизнь и сексуальные переживания, враждебно настроены по отношению к общепринятым нравственным нормам, правилам поведения.

 Сексуальные свойства личности.  Лица, относящиеся к типу « Л» (лжецы), пытаются представить себя лучше, чем они есть на самом деле. В обществе они всегда хорошо адаптируются, терпимы только к тем формам сексуального поведения, которые приняты в обществе.

 В чистом виде вышеуказанные типы встречаются редко. У всех типов связь между установкой в отношении сексуальности и личностью одинакова у обоих полов. Кроме того, существует определенная зависимость между уровнем андрогенов и сексуальным поведением, характерным для личностного типа «П».

 Процесс обучения является основным элементом, формирующим чувство половой принадлежности, половую роль, сексуальные предпочтения и формы поведения, а также выраженность сексуальной мотивации.

 В соответствии с экологической моделью сексуальности не только сексуальная заинтересованность и формы сексуального поведения основаны на процессах обучения, но и выраженность сексуальной мотивации. При этом речь идет о регуляции интенсивности сексуального влечения, а не только о внешних влияниях, направленных на торможение проявлений сексуальной активности, определяющейся процессом социализации, т.е. подверженностью социальной регуляции и контролю. Согласно О. Шмидту социальная регуляция интенсивности сексуального влечения может осуществляться по таким направлениям, как:

 1)лишение возможности обучения;

 2)увеличение возможностей обучения;

 3)снижение влечения с одновременным требованием высокосексуальной активности.

 Таким образом, социальная регуляция интенсивности сексуального влечения представляет собой тройную модель контроля сексуальности обществом.

 Первая модель основана на лишении возможности обучения. Следствием подобного процесса социализации явилось бы развитие в обществе лиц с низким уровнем полового влечения, проявляющих низкую сексуальную активность и минимальные сексуальные фрустрации.

 Сексуальные свойства личности. Вторая модель основана на увеличении возможностей обучения, т.е. такое общество всем своим членам начиная с раннего возраста постоянно представляет различные возможности обучения, благодаря чему происходит максимальное развитие сексуального влечения. Это проявилось бы в восприятии, позитивной оценке и рекомендации различных форм сексуального поведения во всех возрастных группах.

 В соответствии с третьей моделью социальной регуляции сексуальности можно представить общество, которое лишает своих членов возможности обучения и обусловливает тем самым низкий уровень сексуального влечения, но одновременно требует высокой сексуальной активности, пропагандируя ее как символ высокого положения и гарантию счастья. В таком обществе люди стали бы тренировать сексуальность, выходя за рамки испытываемого сексуального влечения, технически совершенствоваться без соответствующей эмоциональной реакции. В похожей ситуации находится часть старшего поколения современного общества, представителей которого в детстве воспитывали в духе безусловного ограничения сексуального влечения и которые в настоящее время стали свидетелями сексуальной пропаганды, не согласующейся с их слаборазвитым сексуальным влечением.

Аэрофобия. Как преодолеть страх полёта

Нельзя объять необъятное и сравнить несравнимое, но статистика вещь упрямая, и не так страшен черт, как его проявления в нашей жизни в виде различных фобий. Особенно, в наше богатое происшествиями время и в «доступность» и даже «навязчивость» информации СМИ по любому происшествию, особенно авиационному. Т.е. авиапроишествие на другом конце земного шара, теперь способно заставить вздрогнуть гражданина или гражданку на этом. Особенно, если между этими событиями часто не проходит и месяца.

 

 Шер, Вупи Голдберг, Джоан Вудворт, Тони Кертис, Лоретта Линн панически боятся самолетов. Арета Франклин однажды отказалась от выгодных гастролей по Европе только из-за страха авиаперелета. А Дэвид Боуи во время гастролей в России по этой же причине добирался из Владивостока в Москву транссибирским экспрессом, а не авиалайнером.

 

 Отдельные западные авиакомпании, даже открывают специальные курсы и лечебные центры для пассажиров, настолько велик экономический ущерб от этой болезни.

 

 Так почему же взрослые и умные люди боятся летать? Почему дети не страдают аэрофобией? Откуда берется «страх полета»? Почему нас не пугают «кровавые сводки ГАИ» и вводят в состояние прострации достаточно редкие авиапроишествия? Попробуем разобраться.

 

Мы боимся всего, чего не понимаем, и действительно, человек заключенный в «консервную банку с крыльями» и со скоростью пули перебрасываемый за 4 часа из Москвы в Африку (Египет) зачастую не понимает, самого механизма полета, и на всякий случай этого ужасно боится.

 

 Страх — неприятное чувство ощущения риска или опасности вне зависимости от того, реальны они или нет. Страх также описывают как чувство исключительной неприязни к какому-либо состоянию или объекту (боязнь темноты, боязнь привидений и т. д.). Страх представляет собой одну из основных эмоций; ощущение устойчивых страхов называется «фобией». Фобия (от др. греч. φόβος — страх) — иррациональный неконтролируемый страх, устойчивые проявления различных страхов. Фобиями называют также отношения неприязни и ненависти к чему-либо — страх как эмоция в этом случае присутствует в завуалированной форме (Википедия). Тут же приводится достаточно полный список фобий: от экзотической аблютофобии — (страх мыться) до энтомофобии — боязни насекомых (в алфавитном порядке).

 

 К сожалению, одна из фобий в большей или меньшей степени присуща практически всем гражданам взрослого (см. ниже) возраста. Аэрофобия, изрядно отравляет нам жизнь в самые приятные моменты, а именно в пору отпусков или командировок. Причем самое ужасное, что эта фобия достаточно внезапно вырабатывается не у детей, а у взрослых людей со сформировавшимся мировоззрением и убеждениями, что делает ее наиболее неприятной.

 

 Аэрофобия (авиафобия) может быть как отдельной фобией, так и свидетельством других фобий, например, клаустрофобии (боязни закрытых пространств) или акрофобии (боязни высоты). Аэрофобия в первую очередь является не болезнью, а симптомом. По разным данным обычно аэрофобия появляется после 25 лет. От 15 % до 25% взрослого, активного населения страдает аэрофобией уже в заметном для остальных пассажиров виде. Таким образом, при 85 млн взрослого населения России боится летать от 12 до 16 млн человек. К счастью, аэрофобия является болезнью, излечимой примерно в 90% случаев. Разумеется, в случае ее лечения у психолога или психиатра, что при российском менталитете считается, чуть ли не позором. Среди нашего мужественного населения.

 

 И, конечно, абсолютно неизлечима в принципе «аэрофобия родственников». Окружение более волнуется за «летящего», чем сам авиапассажир, и семья, летящая в полном составе, как правило, лететь не боится, зато боятся все друзья и родственники. Вот такой вот получается парадокс.

 

 Лично мне удавалось снизить аэрофобию среди своих знакомых исключительно авторитетом бывшего летчика и статистикой: «Для того чтобы попасть в авиакатастрофу надо летать ежедневно в течение 60 лет, да и то, вероятность погибнуть, составляет всего одну восьмую».

 

 Плюс необычайно полезно бывает привести статистику гибели на дорогах типа: «За 2008 год на дорогах России в ДТП погибло более 25 000 человек, и было ранено более 180 000 человек». По неофициальным же данным, количество раненых достигает 300 000 человек и более.

 

 Не могу сказать, что успехи были совсем уж впечатляющими, но, тем не менее, некоторым помогало.

 

 Увы, для авиафобов статистика, как правило, является слабым утешением. За последние 6 лет страх полетов у людей увеличивается с каждым рейсом. Некоторые дрожат, другие кричат, третьи стараются глубоко дышать во время перелета, что приводит в панику соседних пассажиров.

 

 Малоуспешным было объяснение «почему самолет летает» — летает по двум причинам: двигатель создает тягу, а крыло — подъёмную силу. Тяга может быть реактивной — за счет закона сохранения импульса при истечении массы газов, или за счёт отбрасывания лопастями пропеллера массы воздуха.

 

 А подъёмная сила создается установкой крыла под некоторым «углом атаки» вверх (>=0) и профилем крыла, при котором верхний поток воздуха обтекает крыло быстрее нижнего. Давление воздуха обратно пропорционально скорости потока, т.е. сверху на крыло воздух давит меньше, чем снизу. Подъёмная сила — разность этих давлений. Это объяснение вызывает совсем уже много вопросов, которое не способствует устранению аэрофобии. Так же устранению аэрофобии не способствует использование поисковых машин не по назначению, и изучению «страшилок» по запросам «катастрофа самолетов» и так далее.

 

 Свой вклад в копилку аэрофобов вносят граждане, сами аэрофобией не страдающие, и которым в силу внутренней ограниченности кругозора, аэрофобы кажутся необычайно смешными и забавными. Их (аэрофобов) они любят по-дружески «подкалывать» и смеяться над их страхами, чем вгоняют несчастных аэрофобов в еще больший ужас. Вторая категория врагов аэрофобов, это «сказочники», которые начитались СМИ и считают своим долгом рассказать несчастному аэрофобу одну из стандартных «уток», кои я слышал неоднократно, особенно, когда собеседник узнавал о моем летном прошлом.

 

 Это «Легенда о пьяном экипаже и бутылках катающихся по салону», «Сага о невыпущенном шасси», «Эпос о самолете, в который попала молния» или «Оратория на тему мужественный пассажир и незакрытый лючок на двигателе».

 

 Наиболее же изобретательные и ловкие (и к счастью редко встречающиеся в жизни) обычно сыплют историями от первого лица, взятыми с сайта с анекдотами.

 

 Интересно, что журналисты, которые пишут вышеупомянутые страшилки, так же (в той же мере) подвержены аэрофобии как и другие взрослые граждане.

 

 На самом деле, самолет очень надежная штука, так как надежность ставится одним из условий при их проектировании. Например, одних только генераторов для производства электроэнергии (кроме аккумуляторов) у 2-х моторного самолета 3 штуки, при задействованном одном. То же относится и к другим узлам и агрегатам самолета. Таким образом, даже на «очень старом самолете» вероятность отказа резервных систем практически стремится к нулю, приближая самолет к самому надежному аппарату, когда — либо созданному для перемещения из одной точки земной поверхности в другую, а контроль действий экипажа от предполетной проверки здоровья, до контроля любой манипуляции на борту воистину тотален.

 

 Пассажирам для преодоления аэрофобии часто достаточно изучить информацию об авиакомпании и современных самолетах. И, разумеется, не пить накануне и во время полета. Последнее время стали очень популярны «трезвые рейсы», где вводимые ограничения на провоз и употребление алкоголя дисциплинируют пассажиров, чем снижают алкогольные депрессии, которые многие авиапассажиры принимают за боязнь полетов, чем положительно влияют и на «страхи» других участников перелета. Да и маечки с шутливыми надписями типа «Летать трезвым приятно, но непривычно» теряют былую популярность.

 

 По крайней мере, так показывают не вполне репрезентативные опросы среди путешествующих друзей и приятелей.

 

 Великолепная передача Финам.FM «Пьянство под облаками. Нетрезвый пассажир — угроза обществу или собственное спасение?» Вот цитаты из передачи от психолога: «из тех, кто пьет, может быть, 0,5-1% людей, которые действительно испытывают какие-то страхи перед полетом».

 

 Т.е. алкоголь на борту принимают исключительно «не аэрофобы», а просто «иные» категории пассажиров, которых к счастью становится все меньше на коротких (до 6 часов) рейсах. На длинных (от 6 до 11 часов) ситуация улучшается значительно медленнее.

 

 По любому, вопрос пить или не пить, для наших граждан по-прежнему открыт, и интересующихся я отсылаю к вышеупомянутой передаче. Т.е. пьянство под облаками и аэрофобия — это несовместные явления, кому бы что не казалось.

 

 Вот несколько традиционных советов:

 Если что-то непонятно, не стесняйтесь, задайте вопросы работникам авиакомпании или стюардессам, это успокаивает.

 На регистрацию лучше придти заранее, стресс от опоздания может наложиться на страх полета. Заранее выпейте успокоительного, а от кофе воздержитесь. Кофеин провоцирует тревожные состояния.

 На борту отвлеките себя — читайте книгу, слушайте музыку, разгадывайте кроссворды, просто попробуйте поспать.

 При приступе паники, глубоко дышите, это снизит адреналин.

 Не отказывайтесь от предложенного бортпитания. Жевание снизит заложенность ушей, а углеводы увеличат сахар в крови и поднимут настроение.

 Про спиртное есть разные точки зрения. Спиртными напитками лучше не злоупотреблять, но в небольших количествах (стакан вина, 50-100 г. крепкого напитка) тоже помогут снять волнение. Правда, алкоголь противопоказан людям с варикозами и тромбозами, так как «сгущает» кровь, в свете общего обезвоживания организма в полете.

 

 Ну, а Эквадорская авиакомпания пошла дальше. Цитирую СМИ.

 Необычное нововведение для увеселения граждан учинили недавно в Эквадоре. В очередной раз любящие карнавал и прочие забавы креативные латиносы оставили весь мир далеко позади.

 Местная авиакомпания решила скрасить время пребывания на борту своим пассажирам, пригласив подняться в небо целый эшелон эффектных моделей. Смуглые девушки теперь щеголяют в проходе, демонстрируя изумленным пассажирам последние коллекции бикини.

 Десятиминутным бикини-шоу довольны все — и пассажиры, у которых пропадает всякая боязнь полета, и стюардессы, имеющие теперь возможность немного отдохнуть и заодно присмотреть себе что-нибудь новенькое для похода на пляж.

 

 В общем, продолжайте летать с удовольствием и не бойтесь. Только в полете, живут в самолеты, как поется в популярной песне.

 

www.finam.ru/analysis/newsitem3E0E9/

Эксперимент: редакция в трансе и под гипнозом

отправили Алексея Зимина и Ольгу Сабельникову в транс, чтобы выяснить, можно ли, находясь под гипнозом, разболтать все свои секреты, перестать чувствовать боль, выспаться на спинках стульев или сотворить что-нибудь непоправимое. Придя в себя, Алексей написал этот текст. 

  

Алексей Зимин, Ольга Сабельникова, Игорь Салынцев

 

С тем, что мы называем гипнозом, человечество знакомо века так с десятого до нашей эры. Но по сей день черт ногу сломит во всех тонкостях механизма введения человека в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, лишающее его критичности мышления. Мы решили поставить точку в этой путанице и посетили трех разных специалистов, которые нам демонстрировали свои умения гипноза, а мы им — свою способность подвергаться гипнотическому воздействию (гипнабельность) и большую долю скептицизма.

ГИПНОЛОГ № 1: ИГОРЬ САЛЫНЦЕВ

 Психиатр, к. м. н., профессор Российской академии естественных наук, президент Российского общества гипнологов. 

 Занимается лечением наркозависимых, людей с психическими отклонениями, отправляет пациентов под гипнозом в путешествие во времени. Стоимость сеанса — кто сколько даст (можно продуктами).

 Кабинет гипнолога явил собой обычное холостяцкое жилище. В нем не было никаких маятников, амулетов или ростового портрета Кашпировского в позолоченной раме.

 Салынцев усадил нас на диван, разместился напротив в кресле и предупредил, что если у нас с Олей есть бредовые психозы, в транс нам путь заказан.

 Мне тут же вспомнилась история о девочке, которая на сеансе у Кашпировского так хорошо представила, что она плавает с дельфинами, что вместе с ними и отправилась в психушку. Потом вроде оклемалась. Поверив на слово, что психозами мы не страдаем, гипнолог включил на музыкальном центре что-то нудное и начал внушать:

 — Вас везут в машине, вы засыпаете под шум мотора. Ваше тело вдавливается в сиденье, в голове туман, появляется сонливость. Вы чувствуете тепло в руках.

 Мы закрыли глаза и приготовились побеждать страхи и разбалтывать все свои тайны. Ну а потом, естественно, ничего не помнить и краснеть за свое подсознание.

 — Ваша машина приближается к морю. Светит солнце. Вы погружаетесь в сон все глубже. Подъезжаете к воде. Дремота уходит, вы смотрите на огромное синее море…

 В этот момент мне дико захотелось в туалет, я понадеялся решить эту проблему прямо в водоеме, но купания не случилось — гипнолог усадил нас на лодку, с которой мы ловили рыбу, а потом на берегу готовили из нее уху.

 — Сейчас в вашем организме открываются резервы — «аптеки». Укрепляется иммунитет, поднимается уровень эндорфинов…

 Еще в начале прошлого века великий русский ученый Иван Павлов описал физиологический механизм гипноза. Если совсем просто, то происходит вот что: под влиянием снотворных факторов (например, однообразно повторяющихся раздражителей-стимулов умеренной силы) тормозится активность большей части мозговых структур, и человек впадает в дрему. Задача гипнолога — не дать заснуть всему мозгу, оставить в состоянии активности определенную его часть (так называемый сторожевой центр) и через эту часть управлять нужными для сеанса функциями организма пациента. 

 — А теперь вам, Оля, пять лет, — гипнолог отправил мою коллегу в детство прямо с пляжа, где кипела в чане уха.

 — К вам домой пришли гости. Спойте «В лесу родилась елочка», порадуйте родителей и дядю Игоря.

 Образовалась напряженная пауза. Оля явно не хотела затягивать про «зимой и летом стройную». Ей уже хотелось повзрослеть.

 — Я не знаю слов, — слукавила она, и огорченный Салынцев, как злой волшебник, в отместку тут же сделал ее старухой.

 — Вам 70 лет, что у вас болит? Спина? Ножка? Как себя чувствуете?

 — Нормально. Разве что какая-то общая усталость, — молодилась Ольга Юрьевна.

 Дальше гипнолог обратился ко мне:

 — Алексей, рот вас слушается, расскажите, как вы себя ощущаете в 70 лет?

 — Отлично! Я не курю, не пью, у меня не бывает похмелья.

 — Это хорошо, я помню ваши запои, я вас из них выводил, — фантазировал Салынцев. — Чем вы теперь увлекаетесь?

 — В гольф играю, — прикинулся я семидесятилетним богатеем.

 — Прекрасно. Считаю до трех, и вы откроете глаза с улыбкой. После сеанса у вас появятся новые таланты. Раз… два… три!

 

Психолог Иллинойского университета в Чикаго Патрисия Бауэрс, изучавшая влияние транса на творческие способности людей, выяснила, что в этом состоянии отсутствуют боязнь критики, привязанность к общепринятым нормам и неуверенность в себе. Не знаю, успел ли Салынцев открыть у нас с Олей какой-нибудь дар, но «проснулись» мы действительнос улыбкой — возможно, ехидной, потому что нам казалось, что мы и не засыпали.

 

 — Я, честно, ожидала другого. Думала, что мы ничего не будем помнить после сеанса. По сути ведь мы могли не выполнять команды — я же спокойно отказалась горланить песню, — сокрушалась Оля.

 

 Салынцев сказал, что он специально ввел нас в первую (легкую) стадию транса. Гипнотическое состояние средней погруженности и глубокий транс для нас так и остались недоступными. Следует заметить, что к глубокой степени транса способны около 10-15% людей. 40-45% имеют средний и столько же — незначительный уровень гипнабельности. От чего зависит лично твоя степень гипнабельности, ученые пока сказать не могут. Есть лишь несколько наблюдений. Например, люди с критическим складом мышления меньше подвержены пассам гипнотизера, чем легковерные. Или люди творческих профессий легче впадают в транс, чем четко и сухо мыслящие технари. Наконец, человека, который клюет носом, накрыть гипнозом легче, чем выспавшегося. Видимо, надо было нам ехать на сеанс после работы, а не вместо нее.

