AVIACITY

Для всех, кто любит авиацию, открыт в любое время запасной аэродром!

Tag Archives: интервью

Интервью с Патрисией Каас

Карьера Патрисии Каас началась с выступлений на сельских праздниках. Ее последний альбом «Kabaret» разошелся по миру тиражом 800 тысяч экземпляров.

 

 

Партисия Каас — это голос. Мощный, с хрипотцой, подобный неограненному алмазу, он способен воспламенять многотысячные залы. Мадемуазель достаточно запеть блюз, чтобы весь мир упал к ее ногам. Певица с прозрачными кошачьими глазами и выступающими скулами покорила русскую публику, которая боготворит ее с тех самых пор, как она впервые посетила Россию в 1990 году.

 

Ее часто сравнивают с Марлен Дитрих: подобно ей, Каас начала выступать еще девочкой, и ее личная жизнь тоже была отмечена бурными романами. Но прежде чем Патрисия оказалась в круге света, ей пришлось пережить немало темных дней. Об этих темных днях она — самый младший, зачатый «по ошибке» седьмой ребенок из многодетной семьи из города Форбах на северо-востоке Франции — рассказывает с потрясающей откровенностью в своей недавно изданной автобиографии.

 

Десять лет ее упрашивали написать историю своей жизни. Десять лет она отказывалась — никак не могла оправиться после смерти матери, которая так мечтала увидеть имя своей Падди на афишах.

 

На встречу с нашим корреспондентом Патрисия Каас явилась в сопровождении Текилы — мальтийского бишона, которого Клод Лелуш подарил ей после съемок фильма «А теперь, леди и джентльмены». «Моя красавица», — ласково называет певица свою любимицу. Открытая и доброжелательная, она с подкупающей искренностью вспоминает события, перевернувшие ее жизнь. Сейчас, в 45 лет, Каас, кажется, наконец-то обрела мир в душе. Но счастлива ли она?

 

Ридерз Дайджест: Такое чувство, что эта книга дала вам возможность начать все сначала.

 

Патрисия Каас: Скорее, осмыслить мои душевные раны — даже если они долгое время определяли мой выбор, мою манеру выражать и защищать себя — и попытаться взглянуть на вещи иначе. Конечно, нельзя полностью излечиться, просто написав книгу, но теперь я больше отдаю себе отчет в том, чего я достигла. Вообще в жизни я стараюсь видеть свет в конце туннеля. Наверное, потому, что самым большим горем для меня стала утрата моей мамы. Я все время говорила себе: «Хуже этого ничего быть не может».

 

Р. Д.: Что бы вы изменили в своей жизни, если бы имели такую возможность?

 

П. К.: Я была бы менее суровой, менее критичной к самой себе, недостаток уверенности в себе стал для меня главной помехой в жизни. В конце концов, я продала 16 миллионов альбомов, и мне следовало бы отвергнуть сомнения и признать свой успех!

 

Р. Д.: В 43 года вы узнали, что никогда не сможете иметь детей. Какой была ваша первая реакция?

 

П. К.: Поначалу я восприняла это как ужасную несправедливость, потому что я упустила время. У меня было несколько нежелательных беременностей, и каждый раз я делала аборт. Я ни о чем не сожалею — я не была готова произвести на свет ребенка, я не встретила подходящего мужчину, а идеалом матери для меня всегда была моя собственная мама, которая столько времени уделяла моим братьям, сестрам и мне самой. И вот я ждала. И в тот самый момент, когда я сказала себе: «Может быть, тебе уже пора перестать ждать», я узнаю, что мой поезд ушел. Это была серьезная пощечина!

 

Р. Д.: Вы так часто заявляете во всеуслышание, что вы — девочка из народа. Вы как будто гордитесь этим.

 

П. К.: Конечно. Я воспитывалась в скромной семье, от которой никогда не отрекалась — ни своими поступками, ни в мыслях. Мой отец был шахтером и гордился этим. Помню, однажды я преподнесла ему как великую честь новость о том, что мы приглашены на ужин с великим Жераром Депардье, а он ответил мне своей любимой фразой: «Ну и что же, а меня зовут Жозеф Каас, и я двадцать семь лет проработал в шахте, а до этого я был железнодорожником!»

 

Я навсегда останусь девочкой из народа, хотя моя профессия и открыла мне горизонты, к которым я при других обстоятельствах, наверное, не стремилась бы. Я помню, что в моих жилах течет немецкая кровь — вместе с ней я унаследовала от моей матери трудолюбие и дисциплину.

 

Р. Д.: Ваша мать так мечтала, чтобы вы стали знаменитой. Вы счастливы, что добились такого успеха?

 

П. К.: За мою маму — да, ведь это она направляла и поддерживала меня, я сама совсем не стремилась к славе. Впрочем, я так никогда и не смогла в полной мере насладиться успехом, потому что моя карьера пошла в гору в тот самый момент, когда я узнала, что мама больна раком. В течение многих лет я искала утешения у публики. Кроме того, принимая во внимание мою известность, я боялась, что моя семья может подумать, будто я стала другой, отдалилась от них. Когда я приглашала их к себе домой, я думала: «Не слишком ли роскошна моя квартира? Что они подумают?» У меня часто возникало ощущение, что между нами разверзается пропасть. Я никогда не могла принять собственный успех, виной тому — моя неуверенность в себе.

 

Р. Д.: Вы часто говорите об одиночестве. Вы считаете, что это неизбежная расплата за успех?

 

П. К.: Первое, что сказал мне Ален Делон при нашем знакомстве: за известность нужно платить одиночеством. Но все зависит от того, как вы распоряжаетесь этим одиночеством. У меня, например, есть склонность к самоизоляции — и друзья нередко ставят мне это в упрек. И конечно, в любви все это не так просто, потому что известность, независимость женщины пугает мужчин. Очень быстро они начинают осознавать, что место, которое им отведено в моей жизни, не велико. До сих пор я еще ни разу не уступила им этого места.

 

Р. Д.: Как вы относитесь к тому факту, что за рубежом вы популярны не меньше, а может быть, и больше, чем во Франции?

 

П. К.: Не больше, просто по-другому. Во Франции многие убеждены, что Патрисия Каас — это только «Mon mec a moi» и «Mademoiselle chante le blues». Они судят обо мне, даже не взяв на себя труд познакомиться с тем, что я делала после этого. Например, мой последний альбом «Kabaret», в котором соединены очень смелые жанры. Такое отношение всегда меня задевает… Страны, где у меня есть слушатели, — это страны, куда я чаще всего ездила с концертами: Финляндия, Германия, страны Восточной Европы, где обожают французскую культуру… В их глазах я не просто артистка, я посол Франции за рубежом!

 

Р. Д.: В 2013 году вы собираетесь отдать дань памяти Эдит Пиаф. Почему такой выбор?

 

П. К.: Однажды мы вспомнили о том, что в 2013 году исполняется 50 лет со дня ее смерти, и я подумала: у нее столько чудесных песен! Пиаф — единственная, чьи песни поют по всему миру. Я хочу почтить ее память, создав двухчасовую программу с необычной инсценировкой и симфоническим звуком. Программа будет показана в 45 странах. Этим летом я начну отбирать песни, а само турне начнется в феврале 2013 года. Я полностью выложилась, работая над «Kabaret», и сказала себе, что надо немного перевести дух, но, как видите, не могу удержаться от того, чтобы не броситься навстречу новым вызовам!

 

http://www.rd.ru/

«Наша страна разделилась на две Украины: зазаборную и подзаборную» — Дмитрий Выдрин 2 часть

Владимир Кучер, Inpress.ua: — Я бы хотел опят задать вопрос по поводу стычек 18 мая. Это репетиция силового варианта 2015 года или это провокация теневых структур?

 

Д.Выдрин: — Когда мне говорят «стычки», я спрашиваю: коллеги, а вы видели стычки в других странах? Вы можете сравнить украинскую стычку и болгарскую стычку, где люди во время стычки сжигают себя, где кровь на мостовой? Или вы видели стычку, например, в Париже, когда 1,5 тысячи автомобилей переворачиваются и сжигаются и громадное количество выбитых витрин? Вы видели стычки в Венгрии? Года три назад под парламентом я попал, когда гулял по своей любимой Венгрии, когда отдавались команды «камнями в голову, прутьями по ногам». И против полиции применяли прием: швыряли камнями через щиты и били арматурой полицейским по незащищенным ногам. Вот это стычка. И я благодарен нашему характеру, что у нас не отрабатываются технологии пролома голов полицейским булыжниками и ломание ног, потому что если снять с милиционера мундир, то окажется, что это обычный 20-летний сосед по квартире. А когда кричат «огонь по черепам полиции» — то это не полиция, это 20-летние ребята. Поэтому слава богу, что у нас до этого не доходит, и слава богу, что мы стычками называем то пыхтение и толкание, которое происходит.

 

Я участвовал в нескольких стычках в парламенте. Когда смотришь на камере, кажется, что это какое-то безумное месиво, где с невероятной жестокостью сошлись 300 немолодых и не атлетически сложенных мужчин, а когда ты сам 12 часов влеплен в это «тесто», то это все забавно, потому что это разговор о том, «что ты вечером что делаешь, может отметим», а он говорит: «Ну надо же еще постоять часиков 6. А! Нас снимают! Давай потолкаемся, потому что потом лидер фракции скажет, что плохо работали». Вот такие стычки кто-то называет имитацией, а я называю национальным характером. Слава богу, что у меня заложено желание не навредить кому-то слишком сильно. Можно помять, можно изображать что-то, но у нас срабатывает тот ступор, который не позволяет перейти на уровень армянского парламента, когда вбегали с автоматами Калашникова и поливали очередями по президиуму, по депутатам. Слава богу, что у нас этого нет.

 

 

Игорь Лесев, Inpress.ua: — Футуристический вопрос. Представляем, что Юлию Владимировну выпускают и разрешают участвовать в президентских выборах. Какие у нее шансы на победу? А также интересно, чем будет заниматься оппозиционная тройка: они ее поддержат, как объявили, или же они распадаются и каждый идет по отдельности на выборы?

 

Д.Выдрин: — Сложно сказать, опять сейчас ищу аналогию, которая подскажет нам возможную ситуацию. Есть такой фильм, там показывают, как после 20-летнего анабиоза оживляют людей, и они пытаются вписаться в этот мир — и не могут, потому что политическое время течет очень быстро. Меняется неуловимая ткань политики, которая не фиксируется даже во всемогущем интернете. На уровне манеры поведения, манеры общения, новых базовых сигналов, которые передаются друг другу вербально и не вербально, новые слоганы. Поэтому я боюсь, что если она так резко попытается войти в политику, у нее не получится — время ушло политическое. И когда Доктор Зло в этом фильме объявляет, что «мы с вами что-то сделаем, если вы не заплатите миллион долларов», то все недоуменно переглядываются, потому что в их время это была громадная сумма, а сейчас миллион долларов — это стоимость автомобиля «Феррари» последнего выпуска. Поэтому будут возникать казусы с непониманием этим человеком того политического времени, которое незримо сформировалось. Оно ощутимо теми, кто живет в этом времени, но оно не ощутимо для того, кто не жил в этом времени. Поэтому у меня такое подозрение, что она просто не пишется в новое время. А тройка будет делать вид, что ничего не произошло и они сами по себе.

 

 

Ведущая: — У нас пришел еще один вопрос от читателя он-лайн. Его интересуют шансы Виктора Януковича на победу в 2015 году. Он спрашивает, что в политике Банковой и Кабмина может повлиять на получение успешного для него результата?

 

Д.Выдрин: — В Украине у всех есть шансы, тем более есть шансы у действующего президента, у которого есть свой базальтовый электорат. Он очень сцементированный, очень плотный и практически не меняющийся.

 

Называли процент Ельцина перед вторыми выборами и процент действующего украинского президента, практически на порядки больше. И поэтому есть с чего стартовать. Шансы, в принципе, неплохие, если не будут сделаны какие-то брутальные ошибки. Когда-то я тоже сказал одну фразу, президент на нее обиделся. Я просто перефразировал Жванецкого и сказал: одно неловкое движение — и вы отец нации. Некоторые наши президенты становились президентами, сделав неловкое движение.