КАК ОПРЕДЕЛИТЬ СТЕПЕНЬ ГИПНАБЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА?

 Степень внушаемости и, как следствие, гипнабельности человека можно определить с помощью этих приемов: 

 1. Встань за спиной подопытного, внушай ему, что ты притягиваешь его затылок на расстоянии своей рукой, и говори: «Ты падаешь, падаешь!!!» Если он пошатнется назад (не забудь его подстраховать), то можно говорить о повышенной внушаемости.

 2. Дай ему понюхать три пустых чистых стакана, но скажи, что в одном была водка, в другом нашатырный спирт, в третьем — вода. Если человек начнет различать стаканы по запаху — это наш пациент.

 3. Попроси подопытного представить, что он разрезает лимон. Если у него станет кисло во рту и усилится слюноотделение, то его внушаемость может быть выше, чем у того, кто спокойно раскромсает воображаемый лимон.

 4. Используй небольшой металлический груз на нитке и выпиленный из дерева «магнит», выкрашенный наподобие настоящего. Предложи испытуемому взять пальцами вытянутой руки нитку с висящим на ее конце грузом. Приближай «магнит» к грузу и удаляй от него, убеждая оппонента в том, что груз постепенно начинает следовать за «магнитом» и раскачиваться. У лиц, достаточно внушаемых, груз действительно закачается.

ГИПНОЛОГ № 2: ГЕННАДИЙ ГОНЧАРОВ

 Руководитель школы гипноза имени себя, обладатель звания «Лучший экстрасенс мира» 1992 г. и шикарных наручных часов Ulysse Nardin.

 Занимается лечением зависимостей, обучает технике гипноза и самогипноза всех желающих. Консультация — 3000 рублей.

 — Здравствуйте, Алексей, — любезно поприветствовал меня Геннадий Гончаров в предбаннике, где я дожидался опаздывающую Олю. — Давайте пообщаемся, пока не подошла ваша коллега. Вы ведь едите мясо? — начал разговор гипнолог, заводя меня в кабинет, который очень пытался казаться шикарным или как минимум солидным. Я честно признался в любви к мясу, и это привело к странному диалогу.

 

 — Вы знаете, что животных, мясо которых вы поглощаете, пичкают комбикормом, содержащим перемолотые кости их сородичей? А что почти все животные болеют туберкулезом?

 — М-м-м…

 — А там, где убивают животных, живут сущности, которые несут энергию ненависти и боли. И это все съедают безумцы.

 — То есть я безумец?

 — В моих глазах — да. Вы страшное существо, которое питается трупами.

 — Э-э-э…

 — Вы находитесь под гипнозом общества. А я являюсь разгипнотизером. Я проясняю людское сознание. Вот вы родились в этом теле, ваш интеллект запрограммировали в школе и институте, создавая видимость образования, и из вас получился зомби. Ничего своего в вас нет: вы мыслите чужими категориями, говорите чужими словами. Вы — никто. Опровергните мое утверждение.

 — Ну, я не считаю, что…

 — Даже речь! Речь, которую вы используете, была придумана кем-то до вас!

 — Да, были ребята, которые подсуетились раньше и набросали алфавит. Мне-то что теперь делать?

 — Нужно познать настоящую реальность. И тогда можно даже встретить бога.

 — Вам не кажется, что люди, периодически пересекающиеся с богом, — просто шизофреники?

 — Простые люди — да. А если посвященные его видят — это вполне нормально. И моя задача — сделать с помощью гипноза из обычного человека посвященного.

 — Интересно, а как отдыхают посвященные? Вот мы, низшие существа, пьем, трупы животных едим, в кегельбан играем. А вы?

 — Я на досуге общаюсь с растениями, контактирую с животными. Могу, например, птицу заставить говорить или научить кошку гипнотизировать птицу. Общаюсь с крысами, скворцами.

 Гипнолог дает установки

 Оля появилась на пороге кабинета.

 — Предлагаю уже переходить к гипнозу, — попытался я сменить тему.

 — Запомните: все то, что вы читали в Википедии о гипнозе, — ерунда. Гипноз — это комплекс программ, которые привиты человечеству. И выйти из них помогает трансовое состояние, в которое, возможно, сейчас вы и погружены. Вы ведь согласны с тем, что я говорю?

 — Да, наверное…

 Так вот к чему он вел! Я уже полчаса сижу загипнотизированный (вернее, разгипнотизированный) и ничего не подозреваю. А где же «ваши веки тяжелеют, по телу разливается тепло, на счет «три» вы окажетесь под водопадом в окружении голых мулаток»?

 Гончаров объяснил мне, что за время нашего общения я получил его установки, которые должны запуститься через полгода (почему не раньше — объяснить не смог).

 Подобный метод, основанный на внушении, гипнологи практикуют при кодировании алкоголиков. Суть в создании психологической установки на воздержание от спиртного (в моем случае — от мясного).

 Она состоит из нескольких приемов: косвенное внушение (мясо едят только кретины), активизация инстинкта самосохранения (в мясе много гадости) и императивное внушение («я проясняю ваше сознание, вы во всем со мной согласны»). И тут — либо ты поверишь во все это, либо попросту потратишь время. Вуаля! В общем, никакой магии. Правда, вечером после сеанса я с аппетитом поужинал мясом (впрочем, и полгода еще не прошли).

 Да и вообще: вне зависимости от того, что говорил нам Гончаров, возможности гипнотизера изменить внутренние установки человека крайне ограничены. Например, даже погрузив нас в глубокий транс, гипнолог не смог бы заставить меня или Олю совершить какое-то злодеяние, потому что в обычной жизни мы и не помышляем, например, об убийстве или грабеже.

 Французский психолог Люсьен Леви-Брюль пару веков назад проводил такой эксперимент: он давал сомнамбуле игральную карту и говорил: «Это нож, убей меня!» Испытуемый бросал карту и начинал биться в истерике.

 Что же касается допроса под гипнозом, то свои секреты расскажет только тот, у кого есть проблемы с целенаправленностью поведения (одна часть человека знает, что надо молчать, а у другой чешется язык). Цельные натуры могут нести что-то несвязное, но где в этом потоке сознания правда, понять будет сложно.

 Пока я размышлял об этом, Гончаров добрался и до Оли — решил сделать из нее «каталептический мост». Эта процедура должна продемонстрировать, что в трансе любой человек может долго лежать на спинках двух кресел, опираясь на них только затылком и пятками. В этот момент испытуемый пребывает в каталепсии — состоянии, при котором тело сохраняет положение, приданное ему гипнологом.

 Каталептический мост в исполнении Ольги Сабельниковой

 Легонько поколачивая Олю ладонями по спине, ногам и рукам, Гончаров внушал ей, что она вся сделана из камня, и с моей помощью водрузил новоявленную статую на спинки кресел. Оля пролежала минут десять.

 — Мне было удобно. Чувствовала легкость. Но мне кажется, что я и сама могла так лежать. Тем более что спинки были мягкими, — рассуждала моя коллега, приняв вертикальное положение.

 Комментирует профессор, член-корреспондент Академии педагогических и социальных наук, к. п. н. Михаил Гинзбург:

 «В трансовом состоянии человек может находиться, сам того не замечая. Например, просыпаясь или засыпая. Или просто о чем-то задумываясь. Возможно, Алексей на какое-то время перестал мыслить критически, и гипнологу удалось внушить ему какие-то вещи. Также мы верим на слово авторитетному человеку, ведь мы более внушаемы в областях, где наша компетентность ограничена. Или верим рекламе, которая пользуется приемами так называемого эриксоновского гипноза — техникой скрытых приказов. Внушаемые и гипнабельные люди охотно покупаются на то, что говорят в рекламе».

ЯЩИК ПАНДОРЫ

 Первый сеанс телегипноза провел в начале 60-х гг. прошлого века профессор Павел Буль на ленинградском канале. По рассказам его коллег, результат был удручающим: людям, которые присутствовали на записи передачи, понадобилась срочная помощь. Буль всю ночь ездил на скорой по «больным», приводил их в нормальное психологическое состояние и помогал разжимать намертво сцепившиеся от его внушения руки. Больше таких экспериментов он не проводил.

 СПЕЦИАЛИСТ № 3: ИГОРЬ РАЗЫГРАЕВ

 Психотерапевт, нарколог, к. м. н., президент Ассоциации творческого и лечебного гипноза.

 Лечит зависимости, избавляет от фобий, может внушить человеку, что он известный актер или спортсмен. Стоимость сеанса — 5000 рублей.

 Разыграев с ходу пообещал избавить нас с Олей от страха перед болью, расчехлив шприцы и выдернув из них длиннющие иглы, которые должны были вонзиться в нас под гипнотической анестезией. Я на всякий случай заикнулся о возможном вреде гипноза, чем навлек на себя гнев специалиста, который начал угрожающе шевелить массивными усами.

 — Вредно?! Это в тюрьме Гуантанамо вредно! А гипноз — это абсолютно безвредно! Надоели эти дурацкие разговоры! — гипнолог так решительно направился к Оле, что она даже попятилась.

 Впрочем, для начала Разыграев решил уложить Сабельникову в уже знакомый по предыдущему визиту к гипнологу «каталептический мост».

 

 — Все мышцы каменеют, деревенеют, становятся стальными, — гипнолог никак не мог определиться с материалом, из которого все-таки должна быть сделана Оля.

 — Еще красивее, моложе, энергичнее, сильнее… Расцепила руки, развела в стороны! Улучшается здоровье, творческий потенциал, интуиция…

 Колдовал он минут десять, пока живой мост не повис над пустотой, после чего поставил Олю на ноги и предложил ей упасть на пол затылком. Даже через закрытые веки было видно, как она от страха выпучила глаза. Биться головой о линолеум подопытная не стала.

 — А многие падают, — обиженно заметил гипнолог. И отметил, что без его помощи Оля не смогла бы пролежать между двумя стульями и минуты.

 Я пробовал сделать из себя «каталептический мост» самостоятельно — у меня ничего не вышло. У Оли, кстати, тоже.

 Эксперименты продолжились на Сабельниковой, потому что я задавал слишком много вопросов, чем раздражал Разыграева.

 — Ну что ты все юлишь, дергаешься, все тебе не нравится? Не получится ничего с тобой. Оля, садись в кресло.

 Гипнолог надел на пациентку очки со встроенными светодиодами и приступил к анестезии. Подготовка шла минут пятнадцать — Разыграев молча водил карандашом по правой руке Оли. Потом включил «магическую» музыку, смочил иглы спиртом и ввел под кожу, приговаривая что-то такое, что и ожидаешь услышать от человека, периодически вводящего себе иглы от шприцев: 

 — Чую сталь бестелесную, чую нездешний прилив, верую в силу небесную, твердость альтернатив… Нет боли, Ольга! Да будет так…

 Гипноз как средство противоболевой терапии первым применил лондонский врач Джон Эллистон в первой половине XIX в. В начале XX в. английский хирург Джеймс Эсдейл, работавший в Индии, провел около 600 операций под гипнозом. Это даже подтвердила специальная правительственная комиссия. В наше время американские дантисты поголовно изучают техники введения пациентов в транс, чтобы избавлять их от страха перед неприятными процедурами вроде удаления зубов.

Гипноз как средство противоболевой терапии

 Оля просидела с иглами в руке 20 минут.

 — Я не так сильно, но все-таки чувствовала боль! А в мерцании светодиодов в очках разглядела аргентинский водопад. Скорее всего, я сама себе внушила, что рука онемела, — делилась впечатлениями Оля.

 Собственно, гипнолог и не скрывал, что для вхождения в транс без самовнушения не обойтись.

 Я в тот день ничего себе внушить не смог, поэтому и остался без игл под кожей и достопримечательностей Аргентины.

 Комментирует психиатр, вице-президент Национального общества гипноза РФ в составе Международного общества гипноза, д. м. н. Рашит Тукаев:

 «Как показывает опыт, женщины более гипнабельны, чем мужчины. А также по практике могу сказать, что высокая степень гипнабельности совсем не обязательно присуща необразованным людям, скорее таковых большинство среди высокоинтеллектуальных леди и джентльменов. Если к ним найти правильный подход, они сами придумают, почему они должны подчиниться».

 СЕКТОР «ТРАНС» НА БАРАБАНЕ

 Так называемый цыганский, или криминальный, гипноз строится по следующей схеме:

 • неожиданность;

 • точное попадание, совпадение, сопереживание («у тебя болеет мама» , «у тебя проблемы на работе»);

 • «выгодное» предложение (снять порчу, помочь обрести успех);

 • введение в ситуацию неопределенности (ты чувствуешь, что он что-то делает не так, но не понимаешь, что именно, и не осознаешь, почему так происходит);

 • ловкость рук (скорость движения руки в несколько раз выше, чем скорость движения глаза, — ты не успеешь уследить за манипуляциями мошенника).

 Еще один распространенный прием — три «да»: тебе задают два вопроса, на которые ты даешь утвердительные ответы, и на последний вопрос, в котором и кроется подвох, ты отвечаешь «да» уже по инерции. То есть это не классический гипноз, а скорее манипуляция сознанием. Твой ход — послать приставалу куда подальше и продолжить свой путь. 

Автор: Алексей Зимин

 Фото: Кирилл Лагутко

 http://www.mhealth.ru/

Если Ваш автомобиль в угоне.

1. Автомобиль был куплен больше года назад, а на прошлой неделе остановили на посту ДПС: по базе данных в розыске числятся VIN номер, номер двигателя и номер кузова, полностью совпадающие с аналогичными номерами моего автомобиля. По базе данных, автомобиль с такими номерами (VIN номер, номер двигателя и номер кузова) находится в розыске с мая этого года, при этом заявление было подано в марте прошлого года. Если предполагать, что в розыске числится именно мой автомобиль, какие мои действия? Что я должен сделать, чтобы сохранить машину? Автомобиль покупался у частного лица, оформлялся договор купли-продажи. Найти продавца — невозможно…

 

 Если собственник автомобиля предъявит права, то его придется вернуть. Убытки, связанные с приобретением такого автомобиля вы можете предъявить продавцу. При желании можно найти любого человека. Тем более правоохранительные органы он должен заинтересовать.

 

 2. Украли машину, что делать, чтобы не платить налог?

 

 Уплата налога связана с нахождением автомобиля на учёте в ГИБДД (см. ст. 357 Налогового кодекса РФ), поэтому, только после снятия машины с учёта, Вы освобождаете себя от уплаты налога. Вам следует сначала обратиться с заявлением в милицию, чтобы по факту хищения автомобиля было возбуждено уголовное дело.

 

 Далее, только после получения письма органа предварительного следствия и дознания о прекращении или приостановлении уголовного дела, собственник автомобиля может обратиться в ГИБДД с заявлением о снятии автомобиля с учёта (см. п. 5 Правил регистрации автомототранспортных средств (Приложение № 1 к Приказу МВД России от 24.11.2008 № 1001).

 

 3. Купил аварийный автомобиль в комиссионном магазине. На момент покупки в розыске не числился, после восстановления авто при попытке постановки на учет — оказывается в розыске и изымается, как быть?

 

 К сожалению, под этим риском находится фактически любой автомобиль, приобретаемый на вторичном рынке. Вероятнее всего, вам придется судиться и при этом необходимо привлечь в дело комиссионный магазин в качестве третьего лица с интересом в деле.

У магазина должны быть документы, когда и у кого был приобретен авто.

 

 Какие у вас есть документы о том, что в момент покупки в розыске машина не значилась? Они также потребуются. В крайнем случае, вы можете требовать расторжения договора с магазином и компенсации стоимости авто при покупке, плюс расходы на восстановление авто.

  

 4. Купил машину. Через 2 года сделали экспертизу — номера кузова перебиты. Машина зарегистрирована на меня. При постановке на учет никто ничего не увидел. Что в данном случае будет дальше?

 

 К сожалению, это может случиться в любой момент (как при постановке на учет, так и при снятии с учета). Должно быть возбуждено уголовное дело, в рамках которого будут выясняться обстоятельства перебивки номеров. Ваша причастность к этому. Как и у кого вы приобрели машину. Будет проведена экспертиза перебитого номера. Далее все зависит от результатов предварительного следствия. Дело могут закрыть и машина свободная для оборота (купли-продажи). Но также дело может пойти дальше и в этом случае машина будет неотчуждаема, т. е. вы не сможете ее продать, не сможете ею пользоваться и должны будете хранить…

  

 5. У меня забрали автомобиль, сказали причину, что она находится в розыске. В розыск подало ОВД. Что мне делать в данном случае?

 

 Во-первых, вам оставили расписки или иные документы по машине? Просто так прийти и забрать машину нельзя. Кто забрал, и на каком основании. Вы давно ее приобрели? В салоне или у прежнего владельца? Как оформлялась сделка? Здесь нужно смотреть документы и ориентироваться по ситуации. Вам необходимо доказывать, что вы добросовестный приобретатель, т.е. вы приобретали ее и считали, что продавец вполне законный и т.д.

 

 Во-вторых, вам следует обратиться в ОВД с запросом — подавали ли они в розыск?

 

 В-третьих, возможно вам следует обратиться в прокуратуру на не законные действия тех, кто отобрал. Я рекомендую вам обратиться к адвокату, который сможет дать ответ на основании представленных вам документов.

  

 6. Купила машину 95 года выпуска, с 98 года в Москве. В России я второй владелец уже. Год назад остановили на посту, оказалось, пришел запрос из Интерпола. Скорее всего, машина угнана была. Произвели экспертизу, установили что, авто приобретено на законных основаниях. Отправили в Интерпол запрос о снятие автомобиля с учета. Дали справку, с ней и ездила, теперь надо проходить техосмотр… В Интерполе не сняли. Техосмотр никто не сделает на автомобиль, числящийся в угоне. Совершенно не понятно к кому обращаться и что делать…

 

 У Вас остается только один выход — обращаться в суд с иском о признании добросовестным приобретателем и через суд требовать от ГИБДД и представительства Интерпол в РФ снятия машины с угона.

 

 7. Купили машину, сняли с учета. Была проведена сверка, при постановке утверждают, что номера перебиты, и отказываются регистрировать, могу ли я взыскать с бывшего владельца стоимость машины?

 

 У Вас 3 варианта действий:

 

 Вариант 1. Требовать от продавца вернуть деньги. При этом, купля-продажа машины должна быть оформлена должным образом.

 Вариант 2. Попробовать пройти независимую экспертизу и если ее результат будет другой, то надо обратиться в суд для понуждения постановки на учёт.

 Вариант 3. Если первые два не подходят никак. Если перебит номер двигателя, тогда можно купить другой с документами или только блок цилиндров.

 

 8. Машина находилась на территории гаража (железобетонного), на основании того что, этот гараж юридически принадлежит моей матери, а у меня есть временный пропуск на въезд/выезд. Документом, подтверждающим передачу, автомобиля на хранение является учетная книга въезда и выезда автомобилей, т.е. я 10.05.05 заехал на территорию гаража, а 15.05.05 было обнаружено, что гараж вскрыт имашина пропала. Меня волнует вопрос — на кого подавать иск (на гаражный кооператив или охранную фирму) и стоит ли вообще это делать. Как рассчитать сумму государственной пошлины.

 

 Иск подавать необходимо в отношении кооператива, у которого, в последующем, в случае удовлетворения Ваших требований, возникнет право на предъявление иска в отношении охранного предприятия.

 

 В отношении вопроса о целесообразности предъявления иска, как не имеющего отношения к юридической стороне произошедшего, можем заметить, что отказаться от предъявления иска следует лишь в случае наличия страхового полиса от угона и выплаты Вам страхового возмещения. В этом случае разбираться с кооперативом будет уже страховая компания.

 

 Пошлина рассчитывается исходя из цены иска (в Вашем случае это понесенный Вами реальный ущерб в виде стоимости а/м плюс возможные дополнительные расходы (ремонт дверей гаража и т.п.) Ставки пошлины приведены в части 2 Налогового Кодекса (раздел 25.3, статья 333.19).

 

 Обратите внимание, что в случае удовлетворения Ваших требований сумма уплаченной Вами пошлины взыскивается с Ответчика. Это касается и уплаченных Вами средств (в разумных пределах) на оплату услуг представителей (юристов, адвокатов). Обратите внимание на сохранность учетной книги въезда и выезда, являющейся доказательством нахождения а/м на территории гаража. Советовал бы Вам даже цифровым фотоаппаратом отснять вводные страницы книги и ту страницу, в которой приведена запись о въезде а/м на территории. 

 

 

Как сбили Пауэрса

Эти самолеты-призраки бороздили воздушное пространство Советского Союза в самых его глубинных районах. Пилоты черных монопланов через зоркие объективы рассматривали секретнейшие оборонные и военные объекты в Сибири и Средней Азии, в Центральных районах и Закавказье, в Прибалтике и на Дальнем Востоке. Они были уверены в полной безнаказанности, ибо полеты проходили в стратосфере. Сам всемогущий Ален Даллес был уверен, что в мире нет таких истребителей и ракет, которые могли бы достать его самолеты-призраки. В это верил и президент Дуайт Эйзенхауэр. Но с этим не мог согласиться Никита. Хрущев.

 

Ровно сорок лет тому назад самолет-шпион Локхид U-2 был сбит боевым расчетом ЗРК С-75 из дивизиона, которым в тот момент командовал майор Михаил Воронов.

 

Однако мало кто знает о участии в операциях по перехвату U-2 наших летчиков-истребителей. Сегодня мы раскрываем эту тайну.

 

4 июля 1956 года U-2 совершил первый полет над СССР. Он стартовал с американской авиабазы в Дисбадене (Федеральная Республика Германия) и произвел полет над районами Москвы, Ленинграда и Балтийского побережья. В отчете о полете сказано, что он «прошел над двумя наиболее серьезно обороняемыми районами в мире. Полет был удачен. Советская система ПВО не открыла огня». Фотографии, сделанные фотокамерами с фокусным расстоянием в 90 сантиметров, поражали специалистов качеством изображения. «Детали были видны настолько четко, — вспоминали позже специалисты, — что можно было прочесть хвостовые номера на бомбардировщиках».

 

В июле подразделением «10-10″, что дислоцировалось в Дисбадене, проведено 5 разведывательных полетов над СССР, самолеты вторгались на высоте свыше 20.000 метров. Были вскрыты многие элементы системы советской ПВО, принципы ее действия, установлены аэродромы истребителей-перехватчиков, позиции зенитной артиллерии, радиолокационных станций. Были запечатлены другие важные оборонные объекты СССР, в частности, базы Военно-Морского флота.

 

Вспоминает бывший военный летчик Василий Пикалин. В январе 1991 года он писал автору повествования из Риги:

 

«Утром 5 июля 1956 года мы настраивались на командирскую подготовку. Дело в том, что наш 15-й истребительный авиационный Оршанский полк имени Ф.Э. Дзержинского (первый авиационный полк в РККА), дислоцировавшийся на аэродроме Румбу ла под Ригой, в конце 1955 года приступил к освоению сверхзвукового истребителя МиГ-19. Первым самолет начал осваивать руководящий состав дивизии и полка. Я был ведомым у заместителя командира дивизии полковника Пирогова, а потому по программе шел на 2-3 упражнения впереди своих сослуживцев.

 

Так как к 5 июля учебная программа не была завершена, то боевое дежурство полк не нес. Самолеты находились на постоянных стоянках — без подвесных баков. Словом, повторюсь, мы готовились к плановым учебным полетам. Но мне день подарил более сложное испытание. Когда я завтракал в полковой столовой, меня вызвали из помещения. По приказу командира полка полковника Есина на его машине доставили на стоянку, где находился мой самолет. Меня поразило следующее: МИГ был уже готов к вылету, возле него лежали высотнокомпенсирующий костюм и парашют.

 

Я получил приказ взлететь на перехват самолета-нарушителя Государственной границы СССР — тот уже возвращался из-под Москвы (ранее был поднят летчик Александр Однолюбов). После взлета по команде КП «Пахра» (30-я воздушная армия) я лег на курс 180 градусов. Когда радиообмен ухудшился, получил команду: «Передать «Дубу» (командный пункт истребительно-авиационной дивизии, располагавшийся на аэродроме в Шауляе) сигнал «1001″, то есть команду на прием руководства дальнейшим полетом самолета. Однако «Дуб» ответил: такого сигнала не знает. Связь с «Пахрой» к тому времени была устойчивой, но очень слабой. При приближении к Шауляю на той же частоте слышал радиообмен между КП дивизии и тремя самолетами, двумя МиГ-17 и одним Як-25. Как потом узнал, они также наводились на обнаруженную в воздухе цель.

 

В связи с тем, что от управления моим самолетом «Дуб» отказался, а горючее заканчивалось, я запросил у «Пахры» разрешение на посадку в Шауляе. «Пахра» сначала разрешила посадку, но затем по указанию 01-го (командующего 30-й воздушной армии генерал-лейтенанта авиации Миронова) я продолжил полет в общем направлении нарушителя, которого КП видел, видимо, с провалами. Минуты через две мне все же разрешили посадку — двигатели из-за отсутствия топлива выключились сразу же после приземления. На стоянке находился начальник штаба дивизии, который поинтересовался: почему я передал «Дубу» команду «1001″, а не «10-01″? Я ответил: «Такую команду я получил с КП армии». Потом узнал, что за незнание точного сигнала начштаба, некоторые другие офицеры управления дивизии были наказаны.

 

Возвратившись на «свой» аэродром Румбула, я узнал, что решением командующего армией создана специальная группа для перехвата самолетов-нарушителей. Старший группы -штурман дивизии майор Галушкин, я — как основной исполнитель и капитан Скрипченко. Дежурство мы должны были нести на аэродроме литовского города Кеденяй. Для более эффективного управления нашей группой КП «Дуб» кроме’ радиосвязи установил с нами проводную. Схема действий предполагалась следующая. Наводить предполагалось только меня, все остальные самолеты должны быть на земле, так легче управлять. Еще один самолет на перехват должны были направить ВВС Прикарпатского округа. Поясню, что самолет-нарушитель 5 июля прорвался в воздушное пространство СССР на границе раздела ответственности между Прибалтийским и Прикарпатским военными округами. Так вот задействовать планировалось всего два самолета. 5-го было установлено, что нарушитель шел где-то на высоте 20.000 метров, а практический потолок МиГ-19 — 17.800 метров. Мне ставилась задача выйти на высоту 20.000 метров за счет так называемой динамической горки, т.е. самолет после разгона должен был совершить как бы прыжок.

 

6 июля ранним утром нам сообщили, что над ФРГ совершает полет высотный самолет. Вполне возможно, он пойдет в нашу сторону. Так оно и оказалось. При подлете высотного самолета к Бресту, я был поднят на его перехват. Погода, как хорошо помню, — безоблачная, видимость — отличная. После набора высоты 12.500 метров (высота включения форсажа) с курсом 180 градусов меня стали наводить на «нарушителя», следующего на такой же высоте и противоположным курсом. Вскоре я увидел однотипного «нарушителя» с выкрашенным в красный цвет носом. Оказалось, что 6-го июля в Прикарпатский военный округ с Кубани пришли МиГ-19, и один из них послали на перехват. Вот нас и навели друг на друга. А настоящий нарушитель спокойно прошел над нами в сторону Москвы. Затем, как нам говорили, — на Ленинград, а далее в какую-то скандинавскую страну.

 

Через день, 8 июля, мне пригнали новый самолет, у моего двигатели практически выработали свой ресурс. К полудню в Кеденяй прилетел командующий армией. Генерал-лейтенант Миронов сообщил: есть решение Генерального штаба наводить на ель только один самолет, мол, основная задача ляжет на вас, Пикалин. Правда, 8-го все было тихо. Но 9 июля многое повторилось из того, что произошло 6-го. Из ГДР, из Группы советских войск в Германии, поступила информация: высотный самолет, движется в направлении СССР. По команде с КП «Дуб» я взлетел с курсом 180 градусов и набрал высоту 12.500 метров, после чего меня развернули на курс — 270 градусов. Самолет-нарушитель в это время пролетал Брест. По истечении некоторого времени новая команда: «Разворот вправо с углом 30 градусов до команды». Тут же мне передали информацию: «Нарушитель находится на удалении 6 километров, высота — 16.000-16.500 метров». Можно было уверенно провести перехват. Меня развернули на 60-70 градусов и передали команду: «Включить форсаж». Я приготовился к атаке.

 

Но… После включения форсажа, примерно секунд через 15-20, произошел взрыв. Красного цвета лампочка на табло известила — «пожар левого двигателя», он стал как раз резко уменьшать обороты. О случившемся я доложил на КП и развернулся влево на 45-50 градусов, чтобы убедиться визуально, есть ли признаки пожара. Когда убедился, что за самолетом стелется бурый дым, я перекрыл пожарный кран левого двигателя. Сигнальная лампочка погасла, прекратился и дым. Самолет-нарушитель опять безнаказанно пролетел в сторону Москвы, ведь в воздухе, кроме моего, истребителей больше не было. Погода в тот день была отличная, ни облачка, и, видимо, летчик U-2 сфотографировал все, что ему поручили… Прилетевшая из штаба армии комиссия установила — пожар произошел после включения форсажа из-за плохой сварки отводящей трубки от магистрали высокого давления. Топливо поступало в виде эмульсии в пространство между двигателем и фюзеляжем.

 

Когда U-2 возвращался, на его перехват с аэродрома Румбула были подняты наиболее подготовленные летчики нашего полка. Это командир эскадрильи майор Соколов, командиры звеньев капитаны Коренев и Капустин. Безрезультатно: первый произвел посадку на аэродроме Шауляй, второй — в Польше. Капитан Капустин не дотянул до взлетно-посадочной полосы аэродрома Кеденяй метров 500. Отвернул влево на луг, при посадке протаранил стадо овец и на довольно высокой скорости врезался в разрушенную домовую постройку. Сломал самолет. Сам Капустин остался жив, но стал инвалидом — повредил позвоночник.

 

Позже был проведен разбор нарушений воздушных границ страны. Командующий армией передал, что Никита Сергеевич Хрущев сказал, что летчик, который собьет высотный самолет-нарушитель, тут же будет представлен к званию Героя Советского Союза, а в материальном плане получит все, что захочет. Было передано и решение министра обороны о том, что такому пилоту сразу же будет присвоено досрочно воинское звание. Я слушал командующего, и меня занимала мысль: как уничтожить нарушителя?..»

 

Вот исповедь военного летчика полковника в отставке Василия Ивановича Пикалина. Она — наглядное подтверждение тому, что первые попытки пресечь полет высотного самолета положительного результата не принесли. Кстати, сегодня известно, что летчики U-2 знали, что их неоднократно пытались перехватить советские летчики на самолетах МиГ-17 и МиГ-19. Причем знали и то, что за счет динамической горки последний мог в определенных ситуациях достать их. Но пилоты U-2, когда замечали атаку, обыкновенным разворотом уводил из зоны перехвата МИГа.

 

Однако назвать полеты U-2 воздушными прогулками никак нельзя. Летчики U-2 также гибли, также получали тяжелые увечья. Но об этом чуть позже.

 

Факт вторжения самолетов в воздушное пространство СССР был обнаружен советскими средствами ПВО, и в ноте от 10 июля правительство СССР охарактеризовало нарушения воздушных границ как «преднамеренное действие определенных кругов США, рассчитанное на обострение отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки», и потребовало прекратить провокационные полеты.

 

На определенное время полеты над СССР были прекращены. Но соблазн получить новые разведывательные данные был настолько велик, что в 1957 году полеты были вновь возобновлены. В 1957-1959 годах над СССР было проведено около 30 полетов. Причем они стали вестись не только с авиабазы в Дисбадене, но и авиабаз Инджирлик (Турция), Атсу (Япония) и других аэродромов, в частности, поднимались с Пешавара (Пакистан). Сфера интересов американских спецслужб на этот раз — глубинные районы СССР — Сибирь, Казахстан, Новая Земля, где создавались и испытывались новые виды стратегических вооружений.

 

Предоставим слово генерал-полковнику в отставке Юрию Вотинцеву — в апреле 1960 года он являлся командиром корпуса ПВО, штаб которого располагался в Ташкенте:

 

«Событиям, развернувшимся в Средней Азии 9 апреля I960 года, предшествовали интересные факты. Какие? Все по порядку. В 1955 году, после окончания Военной академии Генерального штаба я был назначен заместителем командующего армией ПВО, которая развертывалась для обороны Москвы. Части ее оснащались зенитной ракетной, системой С-25 «Беркут». Кроме «Беркута», армия имела радиолокационные средства дальнего обнаружения, для того времени совершенные. Они тогда находились в 200 километрах от столицы. И вот, в августе 1957-го, один из узлов дальнего обнаружения восточнее Минска, на высоте примерно 20.000 метров засек цель. Она двигалась через Минск на Москву. За несколько десятков километров до зоны поражения зенитными ракетными комплексами развернулась и ушла на Запад.

 

Перед специалистами встала сложная задача — идентифицировать цель. Она шла, во-первых, на большой высоте. Во-вторых, удивляло то, что цель «проваливалась» — исчезала временами на экране тогда, когда не должна исчезать, то есть «проваливалась», что называется, на ровном месте. Смущала и скорость, которая на отдельных участках резко отличалась от крейсерской самолета и доходила до скорости полета птицы. Эксперты считали, если на экране радара самолет, то он должен упасть в этот момент. Вместе с тем, отметка от цели на экране радара не могла походить на стаю птиц — на такой высоте они не летают. Природное явление? Шар-зонд, что в то время часто запускались западными спецслужбами? Но как тогда понять, что цель дошла до определенной точки, а потом стала двигаться в обратном направлении — на Запад. Вопросов больше, чем ответов. Словом, цель-»невидимка». Авиации, способной работать на высоте 20.000 метров, ни в Военно-воздушных силах, ни в Военно-Морском Флоте не было, проверку «боем» не проведешь.

 

Командующий объединением генерал-полковник Константин Казаков доложил о наблюдениях локаторщи-ков начальнику Генерального штаба маршалу Василию Соколовскому и министру обороны маршалу Родиону Малиновскому. В тот же вечер в моем присутствии на командном пункте объединения состоялось совещание — его вел начальник Генштаба. Факт пролета самолета почти до Москвы был взят под сомнение, как и высота полета цели. Но, отмечу, люди, возглавлявшие тогда Вооруженные Силы, были прозорливыми, решительными, способными принимать верные решения. С разрешения политбюро партии последовал приказ: частям нести боевое дежурство со снаряженными боевыми частями и топливом ракетами. Не знаю, были ли замечены Господом Богом или спецслужбами Запада проводимые нами мероприятия — транспортировка ракет, установка их на стартовых позициях и т.д., но попыток приблизиться к Москве «невидимки» больше не предпринимали.

 

Однако с «невидимками» мне пришлось еще встретиться. В мае 1959-го я возглавил отдельный Туркестанский корпус ПВО — впоследствии корпус ПВО ТуркВО. Части объединения располагались на территории пяти республик. К слову, корпус был слаб по своему составу. В него входило всего два полка истребительной авиации на самолетах МиГ-17 и МиГ-19 и восемь радиотехнических полков и батальонов с РЛС устаревшего парка, типа П-8, Л-10. Это, можно сказать, двухкоординатные станции. Они определяли азимут и дальность до цели, с определением же высоты локаторы справлялись не всегда…

 

И вот, когда я знакомился с частями корпуса, в авиационном полку (а это был первый полк советских асов в Великую Отечественную) командир подполковник Горюнов рассказал загадочную историю. За 3-4 месяца до моего назначения, где-то в феврале 1959-го, современная, по тому времени станция П-30, единственная, кстати, в части, обнаружила воздушную цель на высоте 20.000 метров. На запросы она не отвечала. Было сделано предположение, что цель вторглась в воздушное пространство СССР. На ее перехват на самолете МиГ-19 был поднят опытный летчик, командир эскадрильи. Он сумел разогнать МиГ и за счет динамической горки вышел на высоту примерно 17,5 тысяч метров. Сообщил, что видит над собой выше на 3-4 тысячи самолет: Но на высоте 17,5 тысяч метров МиГ-19 продержался несколько секунд и стал сваливаться. Понятно, летчик потерял цель из видимости. Потеряли ее вскоре и локаторы, а точнее единственный, который видел — П-30.

 

Когда пилот приземлился, то доложил результаты своего наблюдения. Он нарисовал самолет, что видел. Крестообразный, с большими крыльями. Об этом сообщили в Москву, в Главный штаб Войск ПВО страны. Оттуда вскоре прибыл с группой специалистов командующий истребительной авиацией генерал-полковник авиации Евгений Савицкий. Москвичи долго беседовали с летчиком, анализировали полученные данные. Итог работы комиссии озадачил весь полк — наблюдения пилота, поднимавшегося на перехват «невидимки», были взяты под сомнение. Савицкий заявил: летчик выдумал, что наблюдал цель при подъеме, дескать, отличиться захотел, заработать награду. Создавалось впечатление, что у комиссии была твердая уверенность — таких самолетов, которые бы могли несколько часов держаться на высоте 20.000 метров, нет в природе…»

 

…Американская авиабаза Инджирлик, располагавшаяся близ турецкого города Адана, была достаточно известным объектом в мире. Потому в США официально объявили, что здесь будет дислоцироваться и эскадрилья НАСА по изучению погодных условий. Вскоре появились «научно-исследовательские» самолеты. А затем и пилоты с довольно-таки разнообразной подготовкой. Эмиссары Центрального разведывательного управления разъезжали по базам ВВС и вербовали лучших молодых пилотов для новой службы «10-10″. Вызывали летчика в штаб и предлагали ему полетать на суперсамолетах. Тут же обещали оклад в три раза выше существовавшего — до 2.500 тысяч долларов в месяц. Многие пилоты соглашались. И только когда они заключали секретный контракт с ЦРУ, им объясняли, что новая работа связана с разведывательной деятельностью. На долю пилотов, прибывших в Инджирлик, выпало самое сложное — «открыть» южную границу Советского Союза. Впрочем, все попорядку.