 

Я помню, когда президент Кучма первый раз выступал в парламенте, он не очень хорошо знал тогда украинский язык и сделал неловкое движение: он не отвечал на вопрос, он повторял последнюю фразу или слово из этого вопроса. Ему говорили, что «если вы будет президентом, то надо сделать какую-то реформу, вы сделаете?», он говорил: «Сделаю». — «А если не надо будет, не сделаете?» — «Не сделаю». А я сидел в это время в парламенте и думал: «Блин, какой крутой чувак!».

 

Вот такого рода президенты. И он стал президентом, потому что неловкость в незнании языка многие интерпретировали как невероятную крутизну человека, который монтирует блудословие, которым грешат все украинские политики. Ему не надо, он такой крутой, что готов на любой вопрос отвечать одним словом. Я сам мечтаю достичь такой крутизны, но пока из-за моего многословия такого не получается. Были люди, которые, сделав неловкое движение, стали президентами, но может быть и обратная ситуация, когда можно сделать неловкое движение и перестать быть президентом.

 

Поэтому мой совет действующему президенту — не делать неловких движений. Чем лаконичнее будет его президентская игра, чем меньше будет базовых направлений и обещаний, тем успешнее будет движение вперед. Есть базовое обещание — через два года, условно говоря, будет сделан въезд в Евросоюз. Будет сделано через два года — это 70 % успеха. Или сделано обещание, что пора кончать с бардаком на дорогах, и что за какое-то время у нас, по крайней мере, основные магистрали будут приведены в порядок . Будет это сделано — еще плюс 10-12%. Поэтому надо брать 2-3 литерные точки, 2-3, я извиняюсь, эрогенные зоны, которые нужно обрабатывать, и сосредоточить внимание на этом. Получится в 2-3 направлениях — этого вполне достаточно для того, чтобы еще раз занять президентское кресло.

 

 

Юрий Григоренко, Inpress.ua: — Вчера был опубликован очередной рейтинг исследований по президентским амбициям GFK. Они не совсем известны как социологи в классическом понимании, это более коммерческие исследования. Они дают результат, что Кличко уже имеет 16 %, как и Янукович. Есть ли в будущем у Кличко потенциал перегнать Януковича и с чем связан такой рост рейтинга именно Кличко?

 

Д.Выдрин: — В Украине абсолютно пустая ниша человека, который бы начал озадачиваться общегражданскими правами. Мы часто как журналисты и как эксперты путаем политические права и гражданские права. Благодаря чему, на мой взгляд, Виктор Федорович Янукович стал президентом, в значительной степени, может быть, это моя гипотеза — потому, что он интуитивно сделал ставку не на политические права в своей риторике, а на гражданские права. Чем отличаются гражданские права от политических? Политическое право — это твое право участвовать в политике, а гражданское право — это право на то, чтобы политика не участвовала в твоей жизни.

 

Когда мы хотим выйти на Крещатик с транспарантами — это наше политическое право. А вот когда люди живут рядом с лагерем, который требует свободу Юлии Владимировне, то их гражданское право, чтобы никто не кричал под окнами, чтобы дедушка, у которого инфаркт, выносили на носилках, потому что уже год он не может спать, потому что там разбит лагерь и там все время какие-то мегафоны, крики. Так вот у нас все за политические права, но почти никто не защищает гражданские права. Я думаю, что если бы Кличко вспомнил историю 4-летней давности и вдруг сказал, что, «ребята, в Украине очень много защитников политических прав, и пусть он защищают права собраний, шествий и т.д., но никто не защищает гражданина, а я хочу защищать гражданские права. Главный лозунг моей партии: другие защищают политиков, а я защищаю граждан» — вот если бы Кличко это сказал, он был бы президентом.

 

 

Ведущая: — Большое спасибо. И последний вопрос. Мне было бы интересно узнать, как Вы считаете. Многие говорят, что тот Майдан, который был в 2004 году, в 2015-м невозможен. Какой вариант развития возможен в этом плане? И может ли сам народ пойти толпой без политических лозунгов?

 

Д.Выдрин: — Если народ пойдет толпой, то он из народа превращается в толпу. Народ и толпа — это совершенно разные вещи. Народ — это тот, кто сознательно участвует в процессе, а толпа — это те люди, которые бессознательно участвуют. Поэтому не дай бог, если народ будет толпизироваться и превращаться в толпу — это первое.

 

Второе — ясно, что будет повышаться роль улиц, не потому, что у нас есть уличная партия, или лучше сказать бузотеры, а потому что есть разочарование в Майдане, но нет еще разочарования в улице. Мы уже знаем, что Майданом изменить ничего нельзя, но еще не знаем, что можно изменить с помощью улицы. Есть колоссальное различие между улицей и Майданом: на Майдане есть президиум, а на улице нет.

 

Я сам наблюдал Майдан и изнутри, и снаружи. Мало кто заметил, что на Майдане был президиум, где стояли лидеры Майдана, и была площадь, где просто стояли люди. Так вот практически не был никакой диффузии. Ни один человек из президиума не спустился на Майдан и не сказал, что «мне надоело быть в президиуме, надоело бесконечно «Хеннесси» сосать за стенами президиума, надоело греться около калорифера, закамуфлированного подо что-то в то время, как мои дети там мерзнут, я буду с ними в палатках». Так ни один человек не спустился из президиума, и ни один человек не поднялся с площади в президиум. Никто не сказал, что «человек, давайте к нам, потому что вы такие красивые лозунги кричите снизу, мы хотим, чтобы вас услышали и увидели все, давайте сюда!». И люди понимают фальшь.

 

 

Сейчас Украина разделилась на две Украины: есть Украина зазаборная и подзаборная, которые не слышат друг друга. У нас появилась зазаборная и подзаборная философия. И когда вы говорите оппозициия — какая оппозиция? Она за забором, у нее зазаборная философия, зазаборный уровень жизни, и они асболютно не знают, что под забором. Поэтому у нас нет оппозиции. А раньше было деление президиумное и майданное. Одни была на майданах, другие были в президиумах, и между ними была непреодолимая граница. Люди уже разочаровались в зазаборной и подзаборной философии, люди разочаровались в президиумной и майданной философии, люди пока питают иллюзию к возможностям улицы. Поэтому улица будет: будут шествия, будут каие-то вещи, и к этому надо быть готовым. И надо постараться, чтобы уличная энергетика не перешла во что-то брутальное. Она должна давить на власть в нужную сторону, должна побуждать власть к хорошим, оптимальным действиям, но она не должна перейти в толпу, которая заканчивается кровью и месивом.

 

Протоиерей Всеволод Чаплин: «Мы потеряли очень серьезные вещи, когда распался Советский Союз»

Когда было жить лучше — в СССР или сейчас?

 

В прямом эфире радио «Комсомольская правда» протоиерей Всеволод Чаплин в авторской программе «Время доверия» обсуждает с Александром Щипковым и радиослушателями, что мы потеряли и что приобрели с распадом СССР.

 

Чаплин:

 

— Добрый вечер, друзья. Рад вас слышать, рад вас приветствовать, рад, что вы слышите нас. Будем рады вместе с нашим гостем вашим звонкам по теме, которую мы сегодня хотели бы поставить. А тема очень сложная. В гостях у нас сегодня Александр Владимирович Щипков – главный редактор портала «Религия и СМИ». Это светский портал, пишущий о религии, о новостях и событиях разных религиозных общин, не только православной. Есть статьи и новости об исламе, об иудаизме, о буддизме, о католицизме, о протестантизме. И, помимо этого, Александр Владимирович является членом Совета общественного телевидения, которое у нас, если я правильно понимаю, еще не вещает, только готовится к вещанию.

 

Щипков:

 

— С 1 мая.

 

Чаплин:

 

— Так что скоро будем вас смотреть. Вас и тех, кто будет вместе с вами работать. Так вот о чем бы сегодня хотелось поговорить. Когда было лучше жить – в Советском Союзе, в советское время или сейчас? Александр Владимирович и в какой-то степени я тоже выросли в антисоветской ментальности. Александр Владимирович претерпевал притеснения за веру со стороны властей, со стороны начальства организации, в которой пришлось работать. Может быть, немножко попозже наш гость об этом расскажет. В течение многих лет, по-моему, с 70-х годов, если я правильно помню, Александр Владимирович был самым классическим диссидентом. Я тоже рос, по крайней мере, где-то с 1983-1984 года, как убежденный антисоветчик. Я с восьми лет слушал радио «Свобода», слушал «Голос Америки», я желал поражения Советскому Союзу в политических баталиях, которые тогда происходили. Я без малейшего пиетета относился к тогдашним советским лидерам. Презирал их, скажем прямо.

 

Так вот, по крайней мере я во многом теперь считаю, что мы потеряли очень серьезные вещи, когда распался Советский Союз. Он не мог не распасться, я в этом совершенно убежден. Это правительство, эта система государственная была обречена. И я это точно знал уже к году 1985-му — не знаю, может быть, Александр Владимирович понял это гораздо раньше. Но потеряли мы очень многое. Так вот, все ж таки, когда было лучше – сейчас или тогда? И хочет ли кто-то сегодня вернуться в Советский Союз во всех его проявлениях, в его плюсах и его минусах, во всей полноте его жизни, уж не знаю, какого года. Мало кто, наверное, хотел бы вернуться в сталинские времена. Ну а вот хрущевские времена, брежневские времена? Хотели бы мы опять жить там? И стало ли бы нам там лучше?

 

Александр Владимирович, не с точки зрения проблем, которые были с властью, у меня они тоже были, не с точки зрения того, что наши взгляды сегодня более приняты в государстве, чем 30-40 лет назад, а с точки зрения душевного мира, внутреннего мира, душевного комфорта, когда вам лучше — сейчас или тогда?

 

Щипков:

 

— Совсем непростая тема. Потому что душевный комфорт зависит ведь на самом деле не от политической системы, которая нас окружает и в которой мы находимся. Она зависит во многом, может быть, от нее тоже, но во многом зависит, конечно, от того, что внутри. И поэтому, безусловно, я вспоминаю многие годы, прожитые мною при Советской власти, с радостью, с удовольствием. Потому что это годы моей молодости, годы рождения первых детей, годы любви, годы прихода в церковь, годы первых книг прочитанных, и так далее. Но скажу честно, что 19 августа 1991 года, так случилось, что я тогда жил в Петербурге, в Ленинграде еще, оказался в Москве. Я просто приехал в «Независимую газету» получать гонорар за статьи свои и оказался во время путча здесь. Меня разбудили мои друзья, у которых я ночевал, было все непонятно. Разбудили меня возгласом «Убили Горбачева!», потому что было совершенно неясно, кто где и кто жив, кто не жив. И первая мысль, которая у меня была, это была мысль довольно горькая такая: эх, опять назад, в кочегарку. Потому что я большую часть при Советской власти работал по рабочей сетке, и в 1990-1991 году только вырвался оттуда и стал печататься, писать. И, конечно, мне это было намного комфортнее, приятнее и интереснее, и первая мысль у меня была мысль сожаления: ну, понятно, опять сейчас все закроется, нужно возвращаться в кочегарку. И очень не хотелось. А с другой стороны, была масса тяжелого, неприятного, и не только связанного с судьбой моей семьи, с преследованиями матери, которая попала в тюрьму, и так далее.

 

Чаплин:

 

— О ней ведь написана книга? Книга написана при вашем участии. Она сама писала книгу. А сейчас появились какие-то интересные воспоминания о ней.

 

Щипков:

 

— Были воспоминания. Я надеюсь, что к лету будет издано кое-что. Воспоминания о ней. А вот первая книга, которая вышла после ее смерти, это книга ее воспоминаний о лагере, в котором она находилась. Довольно любопытная книга, называется «Женский портрет в тюремном интерьере». Она описывает арест, пребывание в московских тюрьмах, потом этап, лагерь в Уссурийском крае. Довольно интересные записки, которые описывают жизнь, состояние — душевное, интеллектуальное – заключенных, с которыми она находилась. Это была бытовая зона, уголовная. Она сидела с уголовницами. Это не политический был лагерь.