 

Деятельность эскадрильи возможно осталась бы в тайне до сегодняшнего дня, если бы секреты не раскрыл Френсис Пауэре, чей самолет был сбит 1 мая 1960 года над Свердловском — сам он выбросился с парашютом. Летчик поведал, что проходило в 1956-1957 годах. Пилоты поднимались с аэродрома Инджирлик и летели на восток Турции до города Ван, расположенного на берегу одноименного озера. После этого брали курс на столицу Ирана. Пролетев над Тегераном, направлялись в восточном направлении, проходили возле Каспийского моря. Пролетали затем южнее города Мешхеда, пересекали ирано-афганскую границу и далее — вдоль афгано-советской границы. Поворот неподалеку от Пакистана, и по старому маршруту на аэродром Инджирлик…

 

9 апреля 1960 года, ближе к рассвету, из одного ангара аэродрома в Пешаваре (Пакистан) выкатили самолет. Под светом фар машин его черное покрытие в восточной ночи отдавало такими неестественными бликами, что даже авиаспециалисты, прибывшие сюда из США давно, морщились от них. U-2 сюда был доставлен ранее, и пилот, которому предстояло совершить сложнейший полет, только мог догадываться, что это сделал кто-то из его сослуживцев с авиабазы Инджирлик. Он уточнил несколько моментов у полковника Вильяма Шелтона, застегнул комбинезон и, ответив на рукопожатие, направился к U-2.

 

Шелтон проводил его холодным спокойным взглядом. Летчик должен был принести новую славу подразделению «10-10″. Провала полковник не ждал. Впрочем, если бы что-то случилось неприятное, то тень в этом случае не пала бы на «10-10″ и вообще на его страну. На самолете, как и на комбинезоне летчика, — никаких опознавательных знаков. Планировалось, что пилот мог попасть «в плен» только мертвым. Для этого под его сиденьем находилось три фунта циклониита, что разнесли бы на мелкие кусочки не только машину, но и летчика.

 

За несколько минут стартовавший U-2 набрал высоту более 18 тысяч метров. Слева был Афганистан, справа в лучах солнца лежал Китай, а впереди — Советский Союз, главный объект изучения, которого страшились многие пилоты «10-10″. Летчик ВВС США, завербованный ЦРУ, посмотрел вниз, потом на приборы — U-2 пересекал границу — и установленным сигналом (два щелчка) передал по радиосвязи об этом. Передал и продолжил полет. Чуть позже он включит фотоаппараты и другую разведывательную аппаратуру. Перед ним стояла архисложная задача, пожалуй, труднее, чем позже поставят перед Френсисом Пауэрсом. В чем сложность?

 

Предстояло пролететь над четырьмя сверхсекретными оборонными объектами Советского Союза — над Семипалатинским ядерным полигоном, находившейся рядом с ним базой стратегических бомбардировщиков Ту-95, полигоном зенитных ракетных войск противовоздушной обороны близ Шары-Шагана и ракетным полигоном близ Тюра-Там, названного позже космодромом Байконур. Вот эти объекты и предстояло осмотреть всевидящим оком фотоаппаратов и другой разведаппаратуры. Первым на намеченном маршруте был Семипалатинский ядерный полигон.

 

Из материалов расследования факта нарушения Государственной границы СССР:

 

«9 апреля 1960 года в районе Памира, 430 километров южнее города Андижан, через государственную границу СССР со стороны Пакистана перелетел иностранный самолет. Радиолокационными постами отдельного корпуса ПВО Туркестанского военного округа из-за преступной беспечности нарушитель был обнаружен в 4 часа 47 минут, когда углубился на нашу территорию более чем на 250 километров. Указанный нарушитель вышел к Семипалатинску…»

 

Документ, казалось бы, вещь неоспоримая, но… Вот что говорит по этому поводу генерал-полковник в отставке Юрий Вотинцев:

 

«9 апреля, примерно часов в семь утра по местному времени с КП корпуса оперативный дежурный доложил: РЛС, что была расположена па Иссык-Куле, на высоте 4,5 тысячи метров над уровнем моря, неподалеку от границы засекла цель. Она пересекла границу и пошла строго на Север. С аэродрома мы подняли 4 истребителя МиГ-19, а вот они-то и не обнаружили цели…»

 

Как же тогда быть с положениями документов, которым неподвластно время? Может быть, Юрия Всеволодовича Вотинцева подвела память? Может быть, случай, происшедший 9 апреля, он отождествляет с первомайским, когда летел Пауэре? «Нет, — уверенно говорит Вотинцев, — я хорошо помню, как мне докладывали об обнаружении цели. Я лично поднимал самолеты на перехват».

 

Анализ документов, опрос участников тех событий подводит к следующему выводу. Цель могла быть и обнаружена, но ее проводка осуществлялась с провалами, у боевого расчета не было уверенности, что они «ведут» нарушителя гос границы, и на главную сеть оповещения противовоздушной обороны самолет-шпион был выдан с опозданием. А именно — в 4 часа 47 минут по московскому времени, когда тот уже отмахал свыше 200 километров над советской территорией.

 

Здесь необходимо и такое пояснение. В задержке с выдачей цели на оповещение виноваты и центральные управления Министерства обороны и Главный штаб Войск ПВО страны. Вспомним приезд генерала Евгения Савицкого в Ташкент в феврале 1959 года, когда самолет «невидимка» барражировал в небе советских среднеазиатских республик. Тогда он заявил, что не мог на такой большой высоте (20.000 метров) долго держаться самолет. Понятно, подобный инструктаж военачальника из Москвы не мог не отразиться на действиях боевых расчетов ТуркВО через два месяца. Автор повествования интересовался у участников тех событий, знали ли они о самолете U-2 в то время. «Слышал о нем, — сказал в беседе генерал-лейтенант в отставке Аркадий Ковачевич, — еще до перевода на юг, когда служил в Прибалтике». То же самое говорили и другие летчики, что проходили службу в западных регионах СССР. Слышали… Вот, видимо, слышала и советская военная разведка. А надо было бы подробно знать о самолете, его возможностях.

 

Конечно, все полеты Локхид U-2 проводились в глубокой тайне, но у Центрального разведывательного управления США шло не все так гладко, и, думается, была возможность для того, чтобы выяснить все нюансы о моноплане. У американцев были неудачи. На одном U-2, что вторгся в пределы СССР в районе Прибалтики, отказал двигатель. Тогда помог сам Господь Бог. Двигатель запустился на высоте, где еще беспомощна была зенитная артиллеристы. Потом последовала неудача в Китае. Неполадки в двигателе самолета-шпиона помогли истребителям КНР вплотную приблизиться к планеру. Пилоту американских военно-воздушных сил (а им оказался китаец по национальности) пришлось прибегнуть к самому последнему, что предлагалось пилотам U-2 -взорвать самолет.

 

Настоящий провал, можно сказать, последовал 24 сентября 1959 года. Тогда в 65 километрах от Токио на планерном аэродроме один из «призраков» совершал вынужденную посадку, что-то стряслось с двигателем, когда он планировал над Сибирью. Летчик не дотянул до японских островов, но приземлился на гражданском аэродроме. На нем самолет и летчик пробыли всего четверть часа. Все бы, как говорится, ничего, если бы один дотошный японский планерист не оказался журналистом и не успел сделать фотографию. На следующий день она появилась в газете. Более того, журналист собрал свидетельства очевидцев. Приводились наблюдения, из которых выходило: самолет использовал турбодвигатель только для того, чтобы набрать высоту, а затем с выключенным двигателем долгое время беззвучно планировал. Вне сомнения, делался вывод, это самолет для метеорологических исследований, но его, видимо, можно использовать и в разведывательных целях.

 

Кроме того, на носу самолета было замечено маленькое окошко, какое бывает только на самолетах-разведчиках. Смущал вид самолета. Черный цвет, отмечал автор в комментарии, нужен только для поглощения лучей радара. Разумеется, на поднятый шум тогда не могли не обратить внимания спецслужбы СССР и, видимо, обратили. И все-таки, несмотря на то, что с сентября пятьдесят девятого минуло полгода, в апреле 1960 года в СССР не имели полных данных об LJ-2. А поэтому к встрече «гостя» на юге нашей страны воины противовоздушной обороны оказались не совсем готовы.

 

…Утро 9 апреля 1960 года для летчиков противовоздушной обороны майора Бориса Староверова и капитана Владимира Назарова выдалось на редкость напряженным. Впрочем, предоставим слово самим участникам тех событий.

 

«В то утро мы дежурили с Володей Назаровым, когда объявили повышенную готовность, — рассказывает полковник в отставке Борис Староверов. — Сообщили, что иностранный самолет пересек Государственную границу на юге. Мы заняли места в самолетах. Комполка Иван Гаркавенко назначил Володю ведущим, меня — ведомым. Справедливое решение. Хотя мы были оба командирами эскадрилий, налет, у него на Су-9 до 100 часов, а у меня, как говорится, всего-ничего. Так уж получилось, что, пожалуй, Назаров являлся одним из самых подготовленных летчиков на Су-9 в наших войсках…»

 

Прервем рассказ Староверова и отметим — тому были свои причины. Истребительная авиация противовоздушной обороны появилась в Сибири в 1957-м, когда на имеющиеся там аэродромы стали прибывать из Московского, Бакинского округов ПВО, из других регионов страны пилоты, которые до этого освоили различные модификации самолетов МиГ-17 и МиГ-19.

 

Полк, в котором служили Назаров и Староверов, также получил самолеты двух типов — МиГ-19СВ (самолет высотный) и МиГ-17П (перехватчик). Их первоначально и осваивали летчики. Летом 1959-го появились первые серийные Су-9. Производились они в Новосибирске. Тогда была создана группа летчиков (возглавляли ее генерал Евгений Савицкий и полковник Анатолий Карех из главкомата Войск ПВО), которая принимала новые самолеты на заводе и перегоняла в полки — в разные уголки страны. В нее и вошел Владимир Назаров. Там он приобрел большой опыт пилотирования Су-9. Изо дня в день увеличивался его налет. Назаров так пилотировал истребитель, что за-водчане предложили: переходи к нам испытателем. Но летчик не был отпущен командованием и занимался перегонкой до февраля 1960 года.

 

У себя в полку Назаров выступал как инструктор, получилось так, что Староверова в полет «выпускал» он. Но до 9 апреля Борис сумел совершить только несколько полетов — пробыл в воздухе около 4 часов. Самолеты в полк поступали сырые, часто случались отказы. Полк получил 12 единиц, но летало 2-4 истребителя, остальные ремонтировались, точнее доводились заводчанами. И еще штрих, характеризующий подготовку наших летчиков. До 9 апреля они не стреляли ракетами «воздух-воздух», а другого оружия на борту Су-9 не имелось. И все-таки шанс сбить U-2 9 апреля, по утверждению летчиков, был большой. U-2 — идеальная цель. Требовалось только выйти на высоту 20.000 метров и пустить ракету. Такая возможность, судя по всему, была.

 

«Конечно, отсутствие опыта стрельбы ракетами недостаток мощный, — говорил в беседе автору заметок Борис Староверов. — Но ракеты были с самонаводящимися головками. И потом мы, летчики, пятидесятых, фронтовое поколение, не задумывались особо (так уж были воспитаны), пошли бы на таран. Впрочем, нам потом и была поставлена такая задача. Но минуты бежали, а команды на взлет нет. Мы, понятно, волнуемся, самолет-шпион уже под Семипалатинском… Нас мучили два вопроса. Первый: почему так долго не поднимают, нарушитель улизнет! И второй: как мы пойдем на Семипалатинск? На обратный путь у нас топлива не хватит. Значит, нужен аэродром для посадки.

 

Мы знали, что под Семипалатинском есть сверхсекретный объект, а неподалеку аэродром, «Москва — 400″ называли его в нашей среде. Однако в инструкции для производства полетов, где указываются запасные аэродромы, его не было. Поэтому найти взлетно-посадочную полосу, не зная частот приводных станций, трудно. А лететь в никуда на скоростном истребителе…

 

Где-то через час после объявления готовности в полк прибыл начальник авиации нашей армии ПВО генерал Яков Пазычко. «Трусы! Вылетайте немедленно, — сразу закричал он. -Идите вдоль Иртыша, там найдете аэродром, а оттуда вас наведут на цель». Мы возразили: кто нас будет наводить? С тем аэродромом у нас нет связи. А если наведут, что нам делать после проведения атаки — катапультироваться? Генерал остыл и принял наши возражения

 

Кому-то из читателей непонятно пока: почему нужно катапультироваться, когда аэродром рядом, пусть и другого ведомства? Кто-то справедливо воскликнет: сложность-то в чем? Позвони, узнай данные и взлетай смело. Наконец, необходимые сведения можно передать пилотам в полете. Конечно, так могло и должно быть, но… Тогда создалась до того нелепая ситуация, что дальнейший ход событий, о котором расскажу, уже за пределами здравого смысла. Из полка ушло сообщение «на верх», пара Су-9 готова к взлету, может идти на перехват нарушителя госграницы, дайте координаты запасного аэродрома. А оттуда запрос: аэродром, о котором спрашиваете, секретный, есть ли у летчиков соответствующие допуски? Понятно, соответствующих допусков у нас не было. Последовало: пусть сидят и ждут. Часа два — два с половиной сидели в гермошлемах, высотнокомпенсирующих костюмах, они сильно жмут, но дело-то, конечно, не в этом. Американский летчик-шпион летает над стратегическим объектом, фотографирует, а нас туда боятся допустить — а вдруг узнает, что лишнего о секретных площадках ядерщиков. Все это, понятно, повторюсь, за чертой здравого смысла…»

 

Проведенный анализ показывает, что «разрешение» воспользоваться летчикам ПВО взлетно-посадочной полосой военно-воздушной базы стратегических бомбардировщиков Ту-95, что располагалась близ Семипалатинского полигона, было востребовано аж в правительстве СССР. До этого вопрос прорабатывался в главных штабах Войск ПВО, ВВС, Комитете государственной безопасности. Интересная картина получилась: U-2 бороздит небо над ядерным полигоном, над базой стратегических бомбардировщиков, а главком Войск ПВО страны маршал Сергей Бирюзов сидит и ждет: дадут его самолетам разрешение на взлет или нет.

 

Разрешение на взлет было получено в районе семи часов по московскому времени. Понятно, когда Владимир Назаров и Борис Староверов прилетели в район ядерного полигона и стратегической базы ВВС, то U-2 уже ушел — в направлении еще одного важного военного объекта — полигона зенитных ракетных войск.

 

«Когда мы приземлились на секретном аэродроме, то руководство авиабазы показало запись воздушной обстановки с радара — U-2 такие спирали над полигоном выделывал, — рассказывает Борис Староверов. — Там еще раз убедились в том, что разрешение приземлиться здесь получено на самом верху. Я, летчик, имеющий допуск к ядерным боеголовкам, не мог посещать ничего, кроме столовой, общежития и стоянки своего самолета, а нам было приказано там нести боевое дежурство в течение 15 дней. Летчики стратегических бомбардировщиков все завидовали нашему высотному снаряжению, удивлялись’ как это мы не страшимся летать на «трубе».

 

Обследовав полигон зенитных ракетных войск противовоздушной обороны близ Сары-Шагана, американский самолет-разведчик U-2 взял курс в направлении ракетного полигона Тюра-Там (космодрома Байконур).

 

К тому времени огромный куст советской ПВО был приведен в высшую степень боеготовности. К перехвату готовились и воины-уральцы, что сыграли главную скрипку 1 мая, но и 9 апреля они вступили в боевую работу.

 

Рассказывает бывший военный летчик Борис Айвазян, служивший на Урале в одной из авиационных частей:

 

«Вспоминаю то время, и холодок по коже… Напряженно было у нас в конце пятидесятых, да и в шестидесятом не легче. Почти каждодневно боевая тревога. Беспокойство доставляли американские самолеты, которые нарушали нашу границу на юге.

 

Плюс к тому — по струйным течениям запускались воздушные шары с раз-ведаппаратурой. На перехват нас начали посылать в 1959-м, когда появился МиГ-19. Правда, летчики еще не обладали достаточным опытом для этого. Помню, такой случай был.

 

Объявили тревогу, бежим к самолетам. А в этот момент слышу, что командир полка — отличный фронтовой летчик полковник Борец-кий, можно сказать, на бегу доучивает моего ведомого старшего лейтенанта Игоря Шишелова: «Ты сразу не стреляй, подойди вплотную до метров ста, тогда и пали». Чуть позже к нашему обучению подключился замкомполка Герой Советского Союза Александр Вильямсон. Подбегает ко мне, я уже в машине сидел, и выдал такое, что и сейчас смешно вспомнить: «Ты знаешь, как пушки включаются?» Отвечаю, что, мол, примерно знаю. А Вильямсон, как ни в чем не бывало: «Не теряйся, если сразу старт не дадут, то подучим инструкцию, сейчас ее принесут, я распорядился…»

 

Такая напряженная обстановка… Мы постоянно находились на аэродроме, в высотнокомпенсирующих костюмах, в костюмах, в готовности немедленно взлететь. Особенно доставалось нам с капитаном Геннадием Гусевым, как наиболее опытным. Мы с ним только двое из полка в совершенстве освоили МиГ-19. Но получилось так, что 9 апреля, когда самолет-шпион галсировал над наисекретнейшими объектами, мне вылететь не пришлось. По самой простой причине, — я проводил политинформацию. Первыми на аэродроме оказались капитан Геннадий Гусев и старший лейтенант Владимир Кар-чевский. Командир полка (им стал полковник Александр Вильямсон) приказал лететь ведомым Карчевскому.

 

Тактика наших действий тогда была такая — вылететь со своего аэродрома, сесть под Свердловском и заправиться там, затем бросок под Орск, опять заправка горючим и оттуда — на перехват цели. Пара подходила к Свердловску, когда у Володи что-то стряслось с самолетом. Гусев потом рассказывал, что самолет Карчевского внезапно потерял скорость и начал валиться на крыло, двигатель, казалось, срезало… Володя катапультировался уже тогда, когда машина начала колесами чесать по льду. Понятно, парашют не раскрылся и он разбился…»

 

Прервем здесь рассказ Бориса Айвазяна и отметим: советский пилот Владимир Карчевский первая жертва с советской стороны в противоборстве с самолетом-»призраком» U-2, но не последняя.

 

«Гусев приземлился в аэропорту Кольцова, — продолжает рассказ Айвазян, — готовился к полету на Орск, но команду так и не дали. Видимо, нарушитель уже ушел… Потом создали комиссию для расследования катастрофы. Точного заключения, насколько мне известно, выработано не было. А версии такие — отказал двигатель или закончилось горючее. Правда, московская «команда» пыталась доказать, что летчик не был подготовлен к полету и поэтому погиб. Я считаю виновником гибели Володи Карчевского «холодную войну».

 

Оставим временно без внимания летчика-истребителя Бориса Айвазяна и отметим, что если для воинов-уральцев в какой-то мере полет U-2 был неожиданным, то «южане» уже следили за самолетом-шпионом к тому времени уже около 5 часов.

 

Вспоминает генерал-лейтенант в отставке Аркадий Ковачевич — в апреле 1960 года начальник штаба воздушной армии, дислоцировавшейся в Средней Азии:

 

«Получилось, что боевой работой частей по пресечению полета U-2 руководили расчеты двух командных пунктов — отдельного корпуса ПВО и наш — воздушной армии. Так вот когда «невидимка» приблизился к Тюра-Таму, то я понял, что ракетный полигон — последняя его точка. Больше таких важных объектов поблизости нет. После Тюра-Тама он, видимо, пойдет строго на юг. Так и оказалось. Впрочем, ошибиться было трудно, анализ показывал: летчик выполнял тщательно спланированную операцию по разведке наших сверхсекретных объектов.