 

Но я говорю не об этом даже. Я говорю о том, что лично мне было тяжело. Это было ощущение лжи, в которую ты втянут и в которой ты принимаешь участие. Вот это пребывание в лжи, пожалуй, было самым тягостным. Когда тебя заставляли говорить то, что ты не думаешь. И даже не то что говорить, а присутствовать в этом, жить. Скажем, не будучи комсомольцем, нельзя было поступить. Я поступал в институт, я был комсомольцем. А в это время был уже христианином верующим. Я прекрасно понимал, что в этой атеистической организации мне делать нечего. Но по факту я все равно там пребывал, потому что я понимал: если я выйду, то я не поступлю в вуз. И так далее.

 

Чаплин:

 

— Но при этом при всем отношения между людьми, как считается сейчас, были лучше. Если ты был в системе, если ты не был изгоем, если ты не шел наперекор той идеологии, которая официально исповедовалась, но в которую мало кто верил, ты как бы не мог рассчитывать на дружеское к тебе отношение. Но считалось, что отношение должно было быть дружеским и часто было дружеским, если ты свой, если ты не отщепенец – духовный или политический. Я тоже с юности, с 13 лет был активно верующим человеком. Довольно быстро стал об этом открыто говорить. Естественно, очень быстро стал чужим. Еще в восьмом классе средней школы, в возрасте 14 или 15 лет. И тогда, между прочим, очень многие мои друзья в школе подходили ко мне и говорили: как же так, ты против своей страны теперь будешь, ты врагом стал. Причем это говорилось совершенно искренне, не по наущению учителей, а вот так люди думали. Но внутри тех, кто свой, лучше было, чем сейчас, или нет?

 

Щипков:

 

— Я думаю, что отношения между людьми, безусловно, поменялись. Потому что конкуренция, конечно, была. На работе, в карьере и так далее. Но в целом градус этой конкуренции был намного, в тысячи раз меньше, чем сегодня. И, скажем, представить ситуацию конкуренции в журналистском сообществе сегодняшнюю и прошлую, хотя я прошлую, советскую, конечно, знал хуже, но были друзья, знакомые, которые работали. Но такого, безусловно, не было. Когда один журналист другому желает самого нехорошего именно из конкурентных соображений, чтобы первым передать новость, скажем, или первым схватить информацию, не поделиться. Подсказки на экзаменах. Ведь это же немыслимо сегодня себе представить, когда во время экзаменов ребята подсказывают друг другу. На вступительных, в высшие учебные заведения. Не в школе выпускные, а на вступительных экзаменах, потому что это твой конкурент.

 

Чаплин:

 

— В то же время, если не говорить об элите тогдашнего общества, во многих школах, дворах, ПТУ, наверное, даже в некоторых вузах на самом деле господствовала блатная мораль. Эти люди не сидели все в тюрьме, это часто были молодые люди, но они откуда-то понаблатыкивались, и вот эта мораль «умри ты сегодня, а я завтра» — она присутствовала в советском обществе. По крайней мере в его низах.

 

Щипков:

 

— Ну, не знаю. Я жил в детстве в маленьком городе – в Смоленске. Это такой был нищий полубандитский город. Конечно, отношения были у нас среди подростков довольно жесткие. Потому что улица на улицу, район на район.

 

Чаплин:

 

— Да и часто это просто все ориентировалось на какую-то криминальную среду, на человека, который вышел из тюрьмы и стал самым большим авторитетом для молодежи.

 

Щипков:

 

— Не знаю, но внутри нашего двора у нас была полная любовь и взаимопонимание. И дружба. И вот как раз внутри нашего двора, нашей дворовой корпорации была полная честность в отношениях, в помощи и так далее.

 

Чаплин:

 

— Можно послушать звонок. Приветствую вас, добрый вечер. Михаил у нас на связи.

 

Михаил:

 

— Я немножечко не согласен с вашим гостем. В том смысле, что в Советском Союзе все-таки было много честнее. По крайней мере, то, что официально декларировалось, пытали соблюдать. Я, конечно, понимаю, что Советский Союз развалился в основном из-за того, что именно наверху это не соблюдалось, а все было с точностью до наоборот. Но это уже тема другого разговора. А на самом деле все было намного честнее. А сейчас золотой телец – единственная движущая сила. И еще добавить по поводу, как вы сказали – уголовщины. Это, к сожалению, тоже сложный вопрос. В свое время я при Советской власти еще, до Андропова, а потом в андроповские времена был в двух замечательных городах – Повенец и Медвежьегорск. Если вы знаете историю, вы хорошо представляете, что это бывший лагерь и бывшие охранники. Когда я там был, не могу сказать, что долго, был еще достаточно молодой, там совершенно четко прослеживалось несколько линий. Первая – это линия именно диссидентов. Были такие. Но они делились на две части. Причем большинство уходили именно к уголовной иерархии, уголовным понятиям. А те, кто были загнивающей интеллигенцией, но выдержали, они остались достаточно разумными людьми, с ними можно было очень интересно поговорить. При мне не особо стеснялись разговаривать. Но в момент перестройки вылезли те, кто ушли больше к уголовникам. У кого громче глотка, тот и перекричал.

 

Чаплин:

 

— Такой есть взгляд – честнее было тогда.

 

Щипков:

 

— Не знаю, мне трудно согласиться с этим. Потому что все зависит от людей. Было предательство тоже. Все было. Я повторяю, из-за того, что в целом конкуренция была меньше, мне кажется, что отношения были более ровные, более гладкие. Все одинаково бедные были. В этом смысле было меньше расслоение. Хотя оно тоже было. Просто на другом уровне. У кого есть джинсы, у кого нет джинсов.

 

Чаплин:

 

— Из-за этого тоже разгорались страсти, люди завидовали друг другу, ссорились, делали подлости.

 

Щипков:

 

— Я считаю, что в первую очередь Союз развалился из-за того, что коммунисты побоялись освободить церковь. Я уверен, что если бы лет за 15 до 1991 года все-таки решились бы на этот шаг, где-то в середине 70-х, когда почувствовали это брожение, если бы рискнули освободить церковь, снять эти путы, я думаю, история страны пошла бы по совершенно другому руслу.

 

Чаплин:

 

— Это вряд ли бы произошло. Я прекрасно помню людей, которые стояли если не у руля тогдашней идеологической машины, то очень близки были к рулю. Это как раз журналистский мир советский, который я неплохо тоже знал. Я стал одним из первых верующих людей, одним из первых священников публиковаться в советской еще печати – в «Московских новостях», в некоторых других изданиях. Помню, в журнале «Сельская молодежь» в 1989 году мы чуть ли не впервые сделали ежемесячную подборку религиозных материалов, очень было интересно в это время работать. Я помню людей, которые тогда несли идеологическое «послушание» — скажем церковным словом. Это были люди, убежденные в том, что кроме их идеологии ничего главного, ничего центрального в обществе, в государстве быть не может. Они бы не согласились с этим, это были жесткие люди. Потом их ждала жизненная трагедия. Их было очень жалко. Я к некоторым из них приходил, когда они уже были очень больные, немощные. Приходил к ним домой. Они так и не изменились. Если бы власть у них была чуть подольше, вряд ли что-либо изменилось бы. Я это говорю без осуждения. Мне очень жалко было этих людей, это умные были люди. По-своему, кстати, очень честные. Мне было страшно и больно, когда они умирали в оставленности такой, в пустоте внутренней, почему я особое внимание к ним всегда проявлял, приезжал всегда с какими-то сумками с едой, с бутылками вина, и все прочее. Они не способны были измениться, к сожалению.

 

Щипков:

 

— Они, пожалуй, да. Потому что это были такие бойцы идеологического фронта.

 

Чаплин:

 

— Конечно.

 

Щипков:

 

— Это журналисты и преподаватели в вузах.

 

Чаплин:

 

— Педагогическая элита, совершенно верно.

 

Щипков:

 

— Но я-то имею в виду высший эшелон. Потому что судьба страны была в руках все-таки высшего эшелона. Если бы у них хватило разума сделать этот шаг, рискнуть, потому что я уверен, отец Всеволод, если в наших кругах, в самиздатских текстах обсуждалась проблема и были люди, которые говорили, что единственное, что надо сделать – это нужно оставить КПСС, все как есть, всю эту вертикаль огромную. Единственное, что нужно: выпустить церковь на свободу, и тогда все начнет меняться. Они не могли этого не знать.

 

Чаплин:

 

— При сильной советской власти не было возможности. Они этого не понимали. Конечно, многие из тех, кто принимал решение, это были хозяйственники чистой воды. Или военные люди, или спецслужбисты. Но все равно центром этого организма была идеологическая группа. Этих людей я себе представлял. Я познакомился с Яковлевым в послесоветское время, но в последние годы советского времени я уже хорошо знал его окружение. В 80-е годы я знал о каких-то его малоизвестных решениях. Он, некоторые другие идеологи тогдашнего времени не были готовы ни к каким идеологическим переменам…

 

Щипков:

 

— Вы-то как раз называете либеральную часть ЦК КПСС.

 

Чаплин:

 

— Тем не менее, они даже уже после 1991 года продолжали считать, что они были правы. Яковлев, может быть, изменил внешний вектор своих политических предпочтений, но даже изменив их, он вряд ли был бы готов к тому, чтобы Церковь заняла в жизни страны если не то место, которая она имела до 1917 года, то какое-либо подобное место. Давайте послушаем песню о счастливой советской жизни. Песня 30-х годов. Мне она, кстати, в чем-то нравится. Хотя там упоминаются некоторые имена, с которыми я не хочу никак ассоциироваться. Ирма Яунзем исполняет песню на стихи Василия Ивановича Лебедева-Кумача, музыка точно не известно, чья. Одна из самых популярных версий, скорее всего, основная версия – это музыка композитора Любови Штрейхер. «Советский простой человек».

 

(Звучит песня).

 

Чаплин:

 

— Вот такая песня 30-х годов. А нам пишут следующее: «За СССР — из Лондона». Еще одно послание: «Почти весь наш отдел уверен, в СССР было почти во всех отношениях лучше, чем сейчас». Это пишет Олег. Два «почти», впрочем. Мы сегодня говорим о том, когда было лучше – в Советском Союзе или в постсоветской России. Мы уже много сказали такого довольно проблемного о советских временах. Потому что мы оба росли как антисоветчики. Но вот люди считают, что раньше было лучше. Потому ли это только, что человек, проживший молодость в определенный исторический период, всегда его считает лучшим? Тогда мы были молодые, тогда была зеленая трава, люди были более искренние и умные. Или все-таки есть в советском времени что-то, что притягивает до сих пор даже людей, которые не жили в советское время? Между прочим, среди многих молодых людей популярна идея возвращения в Советский Союз.

 

Щипков:

 

— Тут как раз нет ничего удивительного. Потому что в 70-е годы для меня неким образцом был XIX век. И мне XIX век казался просто сказочным временем. А когда я постепенно что-то узнавал, читал, я начинал понимать, что далеко не сказочное было время. Была масса своих проблем. Что касается меня лично, я должен честно сказать, что главное наше требование, вот вы назвали меня диссидентом, на самом деле я и моя жена, мы не были диссидентами в классическом понимании. Потому что диссидентство было нацелено на изменение политического строя. Это нормально, это были их взгляды, устремления. У меня было очень много знакомых и друзей среди диссидентов. Но наши устремления, мои и моих друзей ближайших, мы не стремились к изменению политического строя. И вообще, честно говоря, нам в голову не могло прийти, что это вообще когда-то может поменяться. Социализм был вечен. У нас было одно требование – дайте нам верить так, как мы хотим. Позвольте нам воспитывать детей в вере. Позвольте нам открыто молиться. Позвольте нам не прятаться. Вообще-то это было нам даровано советской конституцией. В этом тоже была ложь.