 

Пока U-2 галсировал над полигоном, привожу в повышенную готовность истребительный полк, самолеты которого могли достать маршрут Тюра-Там — Мары. По нему должен был уходить, по нашим расчетам, иностранный разведчик, это самый кратчайший путь до южной границы. Полк был на самолетах Су-9 -высотных истребителях. Жаль только одного, не могли мы их тогда умело использовать…»

 

Из материалов расследования факта нарушения Государственной границы СССР:

 

«Самолеты Су-9, обладающие более высокими боевыми качествами для перехвата целей на больших высотах и скоростях, были использованы совершенно неудовлетворительно. Летчик, старший лейтенант Куделя, из-за плохой организации взаимодействия между командными пунктами истребительной дивизии на цель не наводился. Капитан Дорошенко оказался недостаточно подготовленным к полетам на больших скоростях и высотах на этом типе самолета. Майор Погорелое был поднят и выведен в зону на случай пролета нарушителя западнее Карши, но на цель не наводился. Два экипажа на Су-9 из состава Бакинского округа ПВО прибыли в район Мары с большим опозданием, когда иностранный самолет был уже за государственной границей.

 

Командиры истребительных авиационных дивизий и их командные пункты, боевые расчеты оказались не подготовленными к наведению новых высотных истребителей. Взаимодействие между КП дивизий осуществлялось плохо. Полковник Меньшиков, имея около 5 часов времени на подготовку к перехвату цели, не информировал командира соседней дивизии полковника Шилова о принятом им решении по использованию высотных истребителей, что в дальнейшем при вылетах запутало воздушную обстановку на участке этой дивизии и передача управления истребителями была сделана с большим опозданием».

 

Аркадий Ковачевич этот документ комментирует так:

 

«Факты — вещь упрямая. Но только обстановка была сложнее и запутаннее, чем в этих строках. Конечно, и Меньшиков, и Шилов, и расчет нашего командного пункта действовали не без ошибок, но, на мой взгляд, сделали все от нас зависящее. События помнятся хорошо. Звоню командиру дивизии Меньшикову: «Поднимай Су-9.» А он в ответ: «На Су-9 практически не летали, начали только переучиваться — до беды недалеко.» Аргумент весомый. Но подумал: уйдет разведчик, кто нас потом будет выслушивать — переучивались летчики или не переучивались. Полк вооружен высотными истребителями — это главное, а риск для военного человека — спутник жизни. Даю команду на подъем истребителей. А Меньшиков новую вводную подкидывает — на самолетах нет ракет, и на складах нет — еще не поступали. Что делать? Тут наши штабные инженеры, что на КП находились, подсказывают: на складах есть ракеты, предназначенные для МиГ-19, они подходят к Су-9. Говорю Меньшикову: «Пусть вешают эти ракеты.»

 

Сейчас о факте той боевой работы легко рассказывать, а представьте ситуацию тогда, скажем, в дивизии Меньшикова. Летчики не подготовлены — жди аварию или катастрофу, ракет нет, их доставка со складов, подвеска на самолеты в ускоренном режиме — тоже нервотрепка. Думал ли комдив, что истребители будут действовать в «поле зрения» чужого КП? Должен был, конечно, позаботиться об этом, да и КП армии обязан был это предусмотреть. Но обстановка-то запуталась при наведении истребителей на U-2 не от того, что комдиву Шилову поздно сообщили об использовании Су-9, как об этом написано в документе. Впрочем, расскажу подробнее.

 

Итак, я настоял на взлете. Старший лейтенант Куделя и капитан Дорошенко устремились в район полета самолета-нарушителя. Вначале их «вел» свой командный пункт, но возможность радиотехнических средств ограничена. Чуть позже по моей команде истребителей «взял» КП хозяйства Шилова. Взять-то взял, а вот что с ними делать, не знал. Скоростных высотных истребителей Су-9 в дивизии не было, и режим полетов этих самолетов, понятно, боевому расчету КП был неизвестен.

 

Думаю, если даже U-2 прошел неподалеку от части, где дислоцировались Су-9, то их нс смог бы навести и «родной» КП, по причине отсутствия должного опыта. (Когда U-2 ушел за границу, и нагрянули комиссии из Москвы, в Туркестанском военном округе проводился эксперимент по перехвату цели, индентичной самолету-шпиону. Прибывший в округ из центра подготовки летчиков опытный пилот в тех условиях не смог осуществить перехват. — А.Д.). Кроме того, что опыт был крошечный, он еще был и, как говорится, с кислинкой. Освоение Су-9 проходило сложно, сверху поступали ограничения по скоростному режиму, по форсажному, по другим параметрам. Летчики к 9 апреля выше 12.000 метров не поднимались, значит, и навыки у специалистов КП — соответствующие. Но если все-таки на КП у Меньшикова были наработаны хоть какие-то приемы по управлению высотными истребителями, то у Шилова о них просто представления, даже малейшего, не имели. Потому и вылетевший первым старший лейтенант Куделя и не был наведен на цель.

 

И потом, между дивизиями, разбросанными на просторах советской Средней Азии, на тот момент отсутствовала связь. Она осуществлялась через КП армии. Я держу две телефонные трубки, консультируюсь у Меньшикова, и по сути, управляю истребителем — в воздухе остался один капитан Дорошенко. Рассказываю Шилову: «На такой-то высоте разгони истребитель до М==1,7, потом — включай форсаж, совершай прыжок вверх.» Не знаю, как сложилась судьба капитана Дорошенко, но показал он себя тогда блестяще. Во-первых, он единственный на 17.500 метрах обнаружил U-2 — тот шел на три тысячи метров выше. И, во-вторых, сумел выйти на высоту нарушителя госграницы. Дорошенко передал, что видит цель чуть выше, и следом: падаю. Удержать Су-9 без соответствующей подготовки на 20 тысячах метрах ему оказалось не под силу.

 

U-2 все далее и далее уходил к границе. Вскоре комдив Шилов передает мне, что летчик Дорошенко в районе границы — топливо на исходе. Я -Шилову: «Поднимай МиГ-17 и выводи Дорошенко на близлежащий аэродром.» Тут следует звонок нашего главкома маршала авиации Константина Вершинина. Докладываю ему:

 

«Подвел Су-9 к нарушителю, но U-2 уже в районе границы.» Вершинин сразу же дает команду: «Пусть атакует и катапультируется.» Я возразил:

 

«Вдруг упадет не на нашу территорию, самолет в районе границы.» Комдив Шилов в это время поднял пару МИГов, а они вывели Су-9 на аэродром. Садился Дорошенко практически без топлива, но успешно приземлил истребитель (1 мая, когда летел Пауэре, мы все жалели, что капитан Дорошенко отправился за самолетами в Новосибирск и не мог принять участие в атаке на него). А на КП опять звонок от Вершинина: катапультировался летчик или нет? Я почувствовал: главком желает, чтобы летчик непременно катапультировался. Для меня его стремление так и осталось загадкой…»

 

Вместе с Аркадием Ковачевичем выстроили следующую версию. О том, что самолет-нарушитель вторгся далеко в пределы страны, знал глава государства Никита Хрущев. Он был разгневан тем, что Вооруженные Силы ничего не могут предпринять в течение 6 часов. Понятно, солидная доля ответственности ложилась на руководство ВВС. Катапультирование, возможно, позволило сказать, что летчик сделал все, что было в его силах. А может, маршал Вершинин боялся, что с окончательным расходом топлива погибнет пилот. Тень от катастрофы также бы пала на главкомат ВВС: летчик-шпион улетел, а своего пилота погубили — к тому времени уже погиб Владимир Карчевский.

 

Сразу же после 9 апреля в Ташкент прибыла многочисленная комиссия -возглавлял ее начальник Главного штаба Войск ПВО генерал Петр Демидов. Аркадий Ковачевич сказал автору очерка, что с ним тогда никто не беседовал. Но перед отлетом в Москву Демидов спросил его: можно ли было перехватить нарушителя? Ковачевич ответил, что нет, пока не готовы — ни системы наведения, ни средства перехвата.

 

Генерал-полковник в отставке Юрий Вотинцев о событиях, происшедших после 9 апреля рассказал следующее:

 

«Главком Сергей Бирюзов 9 апреля провел все 6 часов на Центральном командном пункте Войск ПВО. Когда самолет ушел, он, не повышая голоса, сказал мне: «За пролет нарушителя госграницы вас, товарищ Вотинцев, снимут с должности или строго накажут, но вы не теряйте уверенности в себе — у нас в ПВО за одного битого дюжину небитых дают.» А потом прибыла комиссия. Работала она не только в Ташкенте. Были сразу опечатаны несколько РЛС, а старые станции, как я уже говорил, неточно определили высоту, и 8 километров показывали, и 10, и 12, а самолет шел на 20. Проводка осуществлялась неровно.

 

Все это было использовано против нас, как мне думается. На заседании Политбюро Центрального Комитета партии, пользуясь данными проводки, председатель Госкомитета по авиатехнике — министр СССР Петр Дементьев и генеральный авиаконструктор Артем Микоян заявили: «В мире нет самолетов, которые бы могли 6 часов 48 минут идти на высоте 20.000 метров. Не исключается, что этот самолет периодически набирал такую высоту, но затем он непременно снижался. Значит, теми средствами противовоздушной обороны, что имелись на юге страны, его должны были уничтожить.» И делался вывод: ответственность за пропуск полностью ложится на Войска ПВО и корпус, которым командует товарищ Вотинцев».

 

В апреле 1960 года Маршал Советского Союза Родион Малиновский издал приказ по факту нарушения госграницы СССР. В нем давалась строгая оценка действий должностных лиц Войск ПВО и ВВС, командования ТуркВО. Присутствовали там слова «преступная беспечность», «недопустимая расхлябанность» и т.д. Генерал Юрий Вотинцев и полковник Аркадий Ковачевич, в частности, были предупреждены о неполном служебном соответствии. Командующий войсками Туркестанского военного округа генерал армии Иван Федюнинский получил строгий выговор.

 

«Когда 1 мая был сбит U-2, пилотируемый Френсисом Пауэрсом, и стали известны тактико-технические характеристики самолета-шпиона, определилось четко — в корпусе не было средств для пресечения полета самолета-нарушителя 9 апреля, — поведал автору заметок Юрий Вотинцев. — Мы сделали, на мой взгляд, все что могли. В августе 1960 года в Москве проходило служебное совещание. По его окончании маршал Бирюзов пригласил меня к себе в кабинет, открыл сейф и показал написанный им рапорт на имя Малиновского. Бирюзов указывал в нем на обстоятельства действий сил корпуса 9 апреля, на показания Пауэрса, докладывал, что средств для пресечения полета U-2 в корпусе не было, ходатайствовал перед министром обороны о снятии с меня взыскания. На рапорте я увидел резолюцию: «Товарищу Бирюзову С.С. Генералу со взысканием, наложенным МО, нужно ходить не менее года». Внизу стояли две буквы -P.M. — Родион Малиновский. Взыскание сняли ровно через год — вот так закончилась для меня та история».

 

Итак, 9 апреля 1960 года американскими спецслужбами была проведена неординарная разведывательная операция. В тот день самолету Локхид U-2, стартовавшему в Пешаваре, удалось, как говорится, неосуществимое — за один полет с высоты 20.000 метров взглянуть на сверхсекретные объекты Советского Союза — Семипалатинский ядерный полигон, авиабазу стратегических бомбардировщиков Ту-95, полигон зенитных ракетных войск близ Сары-Шага-на, ракетный полигон Тюра-Там (космодром Байконур). 9 апреля 1960 года, в 11 часов 35 минут U-2 сумел выскользнуть за пределы СССР в районе города Мары. Советская сторона в закрытой ноте сделал резкое заявление. Американцы отмолчались, дескать, мы к нарушению границы не причастны. Отмолчались и продолжили планирование разведывательных полетов над СССР.

 

Советская система противовоздушной обороны, заведенная локаторщиками в шесть часов утра 1 мая, набирала обороты. Ранним утром о полете самолета-незнакомца над СССР уже знали в Москве.

 

Забежим немного вперед и перенесемся на сессию Верховного Совета СССР, которая открылась 5 мая. «Об этом агрессивном акте, — заявил тогда Никита Хрущев, — министр обороны немедленно доложил правительству. От правительства было сказано: агрессор знает, на что он идет, когда вторгается на чужую территорию. Если он будет оставаться безнаказанным, то пойдет на новые провокации. Поэтому надо действовать — сбить самолет!» Вот что мы знаем о принятии решения на пресечение полета U-2 со слов председателя советского правительства.

 

По утверждению А.Н.Шелепина, в то время он был председателем Комитета государственной безопасности, события развивались несколько иначе. Как именно? Обратимся к его краткому рассказу:

 

«Глубокой ночью в канун праздника 1 мая 1961 года меня разбудили и сообщили, что южную нашу границу пересек иностранный самолет неопознанной принадлежности. Я тут же из дома позвонил в штаб ПВО страны и спросил, известно ли им об этом. Мне ответили, что это вымысел. Тогда связался по телефону непосредственно с начальником погранзаставы, который докладывал об этом, и в разговоре со мной он все подтвердил. После этого я разбудил Хрущева, сообщил ему о самолете-нарушителе. Он поручил найти министра обороны маршала Малиновского, чтобы тот немедленно позвонил. Министр после разговора с Хрущевым учинил жестокий нагоняй своей службе. Хрущев приказал сбить самолет ракетой».

 

Допустим, памяти Александра Шелепина можно довериться. В документах, с которыми приходилось знакомиться автору настоящих заметок, не отмечено, что самолет в 5 часов 36 минут обнаружен радиотехническими средствами. Но правомерен вопрос: как пограничники до наступления рассвета могли обнаружить самолет на высоте 20.000 метров?

 

Так или иначе, к шести часам утра система ПВО СССР была приведена в высшую степень готовности. Сигнал тревоги поднял офицеров и солдат во всех зенитных ракетных, истребительно-авиационных, радиотехнических частях и подразделениях Средней Азии и Казахстана, Сибири, Урала, а чуть позже и Европейской части СССР, Крайнего Севера. На командный пункт Войск ПВО страны прибыли главнокомандующий Войсками ПВО Маршал Советского Союза Сергей Бирюзов, его первый заместитель маршал артиллерии Николай Яковлев, начальник Главного штаба генерал-полковник авиации Петр Демидов, командующий истребительной авиацией генерал-лейтенант авиации Евгений Савицкий, командующий зенитными ракетными войсками генерал-полковник артиллерии Константин Казаков, другие генералы и офицеры боевого расчета. Маршал Сергей Бирюзов периодически связывался с командирами соединений, уточнял обстановку, требовал пресечь нарушителя. Активничал и генерал-лейтенант авиации Савицкий. Он отдал приказ командирам авиационных частей: «Атаковать нарушителя всеми дежурными звеньями, что в районе полета иностранного самолета, при необходимости — таранить».

 

По воспоминанию генерал-полковника в отставке Георгия Михайлова и полковника в отставке Александра Орлова, служивших в то время в Главном штабе Войск ПВО страны, когда в начале седьмого все командование Войск ПВО страны и усиление боевого расчета заняли свои рабочие места на КП, который в то время находился во дворе дома N 3 Министерства обороны на фрунзенской набережной в Москве, обстановка складывалась достаточно нервозная. В 10 часов на Красной площади должен был начаться парад, а затем демонстрация, на которых руководство партии, правительства и Вооруженных Сил, включая главнокомандующего войсками ПВО страны, должно было находиться на трибуне мавзолея.

 

К 8.00 утра на КП Войск ПВО страны уже был сделан вывод, что маршрут полета самолета-шпиона через район Свердловска пойдет далее к Белому морю, а аэродром посадки, вероятно, будет в Буде в Норвегии. Телефонные звонки от министра обороны Маршала Советского Союза Родиона Малиновского из Кремля и лично от Никиты Хрущева следовали один за другим. Содержание их было примерно следующим:

 

«Позор. Страна обеспечила ПВО всем необходимым, а вы дозвуковой самолет сбить не можете!». На что маршал Сергей Бирюзов отвечал: «Если бы я мог стать ракетой, то сам полетел бы и сбил этого проклятого нарушителя!»

 

Указания Никиты Хрущева подливали, как видно сейчас, горючего в огонь, охвативший огромный куст советской системы противовоздушной обороны. Вот выдержка из исторического формуляра одного из соединений ПВО, дислоцировавшегося на севере страны:

 

«1 мая 1960 года в 8 часов 37 минут в связи с нарушением воздушной государственной границы в районе Туркестанского военного округа иностранным разведчиком U-2 подразделения соединения приведены в боевую готовность для выполнения боевой задачи. Первый эшелон дежурных средств приведен в готовность через 8-9 минут… Передислоцировано 7 самолетов: два Су-9 на аэродром, один МиГ-19ПМ, два МиГ-19С на аэродром… Время готовности к вылету после получения приказания 9-18 минут…»

 

На одном из самолетов сделал бросок к предполагаемому маршруту иностранного разведчика капитан Василий Поляков, который два месяца спустя севернее мыса Святой Нос пресечет полет американского разведчика RB-47. Так закрывался Север. Обстановка на Урале, куда направлялся самолет-нарушитель, была еще жарче.

 

Предоставим еще раз слово бывшему военному летчику майору в отставке Борису Айвазяну:

 

«Напряженно было у нас и до Пауэрса. Каждодневно боевая тревога. Беспокойство доставляли американские самолеты и воздушные шары, нарушавшие наши границы. Шары сбивали. Я тоже уничтожил один — с шестого захода. В полку шутили, мол, не смог с первого захода снять неподвижную цель. А ведь в неподвижности вся сложность, попробуй попади, когда МиГ несется с огромнейшей скоростью на маленький шар, который, кажется, мчится на тебя. Мы. постоянно находились на аэродроме, в высотно-компенсирующих костюмах, в готовности немедленно взлететь. Наш замкомполка Герой Советского Союза Александр Вильям-сон часто говорил, что не сегодня — завтра может быть реально бой. В таком состоянии и встретили мы, уральцы, непрошеного гостя. Разумеется, такое же напряжение, как сейчас выясняется, было и у американцев. Разве не волновались причастные к полету? Пауэре до пересечения нашей границы сделал на U-2 27 вылетов, пробыл в воздухе 500 часов, но, как пилот признался позже, нервничал, и его одолевал страх».

 

Можно ли было пресечь шпионский полет до Урала? Разумеется, но только в районах дислокации зенитных ракетных комплексов. Маршал Родион Малиновский в мае 1960-го отмечал, что самолет был сбит в таком месте, чтобы летчик не мог прикрыться случайным нарушением нашего воздушного пространства. Заявление министра обороны было скорее всего рассчитано на общественность страны, зарубежную аудиторию и не соответствовало истине. А правда состояла в следующем. Истребители не доставали U-2, который шел на высоте приблизительно 20.000 метров (со средней скоростью 750 км/ час). Ракетные дивизионы молчали по другой причине. Маршрут полета до Урала в основном проходил вне зоны их огня. Мешали и различные случайности. Так, один из ракетных дивизионов, в зону огня которого U-2 вошел, не нес 1 мая боевого дежурства, и его расчет оказался не в состоянии открыть своевременно стрельбы по нарушителю.

 

И тем не менее, козырей на руках у пилота Локхид U-2 Френсиса Пауэрса не было. Советская система ПВО с каждой минутой набирала обороты. В связи с подъемом в воздух истребителей-перехватчиков и необходимостью расчистить небо от всей другой авиации, находившей в воздухе, по решению руководства страны был дан сигнал «Ковер». По нему все самолеты и вертолеты, не задействованные для уничтожения нарушителя, сажались на ближайшие аэродромы. Это позволило радиолокационным станциям надежнее вести цель. Словом, выполнить боевую задачу предстояло уральцам, воинам объединения, которым командовал генерал-лейтенант Евгений Коршунов.

 

В тот день, 1 мая, на аэродроме боевое дежурство несли заместитель командира эскадрильи капитан Борис Айвазян и летчик, старший лейтенант Сергей Сафронов. По сигналу боевой тревоги они взлетели в 7 часов 3 минуты. Через 32 минуты были в аэропорту Кольцов — в Свердловске. А дальше… Представим вновь слово Борису Айвазяну — непосредственному участнику тех событий:

 

«В Свердловске самолеты срочно начали заправлять горючим. Быстрее наполнили баки истребителя Сергея. Как ведущий, я пересел в его машину в готовности взлететь по приказу на перехват противника. Однако взлет задержали на 1 час 8 минут. На аэродроме случайно оказался самолет Су-9 — капитан Игорь Ментюков перегонял истребитель с завода в часть. Машина совершеннее МиГ-19, а главное — практический потолок у нее до 20 тысяч метров. Правда, к бою она не была готова, отсутствовало вооружение, летчик был без высотно-компенсирующего костюма.

 

На КП, видимо, точно определили высоту самолета-незнакомца и поняли — достать его мог только Су-9. Капитану Ментюкову и поручили перехватить U-2 на подходе к Свердловску. По включенной рации я слышал переговоры между КП и летчиком. «Задача — уничтожить цель, таранить,» — прозвучал голос штурмана наведения. Секунды молчания, а потом: «Приказал «Дракон» (фронтовой позывной командующего авиацией ПВО генерала Евгения Савицкого тогда знал каждый летчик).

 

Не знаю, звонил ли сам Савицкий или приказ подкрепили его именем, но я понял: летчик обречен, шел на верную смерть. Таранить на такой высоте без высотно-компенсирующего костюма, без кислородной маски… Видимо, иного выхода у командования на тот момент не было. Ракеты? Ракеты бездействовали. Дело в том, что атака проводилась первоначально южнее Свердловска. Шпион мог обогнуть город, обойти место дислокации ракетных дивизионов…»

 

Однако Френсис Пауэрc шел, что называется, на ощупь. И когда на аэродроме в Пешаваре провожающий его полковник Вильям Шелтон, напутствуя, говорил, что у Советов нет высотных ракет, он лукавил или не обладал необходимой информацией. Как мы уже знаем, к тому времени в СССР возле крупных экономических центров расставлялись зенитные ракетные комплексы С-75, способные поражать цели на высотах свыше 20.000 метров. Более того, на тот момент в Советском Союзе имелись и высотные истребители Су-9.

 

Один из пилотов Су-9 Игорь Ментюков хорошо помнит то время. Ему, одному из самых подготовленных летчиков Центра боевого применения и переучивания летного состава авиации ПВО, что находится под Муромом, в Савастлейке, могла выпасть возможность атаковать U-2 еще 9 апреля — в тот день он сидел за штурвалом самолета в Килп-Явре, на Кольском полуострове, в готовности к атаке высотной воздушной цели. Но тогда пилот U-2 не пошел через всю страну, 1 мая Френсиса Пауэрса ждали почти во всех полках ПВО, в том числе и получивших самолеты Су-9 — в Европейской части страны, в Средней Азии, Сибири. В готовности находились зенитные ракетные дивизионы с ЗРК С-75.

 

«В апреле шестидесятого, — рассказывал мне Игорь Ментюков, — меня бросили дежурить в Килп-Явр. В конце месяца возвращаемся домой, в Савастлейку, а мне новая задача — лететь в Новосибирск, взять там Су-9 с большой заправкой, перегнать в Барановичи (это в Белоруссии) и заступить на боевое дежурство. Там стоял истребительный полк, на его вооружении находились и Су-9. Они брали на борт 3.250 килограмм топлива. К маю шестидесятого в Новосибирске уже изготовлялись самолеты, бравшие 3.720 кг. А лишние полтонны горючего — это значительно большая дальность полета, больший рубеж перехвата. Задачу нам поставили жестко — 1 мая обязательно быть в Барановичах.

 

27 апреля с напарником капитаном Анатолием Саковичем прилетели в Новосибирск, взяли пару Су-9 на заводе и назад, на Запад, поджимало время. 30 апреля мы уже в Свердловске, на аэродроме Кольцова, но там подзастряли из-за погоды. Волнуемся, до Барановичей далеко, времени же осталось всего ничего. Не выдержал -позвонил в Москву дежурному по перелетам: мол, разрешите добираться до Барановичей другим маршрутом, Однако тот дал отбой, дескать, полетите завтра.

 

Утром 1 мая, примерно в начале седьмого, нас поднимают. По телфону получаю команду — «Готовность — номер один». Подумал, погода улучшилась, нас торопят. Правда, взлетел позже, направление — на Челябинск. Сразу возник вопрос: почему направили на восток? Чуть позже беспокойство усилилось. Со мной на связь вышел не КП аэродрома, а командующий авиацией армии ПВО генерал-майор авиации Юрий Вовк. «Я — «Сокол», 732-й, как меня слышите? Слушайте меня внимательно. Цель -реальная, высотная. Таранить. Приказ Москвы. Передал «Дракон».

 

Пошли минуты раздумья. Серьезный значит случай, если приказ передает сам «Дракон». Отвечаю: «К тарану готов. Единственная просьба, не забыть семью и мать…». «Все будет сделано».

 

В беседе я спросил Игоря Андреевича: а другим не мог быть исход поединка?

 

«Таран всегда опасен, — ответил собеседник, — а в моем положении -верная гибель. Вся загвоздка в том, что к боевому вылету я не готовился. Взлетел без ракет, а авиационных пушек на Су-9 нет. К тому же на мне не было и высотно-компенсирующего костюма, гермошлема. Во время перегонки самолетов это нам не требовалось. На высоте 20.000-21.000 метров меня в случае катапультирования разорвало бы, как воздушный шарик, на кусочки. И потом о каком-либо пессимизме говорить нет оснований — для летчика святое дело позаботиться о семье. А моя Людмила ждала ребенка, погибни я, нелегко бы ей пришлось одной с младенцем на руках. Кстати, сын родился 1 сентября шестидесятого, ровно через четыре месяца после того злополучного полета.

 

Иду в направлении Челябинска минут 17, а на связь никто не выходит. Подумал уже, направили и забыли. Но тут в наушниках раздалось: «Как меня слышите?» «Нормально», -отвечаю. «Следуйте этим курсом». Чуть позже: «Топливо выработал в баках?» Говорю: «Нет еще». Однако тут же последовала команда: «Бросай баки: пойдешь на таран». Сбросил баки. Команда: «Форсаж». Включил форсаж, развернул самолет на 120 градусов и разогнал его до скорости M=1,9, а может до М=2,0. Меня начали выводить на 20-километровую высоту.

 

Прошло несколько минут, сообщают: «До цели 25 километров». Включил прицел, а экран в помехах. Вот незадача. После старта работал нормально, а тут… Говорю: «Прицел забит помехами, применяю визуальное обнаружение». Но и здесь сложности. У U-2 скорость 750-780 км/час, а у меня — две с лишним. Словом, не вижу цели, хоть убей. Когда до цели осталось километров 12, мне сообщили, что она начала разворот. Уже потом узнал — в этот момент она пропадает на экране РЛС. Делаю разворот за самолетом-нарушителем. Мне сообщают, что я обгоняю цель на расстоянии 8 километров, проскакиваю ее. Генерал Вовк кричит мне: «Выключай форсаж: сбавляй скорость!» «Нельзя выключать», — я тоже вскипел, поняв, что на КП не знали, как использовать и наводить Су-9. «Выключай, это приказ», — передал еще раз генерал. Чертыхнулся и выключил. И тут новый приказ: «Уходи из зоны, по вам работают!» Кричу: «Вижу». В воздухе к тому времени появились сполохи взрывов, одна вспышка чуть впереди по курсу, вторая справа. Работали зенитные ракетчики…»

 

Первым огонь по самолету-нарушителю открыл зенитный ракетный дивизион, которым командовал капитан Николай Шелудько. Однако к тому времени самолет Локхид U-2 вышел из зоны поражения и стал огибать город, а потому ракеты не настигли его.

 

«Разворачиваюсь, ухожу из зоны огня, — продолжает рассказ Игорь Ментюков, — а затем спрашиваю о местонахождении цели. Мне. с КП: «Цель сзади». Предпринимаю новый разворот, но чувствую, что падаю. Шел ведь без форсажа, не заметил, как скорость понизилась до 300 км/ час. Свалился на 15 тысяч метров. А с КП: «Включай форсаж». Зло опять взяло, кричу: «Надо знать, как и на каких скоростях он включается». Разогнал самолет до 450 километров, пробую включить форсаж, хотя он включается при 550 километрах. В это время загорается лампочка аварийный остаток топлива. Становится ясно — наведение сорвалось. Дают указание — тяните до Кольцова».

 

А теперь вновь слово Борису Айвазяну:

 

«У Игоря Ментюкова заканчивалось горючее. «Идите на посадку», -последовала команда ему, а нам -взлет.

 

Взлетели. Самолет-разведчик над нами, но где? Кручу головой — вокруг никого. В те секунды заметил взрыв, и пять уходящих к земле точек. Эх, угадать бы тогда, что это был разваливающийся U-2. Я принял взрыв за самоликвидацию ракеты, понял, что зенитчики уже открыли огонь, и тут же сообщил на КП. Самолет противника, разумеется, мы не обнаружили, ведь его, как я понял, на наших глазах уничтожили ракетчики. Ну а если бы он продолжил полет, и мы увидели его? На высоту 20.000 метров (потолок у МиГа на 2-3 тысячи метров ниже) за счет динамической горки бы поднялся. Правда, за мгновение наверху увидеть самолет, прицелиться и открыть огонь — один шанс из тысячи. Однако и его пытались использовать…»

 

Прервем рассказ Бориса Айвазяна и перенесемся в зенитную ракетную часть, под Свердловск.

 

«Ракетчики полка восприняли приказ об уничтожении цели с волнением, — рассказывал генерал-майор в отставке Семен Панжинский, в то время начальник политического отдела.

 

— Обязанности командира дивизиона, которому предстояло сыграть 1 мая главную скрипку (подполковник Иван Шишов находился на курсах переподготовки), выполнял начальник штаба майор Михаил Романович Воронов. Он из фронтовиков. Дрался с фашистами на Дону, под Курском, Варшавой… Самолета-нарушителя в праздник, понятно, не ждали. И Воронов, и его сослуживцы несколько расслабились. Помнится, несколько офицеров накануне были отпущены в город, к семьям, планировали выйти на первомайскую демонстрацию. Так что дивизион встретил нарушителя в неполном составе. Конечно, это несколько сказалось первоначально на атмосфере в боевом расчете, но только первоначально. Взволнованность и напряжение в ходе боевой работы прошли…»

 

Координаты цели операторы станции разведки и целеуказания сержант В. Ягушкин, ефрейтор В. Некрасов, рядовой А. Хабаргин определили довольно-таки точно. Чуть позже офицер наведения старший лейтенант Эдуард Фельдблюм, операторы во главе с сержантом Валерием Шустером уже прочно «держали» противника. Цель была в зоне огня подразделения. Все ждали команды. Но в тот момент воздушная обстановка изменилась. Самолет-нарушитель взял новое направление полета, словно догадавшись о грозящей ему опасности. Черная линия курса цели на планшете обогнула тот невидимый рубеж, где возможно ее поражение огнем ракеты.

 

Перед майором Вороновым, всем расчетом возникла особенно сложная ситуация. Требовалось с большой точностью определить момент пуска ракеты, иначе… Иначе самолет мог уйти. Но вот опять нарушитель «захвачен». Связь между командными пунктами дивизиона и полка надрывалась, но звучное вороновское «Цель уничтожить!» услышали все. Стартовый расчет сержанта Александра Федорова сработал безошибочно. Всплеснулось пламя, и ракета, опалив землю, стремительно пошла навстречу самолету-нарушителю.

 

А потом… Потом произошла задержка. Вторая и третья ракета не сошли с направляющих. В чем дело? Поломка? Встали вопросы перед Вороновым. Тут же доклад на КП части подполковнику Сергею Гайдерову. Находившийся с ним главный инженер части майор Василий Боровцов порекомендовал: «Посмотрите на угол запрета». Случилось то, что бывает крайне редко: кабина наведения оказалась между ракетой и самолетом — у Воронова полегчало на сердце, причина задержки объективная. А тем временем первая ракета настигла цель.

 

Ракета взорвалась позади самолета, ее осколки пробили хвостовое оперение и крылья (радиус поражения осколками ракеты комплекса С-75 — до 300 метров), но не затронули кабину. Машина клюнула носом. Френсис схватился левой рукой за ручку дросселя, правой держась за штурвал. Самолет сотрясали сильные удары, бросая пилота по кабине. Крылья оторвались. Задрав нос к небесам, изуродованный фюзеляж штопором шел к земле. Пауэрс даже не попытался взорвать самолет (кнопка находилась рядом с креслом), хотя в соответствии с инструкцией обязан был это сделать. Взрывчатка разнесла бы на мелкие куски не только машину, но и пилота. И он решил выбраться из падающей машины, воспользоваться парашютом, это ему удалось. А за секунды до этого капитан Николай Шелудько -командир соседнего ракетного дивизиона получил приказ обстрелять U-2 еще раз — требовалась гарантия в поражении. Дивизион дал залп. Ракеты уже пришлись по обломкам самолета.

 

На экранах локаторов цель растворилась в помехах. Офицер наведения боевого расчета, которым командовал Михаил Воронов, старший лейтенант Фельдблюм решил, что их применил противник, увильнувший каким-то образом от ракеты. Дескать, летчик самолета-нарушителя выбросил контейнер с металлическими лентами, отсюда и помехи на экране локатора. Воронов согласился с этой оценкой. Сам Михаил Романович рассказывал так:

 

«На самом деле экран локатора забили отметки от обломков самолета, тем более что после залпа дивизиона Шелудько их стало еще больше. Через минуты мы поняли это, да и осколки уже падали на землю. Доложил на КП полка, оттуда выше. Но там сочли, что все же противник, прикрываясь помехами, продолжал полет. Словом, окончательный доклад об уничтожении U-2 последовал только тогда, когда был задержан Пауэрс, примерно через полчаса».

 

Более 30 минут после уничтожения американского самолета-разведчика на КП полка, а также на КП армии ПВО считали, что он продолжает полет. Специалистов радиотехнического батальона (его возглавлял подполковник Иван Репин), который выдавал для командных пунктов радиопозывную обстановку, также смутили пассивные помехи. А потому перед летчиками-истребителями Борисом Айвазяном и Сергеем Сафроновым, вышедшими в новый район, задача стояла прежняя — при обнаружении атаковать противника. «На очередном вираже, — поясняет Айвазян, — я передал Сергею команду оттянуться назад, мол, если в 2-3 минуты не обнаружим вражеский самолет, будем садиться, причем с прямой, то есть без традиционного круга над аэродромом.» Сафронов не отозвался, связь с ведомым оборвалась. Айвазян увидел в чистом небе необычное облачко, резко спикировал. Это ему спасло жизнь, он смог уйти от настигавшей его ракеты.

 

В беседе с Борисом Айвазяном поинтересовался: «Опыт помог?»

 

«В какой-то мере, но больше — случайность, — ответил он. — Необычное облачко вселило в меня тревогу, однако не предположение о том, что взорвался самолет Сергея. Не было для этого причин. От чего он может взорваться? А резко спикировал потому, что привычка сказалась. Во время учебных полетов я месяцев шесть выполнял роль цели, меня перехватывали товарищи по полку. Чаще просили подольше подержаться на высоте. Садиться порой приходилось почти с пустыми баками, все время увеличивая угол падения, почти падая. В тот раз я так и решил приземлиться, применив наработанный прием. «Захватить», видимо, ракетчикам было меня трудно, резкое пикирование — есть резкое пикирование, своего рода противоракетный маневр…»

 

В зенитном ракетном дивизионе, которым командовал майор А.Шугаев, восприняли появившуюся отметку от истребителей за вражескую цель, которая снизилась до 11 тысяч метров. Доложили на КП, оттуда пришло распоряжение генерал-майора Ивана Солодовникова на открытие огня по… МиГам. Об уничтожении U-2 майор Воронов доложит чуть позже.

 

Еще раз слово предоставляем Игорю Ментюкову:

 

«На аэродроме после посадки, прямо у самолета, меня встречало несколько полковников и двое в штатском. «Садитесь, — говорят, — поедете с нами на КП.» Но тут кто-то из встречающих увидел, что в нескольких километрах с неба падает что-то блестящее. Спрашивают у меня, что это может быть. Я вопросом на вопрос: «МиГи давно взлетели?» Гул их был слышен, и я предположил, что МиГи сбросили баки. Однако позже выяснилось, что падали осколки самолета-шпиона Локхид U-2.

 

Приезжаем на КП, мне подают телефонную трубку, на проводе заместитель командующего авиацией Войск ПВО генерал Семенов. Говорит: «Савицкий надеялся на вас, Ментюков.» Ответил ему, как наводили, дескать, так и действовал. Не договорил, как на экранах локатора опять появилась цель. Меня спрашивают: «Готов еще раз взлететь?» «Какой может быть разговор,» — отвечаю…»

 

К тому времени U-2 был уничтожен. Но об этом на КП армии ПВО не знали, Воронов, повторюсь, промедлил с докладом примерно 30 минут. В дивизионе, которым командовал майор А.Шугаев, за цель приняли вылетевших на перехват U-2, пару самолетов МиГ-19, пилотировавшихся капитаном Борисом Айвазяном и старшим лейтенантом Сергеем Сафроновым. И открыли огонь. Одной из ракет самолет Сергея Сафронова был сбит, летчик погиб. Борис Айвазян сманеврировал, и ракета прошла мимо.

 

Всего в ходе пресечения полета самолета-шпиона было выпущено 14 зенитных ракет.

 

«Только сел в самолет, — говорит Игорь Ментюков, — как слышу, что Борис Айвазян просит отозваться своего напарника, Сергея Сафронова. Но тот молчал. После взлета и мне поручили войти в связь с Сафроновым. Я начал звать его, но… На КП армии вскоре поняли, что случилось (майор Воронов доложил: цель уничтожена, спускается парашютист, о поражении цели на командный пункт сообщили и из дивизиона майора Шугаева), и больше никаких указании не давали. Я еще несколько минут шел по курсу. Вскоре я получил команду на посадку, тем более что взлетел без подвесных баков».

 

Сергей Сафронов погиб на виду у многих уральцев — жителей Верхнего Уфалея, спешивших на первомайскую демонстрацию. Самолет Сергея упал в десяти километрах от аэродрома, неподалеку на парашюте опустился и он сам — мертвый, с огромной раной на боку. Возможно, катапульта сработала от детонации, а может пилот сам сумел в последние мгновения привести ее в действие — установить это многочисленные комиссии не смогли. Сергею Сафронову в день гибели не исполнилось и тридцати, он ровесник Френсиса Пауэрса.