 

Чаплин:

 

— Вы вышли сначала в самиздат, потом в тамиздат и сразу стали врагами народа.

 

Щипков:

 

— Конечно. И тогда нас начали шерстить, потому что это считалось антисоветской деятельностью. И мы в разговорах на допросах, я все время, помню, говорил: а в чем тут антисоветская деятельность? И даже был довольно забавный эпизод. Я спорил с одним капитаном госбезопасности во время допроса на Литейном, ныне это очень крупный чин и очень известный человек, не будем называть.

 

Чаплин:

 

— Знаем этого человека. Кстати, очень симпатичный человек. Известный политик. Очень верующий сегодня человек.

 

Щипков:

 

— И он мне говорил тогда в качестве аргумента: Саша, ты же родину не любишь! Пытаясь аргументировать, почему он с нами… А я ему говорю, что это вы не любите Родину! И у нас был спор.

 

Чаплин:

 

— В школе мой одноклассник, который потом стал видным деятелем российских спецслужб, а тогда нам было обоим по 14 лет… Мы с ним были друзьями и остались. Сейчас иногда встречаемся. Он меня в школе все время уверял: «Слушай, ну ты же против своей страны идешь! Против своего народа!»

 

Щипков:

 

— Но потом эти ребята поменяли свои взгляды. Он практически мой ровесник, он старше был меня на три-четыре года. Молодой был тогда капитан. Он поменял свои взгляды. Пересекались несколько раз в жизни. И я с радостью это узнал, что он поменял свои взгляды. Но даже тогда, в то время была ситуация, когда он помог моему другу, который тогда сидел, причаститься. Это было невозможно себе представить, это был 70-й год. Он уже был арестован. Осужден. И должен был отправляться в лагеря.

 

Сейчас, когда я рассказываю, он мне не верит, что это возможно было.

 

Чаплин:

 

— У нас уже несколько звонков. Сергей!

 

— Здравствуйте! Я хотел бы не согласиться с гостем вашей программы насчет того, что если бы разрешили свободу для церкви в нашей стране, то была бы гораздо лучше ситуация. Вряд ли. Наш народ довольно индифферентно относился к этому. Спокойно. И это не привело бы к каким-то большим результатам.

 

Чаплин:

 

— Как вы считаете, что-то могло спасти СССР без вот этой радикальной ломки, которая с ним произошла?

 

— Я думаю, нет. СССР мы убили сами. По той простой причине, что стали плохо работать. Государство нам платило хорошие деньги тогда. А народ, грубо говоря, спустя рукава относился к работе своей. Я сам хорошо застал этот период. Мне 53 года.

 

И в той ситуации экономической спасти уже ничего не могло.

 

Чаплин:

 

— То, есть причина экономическая и только? Были бы более высокие цены на нефть, удалось бы больше построить заводов, купить западной техники, и тогда все было бы в порядке?

 

— Не знаю насчет цен на нефть, но она единственная выручала нас. Экономика наша прибыль никакую не давала. Потому что то, что производилось в нашей стране, оно практически мертвым грузом лежало по магазинам и не продавалось. Я же помню сейчас наши магазины, битком забитые куртками, одеждой, ботинками, которые никому не были нужны. Государство платило нам деньги, а мы в ответ ему давали товар, который не продавался в магазинах никак. И государство просто надорвалось. И в экономическом плане оно загнулось. А нефть как-то поддерживала страну.

 

Но я хочу другое сказать… Этот советский период можно было бы разделить на две части. Есть понятие «большевики», а есть «коммунисты». Большевики – это те, кто сделал переворот в нашей стране, устроил гражданскую войны, коллективизацию, концлагеря. Но это категория людей сама себя практически побила. Еще в гражданскую и в первые годы мировой войны.

 

Чаплин:

 

— Спасибо. Очень интересная мысль. Я ее пытаюсь последнее время провести. Меня часто ловят некоторые блогеры, СМИ на якобы противоречии. Я выступаю за диалог Церкви и левых сил. Этот диалог, на самом деле, ведется. Я выступаю за то, чтобы мы не мазали только черной краской весь советский период. Я при этом в основном имею в виду все то, что происходило, по крайней мере, после 30-х, когда, кстати, были самые тяжелые репрессии, в том числе против духовенства и других социальных слоев – репрессий, которые нам однозначно нужно осуждать как преступления. Я в этом совершенно убежден. Но в то же время началось позитивное государственное строительство. Была выиграна война, отброшены идеалы мировой революции и все то, что происходило в 20-е годы, а также после 17-го года, когда страна стала трамплином для продвижения совершенно чуждых для себя идей этой самой мировой революции. Я провожу ясную черту между большевиками первой волны и, по крайней мере, военным и послевоенным периодом советской истории.

 

Щипков:

 

— Мне кажется, что после 45-го, даже после 43-го года страна изменилась кардинально.

 

Чаплин:

 

— Россия стала возвращаться к себе. Она не могла долго быть доменной печью мировой революции. Я в этом совершенно убежден. И она еще сильнее вернулась к себе в 90-е годы.

 

Щипков:

 

— Возвращаясь к звонку Сергея. Мне кажется, что экономическая составляющая, безусловно, важна. Нефть и все эти цены. Но посмотрите назад, на это переломное время. Ведь страна рушилась, а народ ее не защищал.

 

Чаплин:

 

— И люди, между прочим, испытывали позитивные эмоции, рождаемость резво пошла вверх в самые, казалось бы, бедные времена в конце 80-х – начале 90-х. Люди поверили во что-то позитивное. Потом стало хуже.

 

Щипков:

 

— Нет. Здесь хитрая вещь… Дело в том, что для повышения рождаемости Горбачев предпринял конкретные шаги. Был увеличен декретный отпуск до трех лет. Уже одно это повлияло. И тогда стали рожать. И, потом, в начале 90-х был резкий спад. Но мне интересно, почему не защищал народ? У меня такое ощущение… Я смотрел на этот перелом в некотором отупении и онемении. Я не участвовал в этой революции. Я скажу честно, у меня революция 91-го года вызывала отторжение. У меня было такое ощущение, что масса маленьких человечков набросилась на это большое тело российское, эсэсэсэровское, и рвет его на части. И мне в этом совершенно не хотелось принимать участие. Мне предлагали баллотироваться в депутаты с моим диссидентским бэкграундом. Это было невероятно легко сделать тогда. И мне было это неприятно. Я был мертвый наблюдатель. Я смотрел в ужасе, что происходит. Мне не хотелось принимать в этом участие.

 

Чаплин:

 

— У нас еще один звонок. Олег Петрович!

 

— Здравствуйте! Самое интересное в том обществе – это взаимоотношения людей. Таких, наверное, уже не будет никогда. Вот 50-й год… Баржа на Сахалине была унесена в море. И 49 дней молодые парни-солдаты остались без еды и без воды. Их спали американцы. И чудо, что татарин, русский, вероятно, еврей и прочие, все 49 дней они друг друга поддерживали, делили последнее.

 

Чаплин:

 

— Мы получаем самые разные мэсседжи. И все они за Советский Союз. И в звонках мы слышим примерно такую же позицию.

 

Кстати, еще один звонок. Петрас у нас на связи.

 

— Здравствуйте!

 

Чаплин:

 

— Откуда вы?

 

— Из Литвы. На примере Литвы… Когда Горбачев начал перестройку, в Литве начался золотой век. Экономический и политический. Он начал демократизацию и экономическое процветание. Литва опережала по развитию западные страны.

 

Чаплин:

 

— Я помню, с каким воодушевлением люди митинговали за независимость.

 

— Это не устраивало продажных кэгэбистов, которые накинули маску либералов и демократов и они повели народ… Обещали дать еще больше экономического процветания, меньше налогов. На самом деле, они возглавили процесс, чтобы взять власть под себя. В Литве, в России и в Белоруссии они взяли полную власть.

 

Чаплин:

 

— Вы считаете, что СССР можно было сохранить, если бы более умные и честные люди им руководили?

 

— Могу утешить. СССР остался. Он еще и расширился. Только более противный и кагэбэшный стал. И все КГБ стали у власти и миллиардерами.

 

Чаплин:

 

— Спасибо за ваше мнение.

 

Мне понравилось сообщение Марфы. Она говорит, что страна была великой державой. Искренне строили коммунизм, самую светлую мечту человечества. Но я боюсь, что построить ее никогда не удалось бы… Но вот она пишет, что не хочет назад: «Я нестандарт, я тогда мучилась».

 

И вот центральный вопрос нашей беседы. Много было хорошего и плохого в СССР. И сейчас много хорошего и плохого. Хотите ли вы назад?

 

Щипков:

 

— Я хочу только вперед. Дело в том, что левая идея – прекрасная идея. Я сам человек левых убеждений. Дело в том, что при СССР оставили левую идею и полностью убрали традиции. Ведь не только церковь. Это касается и церкви, и культуры. Будущее России в сочетании левой идеи и традиции. Вот что нужно сочетать. И тогда мы начнем двигаться. А у нас происходит искусственное разделение. Отдельно либералы, отдельно консерваторы. Нет третьего пути. А он очень прост – соединение левой идеи и традиции. И двигается вперед спокойно. Я оптимист.

 

Чаплин:

 

— Диалог правых и левых не будет означать жесткой конкуренции, о которой мы сегодня говорили?

 

Щипков:

 

— Единственный выход сегодня – договариваться.

 

Чаплин:

 

— И все-таки? Можно ли вернуть то хорошее, что было в СССР?

 

Щипков:

 

— Если мы соединим левую идею с традициями, тогда у нас все получится. Посередине стоят либералы. Надо просто их чуть в сторону убрать. И тогда правые с левыми договорятся.

 

Чаплин:

 

— А что, они не имеют права участия в диалоге?

 

Щипков:

 

— Имеют. Я их нежно люблю. Но в данной политической ситуации они стоят посередине.

 

Чаплин:

 

— Я благодарю за участие в разговоре Александра Владимировича, главного редактора портала «Религия и СМИ», а также члена совета Общественного телевидения.

 

Мы непростую тему сегодня подняли. Интересно. Очень интересно, что практически все, кто позвонил и написал скорее стоят на стороне старого, советского времени.

 

Щипков:

 

— Это неплохо.

 

Чаплин:

 

— Мы — люди, которые на противофазе этого времени начали свою активную жизнь. Тем не менее, я убежден, что мы все договоримся и будем помогать друг другу в добрых делах. Всего доброго!

 

«Члены худсовета посчитали, что „Марiчка“ — не та песня, которая нужна советскому народу»

Исполнилось 80 лет со дня рождения известного украинского поэта-песенника Михаила Ткача

 

 Сегодня трудно сказать, сколько существует вариантов украинского шлягера «Марiчка». Сам автор стихов Михаил Ткач когда-то насчитал четыре десятка. А ее исполнителей — во сто крат больше. Словом, поэт Михаил Ткач и композитор Степан Сабадаш еще при жизни удостоились самой высокой награды: их песня стала народной.

 

 В Черновцах в честь Михаила Ткача открыли мемориальную доску — на фасаде Буковинского государственного медуниверситета, где учился поэт. Кстати, на здании главного корпуса есть мемориальная доска в честь еще одного известного выпускника этого вуза — композитора Владимира Ивасюка.

 

В’ється, наче змiйка, неспокiйна рiчка,

 Тулиться близенько до пiднiжжя гiр.

 А на тому боцi, там живе Марiчка,

 В хатi, що сховалась у зелений бiр.

 

 Эти строки поэт написал 22-летним студентом. В 1954 году четверокурсники мединститута поехали на практику в горный буковинский городок Путила. В столовой, где парни и девушки обедали, работала девушка Мария. И чтобы она кормила их получше, товарищи попросили Михаила Ткача написать о девушке стихи.

 

 — Но я тогда даже не думал, что «Марiчка» станет песней, — вспоминал народный артист Украины Михаил Ткач. — Позже стихи напечатали в газете «Радянська Буковина», где я работал, и композитор Степан Сабадаш сочинил музыку. Песня стала популярной, слушатели начали присылать письма на радио и заказывать ее. «Марiчку» уже пели повсюду — на улицах, на свадьбах… Но со сцены она не звучала, так как на протяжении пяти лет ее никто не брал в свой репертуар из-за запрета художественного совета Черновицкой филармонии. Там считали, что «Марiчка» — не та песня, которая нужна нашему народу. Первыми нарушили запрет студенты Черновицкого университета. Позже Степан Сабадаш создал женский ансамбль «Марiчка». Коллектив был очень популярным, и, естественно, его визиткой стала эта песня.

 

 Народный артист Украины буковинец Дмитрий Гнатюк стал первым солистом, исполнившим «Марiчку». Он записал песню вместе с гуцульским ансамблем из Ивано-Франковска. Так стихи, посвященные путильской девушке-поварихе, положенные на прекрасную мелодию, вышли на большую сцену. А Михаил Ткач стал известным поэтом.

 

 — Михаил готовился быть врачом, — рассказывает младшая сестра поэта Надежда Ватаманюк, врач из Черновцов. — В то время стать медиком или учителем считалось престижным. Мы жили в селе Лукачаны Кельменецкого района. Семья наша была бедной. Родители (нас у них трое) были очень молоды, когда у них родился Михаил: маме исполнилось 16 лет, а папе — 20. Из рассказов мамы с папой знаю, что Михайлик часто болел в детстве, однажды ему даже пошили сорочку на смерть…

 

 В школе брат очень хорошо учился. Думаю, тяга к знаниям у него была от папы. Отец хоть и работал простым железнодорожником, но был очень одаренным человеком. Окончил румынскую школу, интересовался историей, литературой. Михаил тоже два года учился в румынской школе и получал самые высокие оценки. Среднюю школу он окончил на «отлично», поступил в Черновицкое медицинское училище. Получив профессию фельдшера-акушера, заслужил право поступать в институт без экзаменов. Но времена были не легкие. И Михаил решил поработать в Кельменцах в районной больнице, в санэпидстанции. А уже в следующем 1952 году стал студентом первого курса Черновицкого мединститута…

 

 Именно в студенческие годы Михаил Ткач всерьез увлекся поэзией. Вышел его первый сборник — «Йдемо на верховини». И хотя он старательно учился, не пропускал лекций, было понятно, что его призвание не медицина, а литература. Один из преподавателей даже принципиально поставил ему на выпускных экзаменах «тройку» — за то, что Ткач бросает медицину. Еще студентом он писал статьи для местной газеты «Радянська Буковина», а после окончания вуза пошел работать туда официально — с дипломом… врача. Кстати, у него даже есть несколько стихов, посвященных медицине, в частности, «Кардiограмма», «Перша допомога»…

 

 — После окончания мединститута брат чувствовал, что ему надо получить специальное литературное образование, — продолжает Надежда Николаевна. — И он поехал в Москву, поступил на Высшие литературные курсы при институте имени Горького. Там, кстати, встретился с Людмилой — своей второй супругой. Первый раз брат женился в 20 лет, еще студентом. От этого брака имел двух сыновей. Когда Михаил учился в Москве, его будущая жена Людмила проходила там клиническую ординатуру, она врач-окулист, родом из Улан-Удэ. Прекрасная мудрая женщина (умерла в 1995 году). У них были две дочери — Маричка и Леся. Когда Сергей, сын Михаила от первого брака, поехал в Киев, вместе с ним отправились еще 16 его однокурсников-медиков. И представьте, все эти ребята приходили в квартиру брата, на Крещатик, 15, и всем там хватало места, Людмила всех кормила. Сейчас Сергей — профессор кафедры терапии Киевского медицинского университета. Старшая дочка Михаила — Маричка, закончила Киевскую консерваторию по классу фортепиано, она доцент Киевского национального университета культуры. Леся — филолог, живет в Москве.

 

 В 2005 году брат в последний раз был в нашем родном селе, — вспоминает Надежда Ватаманюк. — И словно предчувствуя скорую кончину, постарался завершить неотложные дела, установить надгробный памятник родителям. Вернулся в Киев, и дома у него случился инсульт. Четыре месяца брат лечился в столице. А потом мой муж — хирург — предложил забрать Михаила в Черновцы. Дочери Михаила очень помогали материально, купили специальную функциональную кровать… В 2007-м, когда брата не стало, его вещи мы перевезли в родное село. Три года назад в хате, где когда-то мы все жили, открыли музей-усадьбу Михаила Ткача. Там хранятся фотографии, черновики песен, его награды, дипломы.

 

 Михаил Ткач — автор многих песен, которые исполняли известные украинские артисты. Среди них — «Ясени», «Снiг на зеленому листi», «На щастя, на долю», «Диво-сторона», «Коли нема того, що любиш»… Правда, один шлягер принес поэту крупные неприятности, так же, как и его соавтору — руководителю ансамбля «Смерiчка», композитору, народному артисту Украины Левку Дуткивскому.

 

 — В 1981 году Михаил подошел ко мне во Дворце «Украина» и предложил поработать вместе, — рассказывает Левко Дуткивский. — Спустя год я дал ему две готовые мелодии. Так у нас получились песни «Якщо любиш — кохай» та «Зоряна нiч». В 1983 году в московской программе «Утренняя почта» песню «Якщо любиш — кохай» исполнил Александр Серов, работавший в то время в Черновицкой филармонии. Потом ее пели Виктор Павлик, Анжелика Рудницкая, Ани Лорак… За эту песню нас с Ткачом часто упрекали. Мол, «любити» и «кохати» — это «масло масляное». Хотя это не так… Но настоящий шквал критики обрушился на нашу песню «Будьмо». Мы написали ее в конце 1980-х, моя эстрадная группа во главе с Иво Бобулом спела ее на всеукраинском фестивале «Песенный вернисаж-88». Участники фестиваля выступали в столичном Дворце спорта, а победители в финале пели уже во Дворце «Украина». В число лучших попали рок-группа «Галактика», Лариса Долина и мои артисты. Мы впервые на украинской эстраде вдохновенно спели со сцены слова «Будьмо, гей». А на следующий день в одной из столичных газет вышел материал под названием «Эх, вернисаж», где автор беспощадно раскритиковал эту песню, обвинив Ткача и меня в пропаганде… алкоголизма и застолья. Правда, за нас тогда вступился Борис Шарварко. Но художественный совет таки запретил петь «Будьмо» на концертах.

 

Наталья ФЕЩУК,  (Черновцы)

Дочь Николая Подгорного Наталья: «Папа был страстным болельщиком киевского «Динамо»

Тридцать лет назад умер известный политический деятель социалистической эпохи, председатель Президиума Верховного Совета СССР

 

 Должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР уроженец Полтавской области Николай Подгорный занимал 12 лет — с 1965-го по 1977 год. Его предшественником на этом высоком посту был Анастас Микоян, а преемником — Леонид Брежнев. Довелось Николаю Викторовичу руководить и Украиной: c 1957-го по 1963 год он был первым секретарем ЦК Компартии УССР. Потом его на этом посту сменил Петр Шелест.

 

 О том, каким человеком был Николай Подгорный, «ФАКТАМ» рассказала его дочь Наталья Подгорная, доцент кафедры глазных болезней 1-го Московского медицинского университета имени Сеченова.

 

— Сегодня я продолжаю жить в квартире моих родителей, — рассказывает Наталья Подгорная (на фото). — В доме папины портреты, фотографии, сувениры, которые привозил из Франции, США, Египта, Афганистана, Сирии… Отец ездил по миру с визитами. За рубежом к нему обращались «господин Президент Советского Союза». В некоторых поездках я его сопровождала, так как мама болела, да и не очень любила публичные мероприятия.

 

 Например, в начале 1970-х годов я ездила с папой в Иран на государственный юбилей. В период правления шаха это было светское государство. Тегеран называли «Парижем азиатского мира». Иранские женщины с французским шиком водили автомобили.

 

 На праздник съехались главы арабских государств, присутствовал испанский король с супругой… Я сидела за столом с английским принцем Филиппом и его дочерью Анной, которая в то время увлекалась скачками и один за другим выигрывала международные призы. Все интересовались ее спортивными успехами. После Ирана я с папой ездила в Турцию — в 1972 году для нас она была далеким экзотическим государством. А первую свою поездку с отцом я совершила в Австрию, будучи еще студенткой.

 

— Что же вас больше всего поразило в Австрии?

 

 — Потрясла красотой страна, люди душевные, которые очень хорошо относились к Советскому Союзу. Но больше всего поразили местные журналисты. В Вене они следовали за нами по пятам. Их интересовало все: к примеру, что нам подавали на завтрак и обед. Информация немедленно появлялась в газетах. Когда я в универмаге купила десять разноцветных свечей для подсвечников — у нас тогда подобных не было, в газете сразу же показали чек и приобретенный мною товар. Для меня все это было шоком. Собиралась я с отцом и в Италию, в Ватикан, где он встречался с Папой Римским, но поехать не получилось. В ходе этого визита была достигнута договоренность с автомобильным концерном «Fiat» о строительстве у нас в стране завода «АвтоВАЗ». Итальянцы сначала не очень хотели подписывать документ, но после того как состоялся разговор с Папой Римским, охотно это сделали. И по случаю подписания договора даже подарили отцу автомобиль «Fiat». Сначала на нем ездила я, потом — мой муж.

 

 Отец очень переживал, не стыдно ли нам во двор заезжать на иномарке. Но я его успокоила: возле нашего дома в то время уже стояло пять или шесть автомобилей зарубежного производства. К слову, когда папа был первым секретарем ЦК Компартии Украины, ездить в школу мне на машине не разрешал. Добиралась я троллейбусом.

 

— Строго воспитывал?

 

 — Признаться, я его редко дома видела. Моим воспитанием занимались в основном мама и тетя. С работы папа возвращался поздно, уезжал очень рано. Хотя, кстати, именно при нем субботу сделали выходным днем.

 

— О Николае Подгорном (по сравнению с его предшественниками и последователями) написано очень мало.

 

 — Знаете, когда отец умер, некролог дали в «Нью-Йорк Таймс», а в наших центральных газетах даже не было сообщений о его смерти. Точнее, поместили несколько строк лишь в московском выпуске «Известий». Приехавшие из Украины на похороны родственники удивились, что в номере газеты, купленном в аэропорту, этого сообщения не обнаружили, а в номере за это же число у нас дома оно было. В 1977 году папу отправили на пенсию. А к пенсионеру какое уже особое внимание?

 

— Насколько известно, на пенсию Николая Подгорного отправили весьма неожиданно — без предупреждения… Его должность Леонид Брежнев совместил с должностью Генерального секретаря ЦК КПСС.

 

 — Я хорошо помню тот день. О смещении отца с должности услышала по радио. А утром еще ни о чем даже не подозревала. Были ли какие-то предчувствия у отца, не знаю. В то время он с мамой жил на даче, а я — в городе, и что происходило накануне, мне неизвестно. Да и вообще папа не имел привычки дома говорить о работе.

 

 Безусловно, смещение с должности стало для него ударом. В течение одного дня ему пришлось освободить служебный кабинет. Тем не менее многие привилегии за ним оставили. Он мог пользоваться дачей, в его распоряжении по-прежнему были машина с водителем, повар, две горничные. Полагались продуктовые талоны, которые обменивались на продукты в спецраспределителе.

 

— Персональная пенсия бывшего Председателя Президиума Верховного Совета СССР была большая?

 

 — Я вам лучше скажу, какая у отца была зарплата — 800 рублей. К ней прилагался социальный пакет — медобслуживание в кремлевской поликлинике, отпуск на госдаче в Крыму или на Кавказе. Дополнительно на 20 рублей в месяц можно было приобрести книг. Подразумевались также услуги повара, горничных.

 

 Но отец в быту был неприхотлив. По утрам обычно ел супчик, так как страдал язвой желудка. На обед — борщ и гречневую кашу с котлетой. А любимое блюдо — это вареники с творогом и с картошкой со шкварками. Костюмы носил отечественного производства, иногда шил на заказ, рубашки предпочитал белые. Очень любил красивые галстуки.