 

А из столицы в Свердловск в 12.00 вылетел самолет Ту-104. Это был первый самолет, вылетевший из Внуково после запрета на полеты самолетов гражданской авиации, введенного примерно в 8 часов утра. Из Москвы была наряжена солидная комиссия — в нее вошли сотрудники аппарата ЦК КПСС, военной контрразведки КГБ, офицеры и генералы Генерального штаба Вооруженных Сил и Главного штаба Войск ПВО страны.

 

Перед комиссией стояла задача — анализ действий боевых расчетов армии ПВО, сбор и доставка в Москву всех останков U-2. Свердловск на несколько дней стал горячей точкой. Обратимся еще раз к воспоминаниям Игоря Ментюкова, атаковавшего американский разведчик на Су-9:

 

«Вскоре после того, как стало ясно, что самолет-нарушитель сбит, на аэродром с командного пункта приехал командующий авиацией армии ПВО генерал-майор Вовк. Он меня знал, служили вместе в учебном центре в Саваслейке, потому сказал: «Слава Богу, Ментюков, что все обошлось». Он имел ввиду, что Пауэрса сбили. Если нарушитель ушел бы, скандал разгорелся бы крупный. Вовк сказал, чтобы я был по-прежнему наготове, всякое еще может быть. Однако обстановка стала разряжаться. В 3 часа над аэродромом показался вертолет. Привезли американского пилота для дальнейшей его отправки на самолете в Москву. Нас к вертолету сначала не допускали, а потом, узнав, что мы летчики, его атаковавшие, махнули рукой: мол, смотрите. Особого впечатления Пауэре на меня не произвел. На руках мы ему показали, это, мол, мы тебя атаковали. Разрешили нам взять немного дюральки от сбитого самолета. У меня кусок металла долго хранился.

 

2 мая по телефону со мной разговаривал (для этого я прибыл на КП армии ПВО) «Дракон» — генерал Савицкий. Он попросил доложить об атаке на нарушителя, а потом сказал: «Если бы не вы, Ментюков, он бы ушел.» Командующий считал, что из-за моей атаки U-2 начал совершать маневр и вошел в зону огня. Хотя он мог начать маневр, к примеру, для новых фотосъемок.

 

3 мая мы были в Барановичах, а 4-го меня вызвали в Минск. Туда, в штаб армии ПВО, прибыла комиссия из Москвы, возглавляемая генерал-полковником Пономаревым. Ее интересовало, почему бортовая РЛС оказалась забита помехами. Не знаю, к какому выводу они пришли. А предположения такие. На Су-9 имелась система электронной защиты задней полусферы, она давала помехи на прицел самолету противника. Видно, от нее «пострадал» и прицел моего самолета.»

 

Еще больше нервы потрепали летчику капитану Борису Айвазяну. Если у Ментюкова интересовались, почему со сбоями сработал локатор, то у Айвазяна — почему погиб ведомый.

 

«Когда случилось несчастье, много ходило разнотолков по поводу, якобы, не работавших на наших самолетах ответчиков «свой-чужой», — вспоминает Борис Айвазян. — Однако, скорее всего, не доработали на земле. Ответчик «свой» на машине Сафронова был включен и работал. Я сам включил ответчик на его самолете. Просто на летчиков начальству сваливать было легче, мол, сами виноваты. Сразу после полета ко мне подошел незнакомый подполковник и дал дельный совет: по свежим следам описать все как было. Мн. это пригодилось, когда прибыла комиссия, возглавляемая генералом Павлом Кулешовым. И меня стали тягать из одного генеральского кабинета в другой. И каждый требовал письменно изложить, как протекал полет. Но в конце концов обошлось. Когда в газетах был опубликован указ о награждении отличившихся при пресечении полета U-2, ко мне подошел командир полка и сказал: «Что ж, Сереже — награда — орден, а тебе — жизнь…»

 

Прибывшая в Свердловск комиссия установила следующее. Самолет-нарушитель пересек государственную границу в 5 часов 35 минут. Шел на высоте 18.000-21.000 метров со скоростью 720-780 км/час. Полет был пресечен в 8 часов 36 минут 2-м дивизионом 57-й зенитной ракетной бригады — боевой расчет возглавлял майор Михаил Воронов.

 

Причиной гибели Сергея Сафронова были названы следующие обстоятельства. Впрочем, обратимся к документу — к докладной министру обороны СССР.

 

«Командующий истребительной авиацией армии ПВО генерал-майор Вовк Ю.С. в 8 часов 43 минуты приказал поднять с аэродрома Кольцова два самолета МиГ-19, однако не доложил командующему, на главном командном пункте в течение десяти минут не знали, что истребители в воздухе.

 

В 8 часов 53 минуты штурман истребительной авиации армии полковник Терещенко 77. С. обнаружил на экране планшете пару МиГ-19 и приказал им на высоте 11.000 метров следовать в сторону огня зенитных ракет. От управления в дальнейшем самоустранился…

 

9-й отдельный радиотехнический батальон (командир подполковник Репин И.С.), когда уже нарушитель был сбит продолжал выдавать данные на главный командный пункт о его полете на высоте 19.000 метров, тогда как фактически здесь находились МиГ-19 на высоте 11.000 метров.

 

Неуправляемые истребители возвращались на аэродром через зону поражения 4-го дивизиона 57-й зенитной ракетной бригады, у которого аппаратура опознавания самолетов на РЛС 77-72 была неисправна. Имея информацию, что истребителей в воздухе нет, дивизион (командир майор Шугаев А. В.) принял их за самолет противника, дал залп ракет, сбил МиГ-19, пилотируемый старшим лейтенантом Сафроновым С. Л.

 

Причиной гибели летчика послужила плохая работа боевого расчета главного командного пункта армии ПВО. Начальники родов и служб не сообщали о принятых решениях на главный командный пункт, ГКП в свою очередь не информировал об обстановке командиров частей и соединений. В 57-й ЗРБ не знали о нахождении истребителей в воздухе. Поэтому был сбит самолет Сафронова с включенным ответчиком…»

 

Сейчас уже очевидно: главная причина всех просчетов — в несогласованности действий, нехватке опыта у офицеров командных пунктов, в необычности поединка, развернувшегося, по сути, в стратосфере. Как могли службы КП синхронно сработать, если таковой синхронизации они не достигли. Зенитные ракетные части только формировались, и управлять ими совместно с истребительной авиацией офицеры КП только учились. И тут без издержек не обойтись.

 

В мае шестидесятого был обнародован Указ о награждении воинов, которые пресекли полет самолета-шпиона (кстати, это был первый Указ, подписанный Леонидом Брежневым, который тогда стал Председателем Верховного Совета СССР). 21 человек удостоился орденов и медалей. Ордена Красного Знамени — старший лейтенант Сергей Иванович Сафронов (слово «посмертно» было опущено) и командиры зенитных ракетных дивизионов капитан Николай Шелудько и майор Михаил Воронов. На Воронова главнокомандующий Войсками ПВО страны маршал Бирюзов два раза писал представление на звание Героя Советского Союза, но дважды разрывал уже подписанный документ, чертыхался: доложил бы на десять минут раньше. На пути к геройскому званию вставал летчик Сергей Сафронов.

 

 

Нонна Гришаева ушла из «Большой разницы»

Артистка не смогла договориться с руководством относительно качества предлагаемых ролей

 

Нонна Гришаева была звездой передачи «Большая разница» на протяжении нескольких лет, однако теперь решила навсегда покинуть шоу. Как выяснилось, Гришаеву не устраивало качество выпускаемого продукта. «То, что мне стали предлагать, не устраивает меня по качеству, поэтому принимать участие в такого рода пародиях мне не хочется», — цитируют актрису «Дни.ру».

 

Сейчас Гришаева полностью посвятила себя театральным постановкам. Как сообщает издание, у актрисы в планах несколько театральных премьер, одна из них запланирована на 18 февраля. Зрители увидят музыкальный спектакль «Моя прекрасная Кэт», созданный по мотивам двух произведений — «Укрощение строптивой» и знаменитого бродвейского хита «Целуй меня, Кэт!», где Гришаева исполнит одну из главных ролей. Вторая премьера планируется в марте — «Школа злословия» по пьесе Р. Шеридана, которая пройдет в Театре им. Вахтангова.

 

Отметим, «Большую разницу» не так давно покинула еще одна звезда. Из юмористического шоу ушел соведущий Александра Цекало Иван Ургант. По его словам, такое решение связано с занятостью ведущего в собственном проекте «Вечерний Ургант». К тому же шоумен ведет кулинарную передачу «Смак».

 

Кроме того, недавно сменился формат передачи — «Большая разница» трансформировалась в информационно-развлекательный канал «БР-ТВ». «Теперь вам не нужно целый месяц ждать, пока один сериал сменит другой. Вам больше не будут целый час рассказывать, как приготовить жаркое, — вы можете всего лишь раз в месяц включить «БР-ТВ» и найти все, что нужно. Коротко. Лаконично. И конечно же, смешно», — рассказал в одном из интервью продюсер проекта Александр Цекало.

 

Новая передача представляет собой глобальную пародию на современное телевидение: это и познавательная программа для детей, и интеллектуальное шоу, и даже реклама. Лицом проекта стал Александр Цекало. «Я буду играть роль продюсера телеканала, его хозяина. Мы решили вдоволь поиздеваться над теликом», — поведал шоумен.

 

 

 

Отец и сын

 Быль

 

 Я сидел в преподавательской и тихо, но вдумчиво матерясь, составлял план-календарь мероприятий учебного сбора. Одним глазом заглядывая в календарь обычный перекидной, другим в план-график прохождения сбора, а третьим, сакральным — в программу военного обучения и положение о военных кафедрах. Другие, не менее захватывающие документы, были разложены на соседних столах, поскольку в преподавательской я был один.

 Начинать рассказ с местоимения «я» вообще-то некрасиво и невежливо по отношению к читателю, но в данном случае ничего не поделаешь, эта история начинается именно с того, что я сидел в преподавательской и копался в бумагах.

 Вторую неделю город был накрыт пыльным и удушливым колпаком тяжелой июньской жары. За ночь дома, тротуары и припаркованные автомобили не успевали остыть, а метро встречало утренних пассажиров липкой, болотной духотой.

 Стеклянная стена преподавательской выходила на солнечную сторону, и никакие шторы не спасали. Согласно институтским легендам, новое здание на проспекте Вернадского было спроектировано для какой-то африканской страны, робко вставшей на путь социализма. Однако, ознакомившись с проектом, африканцы схватились кто за сердце, а кто и за копья, и перешли на темную сторону силы, предавшись мировому империализму.

 Проект храма позитивистской науки оказался никому не нужен, и вот тут-то на него и наложил предприимчивую лапу наш ректор. Чертежи быстренько доработали, убрав систему централизованного кондиционирования, лифты и прочую буржуазную заразу; здание привязали к местности, встроили рахитичное отопление, и через каких-нибудь пятнадцать лет на замусоренном пустыре возникло гордое здание. Угрюмые мизантропы-архитекторы встроили в корпуса института чудовищные сквозняки, которые сносили со столов не только бумаги, но и увесистые книги, поэтому преподаватели и студенты научились, подобно ниндзя, стремительно прошмыгивать в двери, захлопывая их за собой снайперским пинком.

 Увлекшись любимым делом офицера-преподавателя, я не услышал скрипа открываемой двери, но ощутил мощный воздушный поток, повлекший ворох бумаг на столе к открытому окну.

 — Дверь, бля!!! — завопил я, падая с раскинутыми руками на стол.

 Вошедший промолчал, и тогда я, как умирающий лебедь, вывернул шею, чтобы увидеть, кого внесло в преподавательскую, и почему эта ходячая ошибка эволюции не закрывает дверь.

 Оказалось, что ко мне забрел какой-то гражданский. Уяснив, наконец, сложившуюся ситуацию, он поспешно прикрыл дверь.

 — Вы к кому? — спросил я, получив, наконец, возможность снять руки с бумаг и принять более-менее естественную позу.

 — Я бы хотел видеть начальника пятого курса, — объяснил посетитель.

 — Прошу! — показал я на свободный стул, — это я и есть.

 Обычный мужичок, за сорок, с изрядной лысиной, весь какой-то сероватый, невзрачный, я бы сказал, мышевидный.

 — Я отец студента (тут он назвал фамилию), и хотел бы узнать, где он будет проходить сбор.

 Я порылся в списках и назвал гарнизон.

 — Кстати, в эту точку еду я сам.

 — Очень хорошо! — обрадовался мышевидный. — Скажите, а… вы моего сына знаете?

 — Нет, я в их взводе занятия не вел. А что?

 — Ну… гм… — замялся он, — видите ли, мальчик немного… своеобразный…

 — У него что, проблемы со здоровьем?

 — Нет, что вы, в обычном смысле — нет, иначе он не смог бы поступить, но…

 Я молча ждал, пока мой собеседник выберется из неудобного положения, в которое он сам себя загнал. Если он скажет «больной», тогда я немедленно отправлю парня на военно-врачебную комиссию, а если скажет «здоров», тогда вообще непонятно, зачем он пришел и завел этот разговор.

 — Я бы хотел попросить…ну… чтобы в части вы уделяли моему сыну немного больше внимания, чем остальным, вот и все… — наконец сформулировал он.

 — Хорошо, не беспокойтесь, — я пододвинул к себе Ежедневник, — все будет в порядке, полк хороший, я там уже проводил сбор, условия нормальные, от Москвы не очень далеко, вы можете приехать к нему на Присягу.

 — Да, — сказал он, — я приеду. Обязательно. Извините за беспокойство. Всего доброго.

 После ухода моего странного гостя я, конечно, сразу же нашел личную карточку его сына. Ничего особенного. Парень неплохо учился, взысканий не имел. Так…

Ну, аттестации командира взвода, написанные под диктовку куратора, мы пропустим… Вот, автобиография. Тоже ничего необычного. Мать умерла, не повезло парню… В институт поступил сразу после школы… Годен с незначительными ограничениями…

Оп-паньки… Отец — сотрудник КГБ! Надо же… Хотя, кто их знает, может, чиновник какой, кадровик или снабженец…

 Замученный жарой и бумажной рутиной я забыл о странном посетителе, и не вспоминал о нем до самого отъезда в войска.

 ***

 Мы сидели в полупустом купейном вагоне пассажирского поезда. В таких поездах спросом пользуются плацкартные и общие вагоны, а народ побогаче выбирает скорые поезда.

 Начался тихий, подмосковный дождик, за окном мелькали мокрые и пустые дачные станции, переезды с вереницами машин у шлагбаума, колхозные поля, поросшие какой-то сельхозрастительностью, одинокие велосипедисты, согнувшиеся под тяжестью промокших плащей…. Оставив позади Москву, поезд разогнался, погромыхивая на стыках. В купе старенького, но чистого вагона стало уютно и тепло. Завтра будут длинный, хлопотный и пыльный день, а сегодняшний вечер — твой, можно поваляться со специально взятой из дома скучной книгой, подремать, напиться из бренчащего стакана чаю, а потом всласть отоспаться под привычные поездные звуки…

 В дверь постучали.

 — Да! — крикнул я, подумав, что это, наверное, студент с докладом по отбою.

 Дверь отъехала, и в купе вошел какой-то мужчина в спортивном костюме с пакетом в руке. Нашарив на столике очки, я пригляделся и вспомнил, что это тот самый мышевидный КГБ-шник.

 — Вы позволите? — спросил он.

 — Пожалуйста. Я подтянул ноги и указал на полку.

 — Вот, — сказал он, доставая из пакета бутылку, — я бы хотел познакомиться с вами, товарищи офицеры, поближе…

 Мой коллега удивленно посмотрел сначала на бутылку, потом на меня, а потом на нашего посетителя. Он недавно пришел на кафедру после академии, и наших порядков не знал. Мне же визит «отца солдата» совсем не понравился. Пить спиртное с незнакомым человеком в поезде, да еще и с отцом одного из наших студентов, да еще работающим в «Конторе» я вовсе не собирался.

 — Извините, — хмуро сказал я. — Вечер встречи придется перенести. Нам пить нельзя — людей везем, мало ли что может случиться? Да и вообще, я не привык к студентам идти со «шлейфом».

 Установилось неловкое молчание. Выждав несколько секунд и поняв, что мы ждем его ухода, мужик извинился, сунул бутылку обратно в пакет и вышел.

 — Ни фига ж себе… — удивленно сказал мой коллега, — Это что, у вас каждый раз такие номера?

 — Не поверишь — первый раз… — ответил я, — даже и не знаю, что подумать. Давай-ка мы с тобой будем повнимательнее. Вообще повнимательнее. А то нарвемся в полный рост, и не заметим, где…

 Следующим утром на вокзале нашего надоедливого попутчика видно не было, то ли старался на глаза не попадаться, то ли мы в процессе суетливой перегрузки студенческих организмов из вагонов в «Уралы» просто не обратили на него внимания.

 В гарнизоне я приказал коллеге организовать семинар на тему «Как нам обустроить казарму», а сам решил заложить круг почета по штабам. Нужно было представиться начальнику центра — генералу, договориться с тыловиками о питании и обмундировании студентов, которые, переступив границу КПП, стали курсантами, и решить еще десяток подобных вопросов.

 Проблемы обычно возникают, если полк сталкивается с нашествием военизированных студентов в первый раз. Ознакомившись с директивой Генштаба и подавив естественный приступ ужаса, управление полка занимает круговую оборону, и каждый бюрократический вопрос приходится решать с боем, как писал Маяковский, «перешагивая через юнкеров». На следующий год командно-штабная девственность оказывается уже нарушенной, все проходит без административных лубрикатов в виде звонков из Москвы и шифротелеграмм, а уж третий приезд похож на секс старых супругов — без выключения телевизора.

 Выгружая из портфеля на стол НШ центра глухо звякающие московские сувениры, я поинтересовался наличием отсутствия проблем.

 — В принципе все нормально, — ответил НШ, машинально выстраивая бутылки в боевой порядок «колонна пар», но есть нюанс. У нас стрельбище закрыли.

 — Кто?! — изумился я, — вы же типа градообразующие! Зеленый Пыс что ли наехал?

 — Дачники, с-суки, вложили, — объяснил НШ. — Понастроили сараев своих у самого аэродрома, ну и стали жаловаться, мол, пули над головами свистят. А чего бы им не свистеть? Ты же наших чингачгуков видел. Кто флажок на обваловании сбил, тот у них — «летчик-снайпер». Ну и запретили нам стрелять.

 — А как же присяга? — спросил я. — Положено же отстреляться…

 — Хороший вопрос, архиверный. Нет стрельб — нельзя присягу проводить. Вот ты и думай, как-никак цельным подполковником работаешь. В Москву звони, пусть там решают.

 — Ну, для этого-то мне и звонить не надо. А то я не знаю, чего они решат… А еще стрельбища у кого-нибудь здесь есть?

 — Есть одно, у МВД-шников. У них там что-то вроде тюрьмы или колонии, не знаю точно, так при ней есть стрельбище. Можно отстреляться там, но… нельзя. Они денег хотят.

 — Много?

 — Не мало. Да и неважно, сколько, в директиве ГШ не сказано, что за стрельбы можно платить. Меня за этот платеж первый же ревизор за яйца подвесит.

С остальными элементами сбора проблем не будет, а вот насчет стрельб — тебе суетиться. За подарки — спасибо. После присяги заходи, будем пробовать.

 В Москву я, конечно, позвонил. Шеф, обожавший решать общие вопросы, но страшно раздражавшийся, когда перед ним возникала конкретная проблема, обещал подумать и велел перезвонить через пару дней. Я знал, что думать он будет до конца сбора, а крайним все равно окажусь я.