 

 Обстановка дома тоже была далека от роскоши. Многие годы мы пользовались казенной мебелью. Только спустя 15 лет нам разрешили выкупить ее по остаточной стоимости. Богатств отец не копил. Когда умер, на его сберкнижке лежало всего 500 рублей.

 

— В коридорах власти отношения всегда непростые. Но зато дома у вашего отца был надежный тыл…

 

 — С мамой они прожили вместе более пятидесяти лет. У обоих это был первый и единственный брак. В отце мама словно растворялась. Заботилась о нем, никогда не перечила. Папа женился на маме, когда учился на рабфаке. Выйдя замуж, полностью посвятила себя семье. Пережила отца на 12 лет.

 

 Нас у родителей трое — я, брат и сестра. Кстати, мой брат — академик Академии педагогических наук Украины, всю жизнь прожил в Харькове. Его диссертация была посвящена водородному двигателю. О переезде в Москву или в Киев никогда и не помышлял. В Харькове живет и моя сестра — она биолог-селекционер.

 

— Чем увлекался ваш отец?

 

 — Очень любил читать, особенно мемуары. Одним из его любимых писателей был Илья Эренбург. Помню, как книгу «Люди, годы, жизнь» мама читала отцу на ночь. Такой был у них ритуал.

 

— Почему же сам этого не делал?

 

 — Ежедневно он перечитывал пачку ТАССовских материалов, а вечером, очевидно, хотелось расслабиться, послушать. Еще любил охоту, спорт. Был страстным болельщиком киевского «Динамо». До сих пор у меня хранится мяч с автографами всех игроков команды-чемпиона СССР 1961 года.

 

— С кем из известных людей дружил Николай Подгорный?

 

 — Общался со многими — с Игорем Курчатовым, Дмитром Гнатюком, Юрием Гуляевым… Когда не хотели публиковать роман Олеся Гончара «Тронка», писатель обратился за поддержкой к отцу. Однако друзьями папа называл тех, с кем жизнь свела его еще в юные годы.

 

— Кто из кремлевских соратников отца чаще других бывал у вас в гостях? У кого гостили вы?

 

 — Когда мне было пять лет, родители взяли меня с собой на дачу к Хрущеву. Помню, как меня поразило, что там был… кинозал. Много лет Никита Сергеевич был для отца кумиром. Но потом, когда папа переехал в Москву, их отношения изменились не в лучшую сторону. А кто из кремлевских соратников отца бывал у нас… Знаете, праздники мы всегда отмечали в домашнем кругу — семья у нас достаточно большая. Отец особенно любил внучек. Никогда не забуду, с какой любовью наблюдал за моими дочками, вместе с ними с удовольствием смотрел мультфильмы. Очень нравился ему «Ну, погоди!» К слову, когда отец вручал награду Анатолию Папанову, озвучившему роль Волка, признался актеру, что дома у нас все обожают этот мультфильм.

 

— От чего умер Николай Викторович?

 

 — От рака — он много курил. Даже не верится, что отца нет уже 30 лет…

Взмах черных крыльев

Благодаря инфузионной технологии производства композитов для новых магистральных самолетов и удачному стечению обстоятельств российский авиапром может получить неоспоримое технологическое превосходство. Наши конкуренты начнут использовать такую технологию только через десять лет

 

 Дочерняя структура Объединенной авиастроительной корпорации (ОАК) — компания «АэроКомпозит» — начала опытное производство композитных элементов механизации крыла на своем новом заводе в Казани. Это предприятие будет выпускать продукцию по классической автоклавной технологии сразу для двух моделей новых российских авиалайнеров — Superjet 100 и МС-21. А в перспективе его предполагается задействовать и в производственных программах Airbus и Boeing. Но главную надежду наши производители авиатехники возлагают на другой новый завод «АэроКомпозита» — в Ульяновске. Это единственное в мире производство, где для выпуска цельнокомпозитных или так называемых черных крыльев будет использована уникальная технология вакуумной инфузии. Именно она должна обеспечить самолету МС-21 технологическое превосходство над конкурентами. Первую опытную продукцию ульяновский завод планирует выпустить уже этим летом, а еще через год первое полностью композитное крыло российского производства будет отправлено в Иркутск и установлено на МС-21. О том, как организован производственный процесс на новых заводах в Ульяновске и Казани, почему главная ставка была сделана на технологию вакуумной инфузии и какие дивиденды это сулит российскому авиапрому, в интервью «Эксперту» рассказал президент «АэроКомпозита» Анатолий Гайданский.

 

— Два года назад ваша компания начала строительство предприятий по производству композитных деталей в Ульяновске и Казани. Что сделано за это время?

 

 — Мы уже на финишной прямой — строительство предприятий практически закончено. Сейчас в Ульяновске и в Казани полным ходом идет монтаж оборудования. Первая очередь казанского завода уже запущена — начато опытное производство элементов механизации крыла. Это элероны, рули, закрылки, интерцепторы, воздушные тормоза, а также носовая и хвостовая части крыла. Вместе эти детали образуют так называемый самолетокомплект. В будущем году в Казани планируется произвести 24 самолетокомплекта по программе Sukhoi Superjet 100 (SSJ), а в дальнейшем увеличить их выпуск до 60. Более того, это же предприятие в перспективе будет выпускать продукцию для нашего стратегического партнера — австрийской компании FACC AG, одного из крупнейших поставщиков Airbus и Boeing.

 

 А в Ульяновске будут выпускаться основные композитные конструкции для кессона крыла самолета МС-21 — набор панелей, лонжероны, а также конструкции центроплана. И там же, в Ульяновске, будет осуществляться финальная сборка крыльев и центроплана для МС-21. Полностью оба завода будут введены в производственную эксплуатацию до конца нынешнего года.

 

— Когда будет выпущена первая продукция?

 

 — В Казани мы уже выпустили несколько опытных образцов. Пока занимаемся наладкой технологического процесса, проверяем работу оборудования на всех режимах. После этого сделаем первый опытный комплект элементов механизации, который пойдет на испытания в ЦАГИ. Это произойдет в третьем-четвертом квартале нынешнего года. Затем необходимо будет получить дополнение к сертификату на Superjet 100 и только после этого, в 2014 году, эти агрегаты установят на самолет.

 

— И насколько увеличится доля композитов в Superjet 100?

 

 — Она не изменится. Эти самолеты и сейчас летают с композитными элементами механизации. Но в силу экономических причин мы решили их заменить. Это позволит нам резко — более чем на 30 процентов — снизить их себестоимость.

 

— А на какой стадии сейчас работы по созданию крыла для МС-21?

 

 — Первые статические испытания прототипов мы провели в ЦАГИ еще в декабре 2011 года. Они должны были подтвердить наши методики расчета и правильность выбранной технологии. Испытывали кессоны крыла длиной 10 метров (реальная длина крыла около 18 метров). Они нагружались в различных режимах и подвергались разрушению. Полученные результаты хорошо коррелируют с расчетными моделями, нам удалось и конструкцию не утяжелить, и все нормы прочности соблюсти. В ближайшее время мы изготовим на серийном производстве кессоны крыла уже в реальной геометрии и опять отправим их на испытания в ЦАГИ. Ну а первое полностью готовое крыло со всеми элементами механизации, которое уже будет установлено на МС-21, мы должны произвести до конца июля следующего года.

 

— Сколько вы инвестировали в создание производств?

 

 — Инвестиции ОАК составили порядка 8,5 миллиарда рублей. Из них 3,5 миллиарда потрачено на казанский завод и около пяти миллиардов — на ульяновский. Ульяновский завод значительно больше, чем казанский. Площадь первого — почти 90 тысяч квадратных метров, а второго — всего около 33 тысяч.

 

— На какой объем производства рассчитаны эти предприятия?

 

 — Мы считаем, что максимально ульяновский завод сможет выпускать 200 консолей в год, то есть 100 комплектов крыльев. Но производство будет вводиться поэтапно. Если же говорить о выручке, то мы рассчитываем, что у ульяновского завода она составит порядка 120-150 миллионов долларов в год, а у казанского — 100-130 миллионов.

 

— В каких еще программах помимо МС-21 может быть задействован завод в Ульяновске?

 

 — Ни один западный производитель, скорее всего, не даст нам производить крыло в интересах разрабатываемых ими программ. Это именно та ключевая компетенция, которую все производители авиационной техники стараются сохранить за собой. Но вот элементы хвостового оперения, которые Airbus и Boeing изготавливают в кооперации с независимыми поставщиками из композитных материалов, мы вполне можем получить. ОАК сейчас активно прорабатывает возможность реализации совместного проекта с китайскими партнерами — «Самолет 2020» (широкофюзеляжный магистральный лайнер. — «Эксперт»). Вполне возможно, что там возникнет какая-то кооперация, которая позволит нам увеличить загрузку ульяновского завода. Но сейчас говорить об этом преждевременно, так как основные решения по программе еще не приняты.

 

— Почему из всех иностранных технологических партнеров вы выбрали именно FACC AG?

 

 — Мы провели большую работу как с российскими компаниями, например с ВИАМом, так и с международными. Наиболее плодотворные взаимоотношения у нас сложились с компаниями Diamond и FACC. Надо отдать им должное: именно у них мы многое почерпнули для внедрения инфузионных технологий. Естественно, мы их потом адаптировали под наши задачи, совершенствовали, модернизировали. Но то, что было в начале, и то, что есть сейчас, — это небо и земля. Ну и потом, FACC была заинтересована в том, чтобы выйти на российский рынок. И не просто выйти, а инвестировать деньги в наше производство и, что самое важное, — передать часть работы по своим программам на наши предприятия.

 

— И какой объем бизнеса может быть привлечен благодаря партнерству с этой фирмой?

 

 — Предполагается, что казанский завод будет выпускать продукцию по заказам FACC на сумму до 50-60 миллионов долларов в год. Речь прежде всего идет о тех программах, которые австрийская компания выполняет для Boeing и Airbus. И как только наш завод пройдет технологический аудит и будут получены необходимые сертификаты качества, такие заказы будут размещены. Все необходимые соглашения с австрийцами, включающие ценовые, временные и количественные параметры, ЗАО «АэроКомпозит» уже подписало. А у них, в свою очередь, уже заключены и выполняются соответствующие контракты с Boeing и Airbus.

 

— Почему вам так важно участвовать в программах Airbus и Boeing?

 

 — Потому что это позволит нам расширить сбыт и снизить долю накладных расходов на единицу продукции. На одних только российских программах срок возврата инвестиций в завод значительно длиннее. Что сто комплектов в год производить, что десять — большой разницы с точки зрения стартовых инвестиций нет. Все равно нужно построить здание, создать чистые комнаты, ультразвуковой контроль, поставить хотя бы минимальное количество автоклавов, фрезерных центров, установить рентгеновские камеры. Но дальше это оборудование надо загрузить по максимуму, чтобы оно не простаивало. Именно этого мы и собираемся добиться благодаря заказам FACC.

 

 Но есть и еще один важный момент. Нам крайне важно, чтобы австрийцы обучили нас работать по западным стандартам, внедрили на предприятии свою систему менеджмента качества. У нас в России свои принципы в этой области, а Boeing и Airbus работают по несколько иным стандартам. Они, может быть, принципиально ничем не лучше наших, но нам надо их знать и уметь в соответствии с ними работать, чтобы продавать свои услуги на сторону.

 

— Сколько инвестировала FACC AG в ваше предприятие?

 

 — Пока они инвестировали только знания и опыт организации производства, но в ближайшем будущем они станут полноправными акционерами казанского завода. Мы вместе с ними проектировали этот завод, строили, составляли спецификации на оборудование, которое для него закупали. А инвестиции с их стороны начнутся после того, как завод пройдет технологический аудит. Я думаю, что этот процесс в нынешнем году будет завершен. Что касается финансовых вопросов, то детали я разглашать не буду. Могу сказать только, что речь идет о приобретении пакета акций, который превышает блокирующий. Это несколько миллионов долларов.

 

— Для чего вам потребовалось создавать сразу две производственные площадки?

 

 — Основных причин две. Первая — различные технологические процессы. Элементы механизации, носовую и хвостовую часть по разным причинам более оптимально изготавливать по классическим автоклавным технологиям, в отличие от панелей крыла и лонжеронов, где мы используем инфузионную технологию. Поэтому в Казани и Ульяновске различный состав оборудования, и было достаточно сложно объединить все это на одной площадке. Вторая причина в том, что казанская площадка организована как совместное предприятие с компанией FACC AG, что позволяет нам привлекать сторонние заказы. В Ульяновске же в связи с наличием ноу-хау привлечение иностранного партнера на данном этапе мы посчитали преждевременным.

 

— А что такого секретного в этой инфузионной технологии?

 

 — Если говорить об авиационной промышленности, то она позволяет сделать панель крыла длиной 18 метров и шириной до трех метров в хорде за один технологический передел. На данный момент технологиями изготовления деталей такой размерности владеют только три производителя — Boeing, Airbus и Bombardier. Ну и мы, соответственно, четвертые. Инфузионная технология позволяет изготавливать более сложные по сравнению с традиционной автоклавной технологией детали за один технологический передел. Кроме того, она существенно удешевляет себестоимость производства и позволяет сократить вес изделия.

 

— Технология закупалась за рубежом?

 

 — То, что мы сейчас используем, более чем на половину сделано нашими специалистами. Когда создавался «АэроКомпозит», то Михаил Асланович Погосян (глава компании «Сухой» и президент ОАК. — «Эксперт») сформировал коллектив на базе сотрудников фирмы Сухого. Это были ведущие специалисты: главный конструктор, главный технолог, первый вице-президент по технологиям — все они выходцы из ОКБ Сухого. Так вот, идеология работы с инфузионной технологией всем нам была понятна с самого начала. Но ведь важна не только идея, но и ее реализация, детали. И вот эти нюансы мы дорабатывали уже с нашими технологическими партнерами, с той же Diamond, FACC AG, с ведущими в мировой авиационной отрасли производителями, которые специально для нас создавали нужные нам материалы и технологическое оборудование.

 

— А в чем различие между автоклавной технологией и инфузионной?

 

 — Композит, используемый в нашем производстве, состоит из двух частей: наполнителя и связующего. Наполнитель — это угольная, стеклянная лента или ткань. А связующее — это смола. Когда связующее наносится на наполнитель, а потом все вместе подвергается термообработке, получается композит.

 

 Для производства силовых конструкций крыла в основном используются две технологии — автоклавная и инфузионная. При автоклавной технологии на каждый слой сухого вещества, угольной ткани, на специальной пропиточной машине наносится смола. Ткань, пропитанная связующим, называется препрег. После этого препрег укладывается в нужную форму (на оснастку) и помещается в автоклав, где под давлением при высокой температуре формируется уже готовое изделие. Основным ограничением данной технологии является время жизни препрега при комнатной температуре — как правило, не более пяти-семи суток. Зачастую этого времени недостаточно для того, чтобы выложить сложную интегральную конструкцию и подготовить ее к полимеризации в автоклаве. Поэтому, например, Boeing при изготовление крыльевой панели отдельно изготавливает стрингера и только потом кладет их на мокрую подложку (обшивку панели), после чего запекает в автоклаве. То есть возникает клеевое соединение, что снижает прочность конструкции.

 

 Мы же используем второй способ — вакуумную инфузию, когда с помощью специальных машин выкладывается полностью сухая лента, не намазанная связующим. Затем на нее сверху устанавливается вакуумный мешок, и только после этого под воздействием вакуума связующее как бы втягивается внутрь, где оно постепенно пропитывает эту ленту. Соответственно, нам не нужен автоклав и мы имеем практически неограниченное время жизни материала. Сухой материал можно хоть полгода выкладывать. Ну и, кроме того, мы можем делать более сложную интегральную деталь, что позволяет оптимизировать ее конструкцию и добиться снижения веса.

 

— И какой экономический выигрыш дает инфузионная технология?

 

 — Если говорить о себестоимости, то экономия порядка 5-7 процентов по сравнению с автоклавной технологией. Но кроме себестоимости есть еще некоторая экономия по весу — в районе 3-4 процентов.

 

— А в сравнении с алюминиевым крылом?

 

 — Такое сравнение будет не совсем корректным. Потому что основное преимущество композитного крыла достигается не за счет меньшей себестоимости производства и даже не за счет веса, а за счет возможности создания более совершенной аэродинамической формы. У нас это называется «крыло большого удлинения». Именно это обеспечивает высокую топливную эффективность. Композитное крыло по сравнению с алюминиевым дает экономию топлива примерно 6-8 процентов. Из них доля веса обеспечивает выигрыш не более 2 процентов. А остальные 4-6 процентов получаются за счет аэродинамики. То есть весовые характеристики не играют такой уж большой роли. Ну, может быть, на 200-300 килограммов оно будет весить меньше.

 

— Успешная реализация ваших проектов производства композитных деталей наверняка резко повысит технологический уровень ОАК, да и всего российского авиастроения в целом. Но позволит ли это обеспечить превосходство МС-21 над конкурентами в реальной рыночной борьбе?

 

 — То, что мы делаем, — это достаточно серьезный прорыв. МС-21 сейчас выходит на очень конкурентный рынок — среднемагистральных самолетов с одним проходом. За этот рынок идет настоящее сражение. Там уже есть Boeing со своим семейством 737 MAX и Airbus со своим A-320 NEO. Каждая из этих компаний намерена выпускать примерно по 400 таких самолетов в год. А вскоре к ним добавится еще два новых производителя — канадская корпорация Bombardier и китайская COMAC. И нам, чтобы выйти на этот рынок со своим МС-21, просто необходимо иметь значительные конкурентные преимущества. Какими они могут быть? Прежде всего это сервис, цена и стоимость обслуживания. Наиболее ощутимым преимуществом здесь может стать стоимость обслуживания. Благодаря новым крыльям из МС-21 можно выжать топливную эффективность на 6-8 процентов больше, чем у 737 MAX или A-320 NEO. Ну и себестоимость производства этого самолета у нас будет несколько ниже, чем у конкурентов.

 

— А ее-то за счет чего удастся обеспечить?

 

 — Нам не нужны дорогостоящие автоклавы, поэтому оборудование, которое мы приобретаем, стоит дешевле, чем у Boeing. Нам не надо клепать стрингера, как это делает Boeing. Соответственно, энергоемкость всего процесса и, что самое важное, трудоемкость у нас меньше. Ну и, наконец, оснастка, которую мы используем, в ряде случаев тоже стоит дешевле. Вот и получается, что то там 3 процента сэкономили, то здесь 2 процента, а в целом эффект достигается весьма значительный.

 

— Если МС-21 действительно будет так хорош, как вы говорите, то не исключено, что при определенных обстоятельствах американцы просто перекроют вам доступ к материалам для производства крыльев или введут какие-нибудь санкции. Вы такой вариант рассматриваете?

 

 — Теоретически такое опасение, конечно, у нас существует. Но я не думаю, что это произойдет. И потом, мы очень плотно работаем с отечественными производителями материалов, с ВИАМом, с холдинговой компанией «Композит». Кроме того, большой завод по выпуску сырья для композитной отрасли в Алабуге строит «Роснано». Так что создаваемые ими материалы, я думаю, будут широко применяться в отечественной авиационной промышленности.

 

— Как долго на рынке будет сохраняться технологическое превосходство МС-21? Ведь наверняка и сам Boeing, и другие производители самолетов тоже будут делать крылья для своих новых моделей, используя инфузионную технологию.

 

 — Вероятность этого очень высока, но пока такое решение Boeing еще не принял. Я думаю, что это произойдет не раньше 2025 года.

 

— Зачем им так долго ждать?

 

 — Дело в том, что жизненный цикл уже запущенных программ достаточно большой. Если сейчас Boeing и Airbus не стали делать композитные крылья для 737 MAX и A-320 NEO, а решили оставить алюминиевые, то теперь следующая программа по созданию новых узкофюзеляжных самолетов будет запущена не раньше чем через десять лет. Есть определенный цикл вывода новых моделей на рынок, и сокращать его нет большой необходимости. Это касается и широкофюзеляжных самолетов. Крылья Boeing 787 Dreamliner и Airbus A-350 делаются по автоклавной технологии, модернизация Boeing 777 тоже на 99 процентов пойдет в автоклаве. Поймите, они уже вложили миллиарды долларов в свои программы, инвестировали в сертификацию, в технологию, отладили ее, и теперь, если будут что-то серьезно менять, просто не отобьют вложенные деньги. Вот если бы они сразу стали использовать инфузионную технологию, тогда модернизация имела бы экономический смысл. Потому что то преимущество, которое мы имеем, появилось только благодаря тому, что мы начали делать все с нуля.

 

— Организация двух производств обошлась «АэроКомпозиту» примерно в 270 миллионов долларов. Это не та сумма, которую стал бы экономить Boeing…

 

 — Да, но двести миллионов — это инвестиции с расчетом на наш объем: несколько десятков самолетокомплектов в год. А Boeing производит несколько сотен самолетов в год. И там уже требуются пропорционально бо́льшие вложения. Как минимум несколько миллиардов. Кроме того, если говорить о широкофюзеляжных самолетах, то у них крылья гораздо большей размерности. Не 18 метров, как у МС-21, они могут доходить и до 30 метров в длину. То есть игра свеч не стоит — полностью переходить на новую технологию смысла сейчас нет.

 

 Если бы преимущество составляло более 20 процентов по себестоимости или по весу, Boeing однозначно поменял бы технологию. А когда преимущество всего 6-8 процентов, то это находится как раз на той грани, когда люди тысячу раз подумают, прежде чем что-то предпринимать. И потом, они подождут, пока мы доведем технологию до ума, получим сертификат на самолет, и только после этого будут действовать. То есть риски свои постараются свести к минимуму.

 

— Будущий конкурент «Гражданских самолетов Сухого» — корпорация Mitsubishi — тоже сначала хотела делать крылья для своего нового регионального самолета MRJ из композитных материалов, но потом от этой идеи отказалась. Почему?

 

 — Думаю, что основных причин было две. Во-первых, на региональном самолете размерности MRJ композитное крыло не дает тех преимуществ, которые оно дает на магистральных лайнерах. Прежде всего потому, что значительную часть всего времени, которое такой самолет находится в воздухе, занимают взлет и посадка. А значит, экономия топлива будет невелика. Во-вторых, производя панель крыла для Boeing 787, в Mitsubishi насмотрелись на технологические сложности, с которыми сталкивался Boeing в этом процессе. Я имею в виду именно автоклавную технологию. Поверьте, там очень много различных проблем, которые японцы на данном этапе решать, видимо, не захотели.

 

— Композиты — очень малоизученная область материаловедения. Из-за этого их применение сопряжено с целым рядом трудностей. Например, когда Boeing делал Dreamliner, на начальном этапе испытания у самолета были обнаружены микротрещины, вследствие чего американцы вынуждены были перепроектировать крыло. Как вы намерены избежать подобных проблем? И какие риски вы видите в использовании инфузионной технологии?

 

 — Рисков у нас достаточно много, никто этого не отрицает. Основной риск — сертификация самолета. Это признаем и мы, и наше руководство. МС-21 будет проходить сертификацию не только в России, но и в европейских и американских сертификационных органах. И вопросов к нам будет очень много, причем их будут задавать с пристрастием. Во-первых, потому, что мы первые, кто использует подобную технологию при производстве кессонов крыла магистральных лайнеров, а во-вторых, нас не очень-то сильно хотят видеть с этим самолетом на мировом рынке. Для уменьшения этого риска головной разработчик корпорация «Иркут» совместно с нами разработала программу работ в обеспечении сертификации композитного крыла в составе самолета МС-21. Мы тратим на это очень серьезные деньги, работаем с иностранными партнерами, формируем мнение, показывая наши технологии экспертам, очень активно работаем со специалистами из ЦАГИ, ВИАМа, соответствующих сертификационных центров. Совместно разрабатываем программы и документы, которые лягут в основу сертификационного базиса МС-21.