 Вечером после отбоя мы сидели в номере гарнизонной гостиницы, собираясь поужинать. В дверь постучали. На всякий случай я убрал со стола бутылку «Князя Шуйского». А вдруг это студент из казармы? Водка на столе преподавателей — это непедагогично.

 Но это оказался не студент. К нам опять пожаловал мышевидный родитель в спортивном костюме, правда, на этот раз без пакета.

 — Разрешите?

 — Прошу… — вздохнул я и уступил ему стул, пересев на кровать.

 — Я много времени у вас не отниму, — сказал он, — успеете поужинать. Тем более, пить вы со мной не хотите… Да нет, я все понимаю, я можно сказать, привык, «Контора глубинного бурения» и все такое, так ведь?

 -Ну-у-у…

 — Именно что «ну-у-у». Но поговорить нам все-таки надо. А потом я уйду.

 — Хорошо, — сказал я, — давайте поговорим. — Мне стало любопытно.

 — Дело в том, — начал наш гость, — что много лет назад я служил… гм… ну, неважно, где. А важно, что там я схлопотал себе дозу облучения. Хорошую такую дозу, увесистую. Можно сказать, несчастный случай, виноватых не было, но по тогдашним, а уж тем более по сегодняшним меркам, доза была такой, что можно было начинать заниматься организацией собственных похорон. Сначала-то я этого не понял, но вот тем, кому понимать положено, все стало ясно как днем. От работ меня отстранили, и немедленно самолетом в Москву, в госпиталь. Зачем, почему? Врачи молчат, глаза отводят, но обследуют по полной программе. Вот по этой самой программе я и начал кое о чем догадываться, ну, а потом кто-то из врачей проговорился. Что со мной будет, и сколько мне осталось, они, конечно, не сказали, но догадаться и так было нетрудно. Я когда все понял, чуть руки на себя не наложил. Страшное это дело, когда у тебя внутри тикает. И вот лежишь ты и ждешь, что и как будет, когда оно дотикает. И сколько еще этих тиков осталось…

 Мы с коллегой переглянулись, я достал с подоконника бутылку и разлил водку по стаканам. Наш гость равнодушно выпил полстакана, ради вежливости взял со стола ломтик помидора — закусить — и продолжил рассказ, потирая горло и покашливая, видно было, что воспоминания ему неприятны, и он начинает нервничать.

 — Да… Самое страшное, помню, было среди ночи проснуться. Лежишь, смотришь в потолок — и ждешь.

 Отлежал я неделю, потом еще одну. Ничего. Никаких признаков лучевого удара.

То есть вообще никаких. На третью неделю смотрю, врачи улыбаться начали, глаза отводить перестали. «Повезло!», — говорят. Невероятно повезло, небывало, причем никто так и не понял — как и почему. Месяц я в больнице провалялся, потом санаторий был, потом выписали. Со старой работы меня, ясное дело, убрали, но перевели в Москву, в центральный аппарат, сразу же квартиру дали, матпомощь, подъемные, лечебные, все такое.

 Первое время мы с женой ночи спать не могли — боялись, а вдруг ночью со мной что-то случится? То я не засну, то она — лежит, за руку меня держит. Потом как-то обвыклись…

 А потом жена сказала, что беременна. Сколько вместе прожили — ни одной беременности, а тут — нате. Кинулись по врачам. Все плечами пожимают: «Противопоказаний никаких, но… не советуем!».

 В общем, родился у нас сын. Нормальный ребенок, самый обычный. То есть болел, конечно, капризничал, но — как все. С ним мы и про мой случай как-то забыли.

И все было нормально, пока ему двенадцать не исполнилось. А в двенадцать все и началось. Сначала у него, ни с того ни с сего, волосы выпали, вообще все, даже брови и ресницы. А потом самое главное началось. Не знаю, как описать, чтобы вы поняли. Он нормальный парень, кто его только не обследовал, ничего не находят у него. Но есть одна странность — время от времени он как бы отключается на секунду-другую, вроде как засыпает без снов, а потом опять все нормально.

И этих отключений он не помнит…

 У жены первый инфаркт случился, когда ей про меня сказали, второй — когда парень… ну, волос лишился, а третий последним был.

 Так что теперь мой сын — все, что у меня осталось, это мой крест, моя вина.

И я везде с ним. И я — не стукач и не провокатор… — он криво усмехнулся.

 Я молча разлил остатки водки.

 Гость взглянул в наши вытянувшиеся физиономии и спокойно сказал:

 — Не принимайте близко к сердцу, это проблемы мои, а не ваши, но знать вам все-таки надо. Я, пожалуй, пойду, но на всякий случай: я живу в этой же гостинице — (он назвал номер) — и если будет нужна помощь…

 — Подождите! — вдруг сказал я. — Есть одна проблема, — и рассказал про стрельбы.

 — Если бы все проблемы были такими… — засмеялся он. — Этот вопрос я беру на себя. Спокойной ночи.

 На следующее утро после полкового развода ко мне подошел капитан с кирпичными петлицами:

 — Товарищ подполковник, я начальник стрельбища учреждения номер такой-то! Разрешите получить указания на предстоящие стрельбы.

 — Вот приказ на проведение стрельб… — я полез в папку за документами.

 — Ничего не нужно, команда прошла из Москвы, все организуем своими силами, как положено. Назовите только дату, время, количество стреляющих и номера упражнений…

 ***

 На стрельбах я решил присмотреться к сыну чекиста.

 Издалека — ничего особенного. Рослый, веселый, по виду — совершенно нормальный парень. Вблизи, конечно, выглядит страшновато: лицо без бровей и ресниц, пилотка на абсолютно лысой, блестящей, как полированная слоновая кость, голове… В ухе, кстати, кольцо. Этакий киберпанк в стиле «милитари» или джинн, Алладинов дружок… Однако на свою странноватую внешность студент не обращал ровно никакого внимания, его товарищи, привыкшие к ней за пять лет, тоже. Как все нормальные студенты, они дурачились, над чем-то хихикали, а то ржали во весь голос, постоянно бегали в курилку, и вообще вели себя непринужденно.

 На огневом рубеже я на всякий случай встал за студентом, однако он отстрелялся без происшествий, не проявив особой меткости, но и не промазав. Вообще, никаких странностей я за ним не заметил, хотя и старался не упускать его из виду. Нормальный-то он нормальный, — думал я, разглядывая студента, — но как его на аэродром выпускать? Заснет там на секунду, и привет мартышке. Нет, нафиг-нафиг, опасно, — решил я. — Надо от этого воина избавляться.

 Вечером я зашел в номер к ГБ-шнику, чтобы поблагодарить его за хорошо организованные стрельбы. Потом я сказал:

 — Я подумал и принял решение. После присяги заберете сына в Москву. В армии ему все равно не служить, а на аэродром я его выпустить не могу. Боюсь. Думаю, что начальник центра возражать не будет, а с начальником кафедры я попробую договориться.

 — Не надо, — сказал он.

 — Что не надо?

 — Договариваться не надо. Я с вашим начальником разговаривал еще до отъезда. Он сказал — на ваше решение.

 — Чего же вы мне раньше не сказали?

 — Ну… Я хотел, чтобы вы сами приняли решение, а не выполнили приказ начальника.

 — Но-но, вы это прекратите! Бросьте свои гэбешные штучки! — засмеялся я. Он тоже улыбнулся и достал уже знакомую бутылку коньяка. — Ну, теперь-то можно?

 ***

 После окончания Присяги отец и сын уезжали в Москву. Я пошел проводить их до КПП.

 Парню уезжать явно не хотелось, и я его понимал. Невольный страх гражданского человека перед армией у него уже рассеялся, впереди у его товарищей была интересная работа на аэродроме, а по вечерам — волейбол, преферанс втихаря, а то и бутылка водки на троих. И не ради опьянения, а ради спортивного интереса, потому что нельзя, но все пьют!

 Они оставались, а он уезжал.

 Парень несколько раз оглянулся на казарму, штаб полка, высокие белые кили самолетов, выглядывающие из-за деревьев, до которых он так и не добрался.

Он понимал, что больше здесь никогда не будет, и старался все запомнить получше.

 Отец не оглядывался. Обо мне он, казалось, забыл, и смотрел только на сына. Случайно я поймал его взгляд. В нем был любовь, многолетняя, тяжелая усталость и, казалось, безысходная тоска.

Историю рассказал Кадет Биглер

Жители Лондона объявили войну Абрамовичу

 28 февраля 2013

Жители Челси возмущены решением властей, которые дали миллиардеру добро на перестройку исторического здания

 

Российский миллиардер Роман Абрамович перестроит лондонский особняк XVII в. под себя. Разрешение на реконструкцию купленного им исторического здания — дома художника Джеймса Уистлера с видом на Темзу — российский миллиардер добивался от властей района Кенсингтон и Челси в течение трех лет.

 

Абрамович планирует объединить особняк с двумя соседними зданиями, пишет Daily Mail. Часть дома превратят в художественную галерею для картин, которые Абрамович собирал вместе с подругой Дарьей Жуковой, а под особняком соорудят двухэтажный подвал. Ремонтные работы, на которые, по предварительным подсчетам, потребуется 10 млн фунтов стерлингов и три года, начнутся в ближайшее время.

 

Жители района планами Абрамовича недовольны. Они считают, что в результате реконструкции будет испорчен облик дома и прилегающих зданий, а также закрыт вид на Темзу. «Сражение может быть проиграно, но война еще не закончена. Мы не собираемся сидеть сложа руки и надеемся, что власти нас услышат», — заявил один из соседей миллиардера.

 

Владелец «Челси», по данным Daily Mail, решил перестроить особняк после неудачной попытки получить разрешение на объединение нескольких квартир в элитном жилом комплексе в престижнейшем лондонском районе Белгравия.

Как приготовить скумбрию домашнего посола

Любителям вкуснейшей соленой скумбрии посвящен сей рецепт. Он прост, засолить по нему скумбрию сможет даже заядлый холостяк, не имеющий особых навыков кулинара.

   Итак, берем две крупных замороженных скумбрии, размораживаем под проточной водой, моем, голову отрезаем, внутренности так же удаляем прямиком в мусорное ведро. Промываем рыбку снаружи и внутри, бумажными полотенцами влагу удаляем и приступаем к варке рассола. 

 Как варить рассол, он же маринад: четыре столовых лодки чая нужно залить литром кипятка. Получается такой себе крепкий чай, в котором будет плавать наша размороженная скумбрия. В чай (остывший) четыре ложки столовых соли и столько же сахара добавляем, размешиваем. В этот солено-сладкий чайный рассол скумбрию помещаем и храним в холодильнике целых четыре дня. Потом вынимаем из маринада, подвешиваем на кухне над умывальником на ночь, утром снимаем и прячем в холодильник, завернув рыбку предварительно в пакет бумажный. Все. Рыбка готова! Нарезаем и пробуем.   

Приятного аппетита!   

 

«Пираньи» Сергея Жигунова: на что тратятся бюджетные деньги

Сергея Жигунова обвинили в отмывании денег, выделенных на съемки его фильма «Пираньи» в кредит под поручительством Нацрыбресурса

 

В Госдуме лежит закон о поддержке кинематографа в России. Генпрокуратура тем временем проводит проверки в Министерстве культуры — как расходуются выделенные в том числе и на кино бюджетные деньги.

 

А расходуются они плохо. Кино превратилось в бизнес с откатами, взятками, отмывом денег. Недавно в последнем заподозрили Сергея Жигунова.

Раздружились

 

В своё время экс-«гардемарин» Сергей Жигунов снимал фильм о браконьерах под названием «Пираньи». На производство картины под поручительство Нацрыбресурсов был взят кредит в 39 млн руб., якобы на фильм собирались получить грант, который покрыл бы затраты Нацрыбресурсов. Правда, впоследствии оказалось, что гранты Нацрыбресурсам могли дать только на документальные ленты. Теперь Сергея Жигунова обвиняют в том, что он задолжал государству миллионы.

 

«Я знаю, что такой долг есть, — сказал «АиФ» Александр Савельев, руководитель пресс-службы Росрыболовства. — Но само Росрыболовство и его руководитель Андрей Крайний к этой истории не имеют никакого отношения, поскольку все договоры Нацрыбресурсы заключали в то время, когда ими руководил О. Миронов, давний приятель Сергея Жигунова. Это их личные взаимоотношения».

 

 

Известный сценарист Елена Райская, у которой с Сергеем Жигуновым давние счёты, рассказывает: «Вы помните конец 2008 г., когда до нас докатился кризис? Тогда приостановились или закрылись практически все киношные проекты. Но вдруг в середине января 2009-го позвонил Жигунов и сказал, что есть возможность сделать новый проект. Мы поехали вместе с Жигуновым на встречу с Андреем Крайним в Росрыболовство. Речь шла о сценарии фильма. Крайний рассказал много интересного о работе рыбнадзора на Дальнем Востоке, о браконьерах, о том, как действует рыбная мафия. После этой встречи я написала вариант сценария «Пираньи». Фильм «Пираньи» делался мучительно. Сначала был один режиссёр, потом вдруг всё остановилось на год. Как я поняла, перерыв в работе был выгоден, так как под это могли списать большую сумму денег. Затем на проекте появился другой режиссёр, он и снял фильм»…

 

Сам Сергей Жигунов долга не отрицает, но говорит, что ему должны ещё больше. «Более неприличной ситуации в моей жизни не было, — возмущается Сергей Жигунов. — Да, цифра 34 млн руб. существует. Уже на протяжении трёх с половиной лет идут суды между моей студией и подчинённой структурой Росрыболовства Национальными рыбными ресурсами. Судьи выясняют, кто кому что должен. Мы считаем, что они должны нам 52 млн руб. на основании бумаг, которые они когда-то подписали, а они считают, что мы должны им 34 млн руб. А началось всё с того, что года 4 назад меня пригласили в Росрыболовство, предложили снять фильм о проблемах с браконьерами. Я согласился. В качестве заказчика выступила компания под названием «Национальные рыбные ресурсы», полукоммерческая структура, которая занимается зарабатыванием денег для Росрыболовства.Интернет-опрос

 

Современное российское кино…

Бывают неплохие фильмы — 37% (156 голосов)

Вызывает у меня неприязнь — 33% (141 голос)

Я не смотрю — 22% (96 голосов)

Не хуже Голливуда — 8% (33 голоса)

 

Всего голосов: 426.

 

Опрос проводился на сайте WWW.AIF.RU

 

Со мной подписали договор. Я начал работу по производству фильма. Деньги нам платили крайне нерегулярно — из контракта на 120 млн руб. мне выдали 6 млн… В какой-то момент мне предложили взять кредит, о котором Нацрыбресурсы сами и договорились. Они же выступили и гарантом по этому кредиту. Кредит был целевой, шёл на производство фильма.  В сентябре 2009 г. Нацрыбресурсы сообщили, что они отказываются от этого производства, потому что… они не имели права вообще заключать такой договор! Мы остановили съёмки. Банк, естественно, через полгода деньги взыскал, и теперь Нацрыбресурсы хотят получить по совершенно другому договору с меня то, что банк получил с них. Нас проверяли благодаря Нацрыбресурсам самые разные органы, включая ФСБ. Все проверки подтвердили, что деньги были истрачены на производство фильма. С Нацрыбресурсами суды продолжаются, их уже было 6 или 7. Какие-то выигрывают они, какие-то — мы».

Кино «по-чёрному»

 

Увы, описанный случай весьма типичен для нашего кино. Владимир Семаго, бизнесмен, политик, тоже в своё время участвовавший в этих «киноиграх», приоткрыл схему отмыва: «На фильмы «с господдержкой» государство тратит наши с вами деньги. Кино — дело хорошее. Но почему Министерство культуры или Фонд поддержки кино не создадут департамент, в котором конкретные люди будут отвечать за тот или иной проект? Чтобы куратор имел право посмотреть, что за договор заключён с компанией, почему такая цена. Ведь много факторов обмана возникает ещё до того, как фильм начинает сниматься. Вот продюсер приходит в Фонд поддержки кино, просит денег. Они говорят: «Мы вам можем дать 50 или 70 процентов от бюджета. Остальное добирайте сами». Что делают ушлые кинематографисты? Пишут смету, к примеру, на 1 млн 300 тыс. Говорят, что 300 тысяч якобы нашли. И никто этого не проверяет! Даже если проверяют, делается простая «проводка»: сегодня деньги завезли, завтра увезли. Берётся за это 10% от суммы. Банки такие фишки проделывают, есть специальные структуры для этого. В итоге с бумажкой о том, что у вас есть 300 тысяч, вы идёте в Фонд поддержки кино. В фонде пишут: «Все условия выполнены. Мы даём 1 млн». Но теперь вы должны и эти 300 тысяч, и проценты по ним банку вернуть. Откуда деньги брать? Конечно же, из основной сметы. Находится какая-то фиктивная работа. Например, вы заключаете договор якобы на оказание консультационных услуг, связанных с очень сложной спецификой фильма, выписываете за это 50 тыс. долл. консультанту, но половина из них идёт вам в карман. И вот таких наслоений на производстве фильмов очень много.

 

Понятно, что наши фильмы в прокате не окупаются. Любой продюсер понимает, что он, если делать по-честному, занимается абсолютно бесполезной работой. Но он же не дурак. Значит, он берёт производство фильма на два года, в среднем это приносит ему украденных 100 тысяч в год, то есть 200 тысяч за два года… В результате из условно 1 млн 300 тысяч бюджета фильма 600 тысяч разворовывается — ведь в процессе съёмок задействован не только продюсер…»

 

Недавно суд уже вынес решение в пользу Минкульта, по которому «Союзмультфильм» должен вернуть 5 млн руб. за так и неснятое продолжение мультика про попугая Кешу. Деньги испарились? Видимо, улетели на Таити, куда сам Кеша не долетел. Учитель, публицист и бывший депутат Моссовета Сергей Белашов как-то поработал в массовке на съёмках одного из высокобюджетных фильмов и был удивлён процессом оплаты. «В съёмках участвовали не только профессионалы, но и самодеятельные артисты в своих национальных костюмах, — пишет Сергей Белашов. — Когда им предложили расписаться за получение денег в ведомости, там не была указана цифра выплаченных сумм. Заплатили 1200 руб. каждому. Какие суммы были вписаны потом организаторами съёмок в ведомость, неизвестно…» Несколько лет назад в Бурятии тоже решили снять исторический блокбастер «Чёрные всадники». Федеральное агентство по культуре и кинематографии выделило 3 млн руб. Спустя время чиновники потребовали прислать отчёт о потраченных средствах, но бурятские кинематографисты этого не сделали. Суд вынес решение в пользу федеральных властей.

 

После выхода на экраны фильма «Утомлённые солнцем-2: Предстояние» депутаты Госдумы потребовали дать ответ, на что Никита Михалков потратил средства. «На производство… было потрачено 17 млн долл., — писал коллегам депутат Николай Рябов. — Фильм не оправдал ожиданий… В связи с этим прошу обратиться в Министерство культуры России для прояснения: какие меры будут предприняты к производителям в связи с растратой бюджетных средств, если таковые имеются или планируются?» Ответа так и не поступило.

 

P.S. Пока никто из режиссёров, снимавших фильмы при господдержке и в прокате производство не окупивших, не вернул в госказну ни рубля.

Автор: Валентина Якубовская