 

— А есть ли сугубо технологические риски?

 

 — Естественно, при использовании любой новой технологии всегда есть риск, что что-то не получится или пойдет не так. Могли ли мы чего-то не учесть, изготавливая десятиметровые прототипы крыла? Сейчас ответить мне очень трудно, но вероятность этого, по нашему мнению, невелика. В любом случае все риски мы намерены еще раз просчитать и проверить. Уверен, до конца этого года все они будут сняты, что позволит создать композитное крыло с очень хорошими весовыми и аэродинамическими характеристиками в нужные для программы МС-21 сроки.

«Черные крылья» готовятся к взлету

Интервью президента ОАК Михаила Погосяна

Президент ОАК Михаил Погосян: В этом году объем производства отечественного авиапрома превысит 200 млрд рублей

 

Как создаются новые поколения российских военных и гражданских самолетов? Как перестраивается отечественный авиапром? Как выполняется государственный оборонный заказ? Об этом и многом «Российской газете» рассказал президент Объединенной авиастроительной корпорации Михаил Погосян.

 

 В последние годы авиапром не критиковал только ленивый. Всегда ли критика справедлива и какова ваша личная оценка ситуации в отечественном авиастроении?

  

Михаил Погосян: Сразу скажу: мы открыты для общения и критики. Но критика должна быть обоснованной и предметной. Однако зачастую обвинения в наш адрес не подкреплены никакими реальными фактами и просто голословны. Надо понимать, что авиапром — это отрасль, которая интегрирует большое количество направлений деятельности и является отражением общего уровня экономики в стране, поэтому проблемы, которые у нас накопились, характерны для всех областей высоких технологий.

 

 За минувшие 15 лет только отдельные небольшие сегменты, если говорить об авиации — это военная авиация, получали необходимое развитие. И создание Объединенной авиастроительной корпорации было направлено на то, чтобы начать системно решать эти проблемы, чтобы перейти от этапа выживания отдельных предприятий к комплексному развитию отрасли в целом.

 

 Главное, что делается сегодня, — реализуется именно комплексный подход, направленный на увеличение объемов производства. Для этого мы продвигаем на мировой рынок не только нашу военную продукцию, которая пользуется устойчивым спросом, но и гражданскую. Только такой комплексный подход, только существенное увеличение объемов производства даст нам возможность выйти на качественно новый уровень. Еще нам предстоит реализовывать целый ряд программ, связанных с техперевооружением, с финансовой стабилизацией предприятий, которые оказались в тяжелом состоянии ввиду малых объемов загрузки. Необходимо создать оптимальные механизмы финансирования, а также современные системы послепродажного обслуживания.

 

 Какие объемы производства необходимы, чтобы авиапромышленность стала прибыльной отраслью?

 

 Михаил Погосян: Мы должны иметь объем производства в отрасли не менее трехсот миллиардов рублей в год. Это наша планка. На нее мы должны выйти в 2015 году. В этом году планируем выйти на 220-230 миллиардов. В следующем году — на 260-270 миллиардов, а начиная с 2015 года должны работать с прибылью.

 

 Для того чтобы наши самолеты пользовались спросом на мировом рынке, в них должны быть воплощены самые современные технологии. Что делается?

 

 Михаил Погосян: Мы отслеживаем мировые тенденции и стараемся быть на высоком уровне. В частности, во всех перспективных самолетах станут активно применяться композиционные материалы. Например, для пассажирского МС-21 проектируются крылья на основе композитов. Их иногда называют черными по цвету углепластика, составляющего основу этого синтетического материала. Для того чтобы авиастроители не испытывали проблем с новыми материалами, причем самого высокого качества, мы строим два завода «АэроКомпозит» в Казани и Ульяновске. Сборка первого композитного крыла МС-21 намечена уже в следующем году. Кстати, и основные элементы крыла для этого самолета будут изготавливать по принципиально новым, так называемым, инфузным технологиям.

 

 Те, кто интересуется авиацией, заметили, что защитное остекление оптико-электронной системы перспективного авиационного комплекса фронтовой авиации, который сейчас проходит летные испытания, окрашено в золотой цвет. Это активно обсуждали блогеры. Чем вызвана позолота?

 

 Михаил Погосян: Это опять же прямо связано с использованием новых технологий. Одно из базовых требований, предъявляемое к истребителям пятого поколения, которое и отличает их от четвертого, это низкий уровень заметности. Поэтому мы пробуем различные напыления и покрытия, снижающие заметность авиационных комплексов, в том числе и золотистого цвета.

 

 В истребителе пятого поколения, который будет создан на базе испытываемых образцов ПАК ФА, мы воплотим самые передовые технологии. Это будет действительно прорывной самолет.

 

 Сергей Птичкин, Наталия Ячменникова, Михаил Синицын

Чему и как учат в ХАИ

Гость «Прямой телефонной линии» – ректор Национального аэрокосмического университета им. Н.Е. Жуковского «Харьковский авиационный институт», доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, лауреат Госпремии Украины, Почетный гражданин Харькова Владимир Кривцов.

 

– В начале нашей встречи хочу поздравить всех харьковчан с Днем авиации и космонавтики. Очень важно, что Харьков был и остается одним из центров авиационной и космической науки, техники и образования не только в Украине, но и за рубежом. Хотел бы поблагодарить редакцию «Вечернего Харькова» за приглашение участвовать в «Прямой линии». Для меня это очень почетно, – начал общение с читателями Владимир Кривцов.

«Наши партнеры знают, что мы сделаем все надежно»

 

– Здравствуйте, Владимир Станиславович. Меня зовут Сергей. Я считаю ХАИ самым серьезным техническим вузом. Скажите, пожалуйста, в каких международных научных и образовательных проектах работает университет?

 

– В первую очередь мы делаем проекты для наших коллег и партнеров в Украине: в Харькове, Киеве, Запорожье, Днепропетровске. У нас только по государственному заказу утверждены около 70 тем. За годы независимости Украины коллективы наших ученых получили пять Государственных премий в области науки и техники. А что касается наших международных разработок – их можно перечислять бесконечно. Наши партнеры знают, что мы сделаем все четко и надежно. ХАИ является одним из ведущих вузов в Украине по количеству международных грантов, договоров, причем в основном с развитыми европейскими странами. Главные из них – научные разработки, связанные с методами проектирования, расчетов, создания технологий не только самолетов, но и ракетно-космической техники. Мы сделали, например, в металле два проекта для европейского аэрокосмического агентства: ионоплазменный двигатель для европейского космического аппарата и систему двухфазной термостабилизации – тоже для космического объекта. У нас совместные проекты с Туринским политехническим университетом: мы открыли совместный факультет по аэрокосмической инженерии; совместный факультет компьютерных наук и логистики в вузе Германии. Сейчас открываем ряд специальностей в Стокгольмском королевском технологическом университете, причем в Швеции иностранные студенты учатся бесплатно. В этом году за деньги государства мы отправили студентов в разные страны Европы и в США.

Ректор ХАИ побывал на Байконуре: фоторепортаж

 

– А как ХАИ выглядит в научном мире?

 

– Мы буквально каждую неделю принимаем различные делегации, проводим международные семинары. Каждый год около 300 наших специалистов бывают за границей в связи с разработкой проектов. Недавно меня приглашало представительство «Боинга» в Москве – там работают больше ста выпускников ХАИ — причем не менеджерами, а конструкторами и проектировщиками. К сожалению, в Украине представительства «Боинга» нет, и я предлагал создать в Харькове филиал.

 

Когда мы со специалистами бываем за границей – приятно видеть, что во многих странах знают и уважают наших выпускников. Кстати, у нас с каждым годом растет число иностранных студентов. Сегодня в ХАИ учатся больше 1100 иностранцев: практически каждый седьмой наш студент – из зарубежья. Очень важно, что 80% из них обучаются по направлению «авиация и космонавтика». Сейчас все чаще приходится слышать, что авиация нашей стране не нужна. Поэтому показательно, что за границей хотят развивать авиацию и ракетно-космическую технику и едут к нам учиться. В Украине фундаментальная инженерия, технические науки деградируют, а за границей, наоборот, все больше пользуются спросом.

 

Прим. В. Зыкова. А теперь вспомните, что во всяческих дутых рейтингах вузов на первых местах почему-то всякая национально озабоченная шушера типа могилянки…

Любимый самолет произвел фурор

 

– Здравствуйте, Владимир Станиславович. Меня зовут Ирина. Я слышала, что у вас есть любимый самолет. А чем он вам нравится?

 

– У меня немало любимых самолетов, но тот, что больше всего по сердцу – «Мрiя» – АН-225. Когда в 2001 году в международном аэрокосмическом салоне «Бурже» под Парижем взлетела «Мрiя», присутствующие девяти офисов Airbus и стольких же офисов «Боинга» прекратили пить кофе, вышли прямо к полосе, чтобы посмотреть на этот самолет. Эта махина – по три двигателя на каждой консоли крыла – летела над полосой так, будто стояла на месте. Когда самолет пошел на посадку – американцы и европейские представители Airbus подошли к маленькому офису Украины и начали нас поздравлять. Подобного самолета до сих пор никто не создал.

 

В ХАИ работает научно-исследовательский институт проблем физического моделирования режимов полета, который, как и весь наш аэродинамический комплекс, признан объектом национального научного достояния Украины. А если говорить о любимом самолете вуза – каждый хаевец назовет «ХАИ-1» с убирающимся шасси, разработанный преподавателями и студентами-дипломниками в 1932 г. Он был лучшим скоростным самолетом в Европе, и я считаю: с точки зрения характеристик, он был лучшим и в мире. Вообще же, аэродинамика наших самолетов, созданных и в бывшем Советском Союзе, и тех, которые проектируются сейчас, признается всеми авиационными фирмами в мире как одна из лучших.

В ХАИ – очередь на специалистов

 

– Добрый день, Владимир Станиславович. Меня зовут Елена Витальевна. Вы выпускаете специалистов самолетостроения и аэрокосмической техники. Скажите, пожалуйста, а какое им находится применение? В космос мы сегодня не летаем – Украина мало принимает в этом участия.

 

– Мы выпускаем столько же специалистов, как и в Советское время – 1500 человек в год. И на них постоянно образуется очередь из работодателей. Мы распределяем даже контрактников. К примеру, подписан крупный договор с российской компанией «Волга-Днепр». На этом ведущем не только в Украине и России, но и на мировом уровне предприятии работают сегодня 26 тысяч человек. Каждый год ХАИ планирует предоставлять предприятию 200 молодых специалистов. Кроме того, мы направляем наших специалистов в фирмы, которые разрабатывают и производят в Украине авиационную технику (таких предприятий в Украине как минимум 30), сотрудничаем в этом направлении с нашими постоянными партнерами: ФЭДом, «Коммунаром», ХАРТРОНом, заводом им. Малышева, ПО «Турбоатом» и многими другими. На ФЭДе, например, где делают агрегаты авиационных двигателей, ребята после нашей кафедры «технология производства летательных аппаратов» через два года работы получают в месяц 15 тыс. грн. А что касается космоса — сейчас на орбите находится наш выпускник Олег Кононенко, он капитан международного экипажа, в составе которого – американец и голландец. Это его второй полет, первый раз он прошел отбор как бортинженер.

Учеба в государственном вузе должна быть бесплатной

 

– Здравствуйте, Владимир Станиславович. Меня зовут Антон. Возможно, я стану студентом вашего университета. У меня к вам несколько вопросов. Я слышал, у вас открылась новая специальность – по-моему, называется «защита информации». Я хотел бы узнать, будут ли по ней бюджетные места.

 

– Заявку на госзаказ мы отдали еще в конце осени. Но количество бюджетных мест станет известно только в середине июля, когда все абитуриенты подадут документы. Вообще же я считаю, что всех нужно учить бесплатно. А если человек учится на контракте в государственном вузе – он должен иметь право заработать стипендию. Если госзаказа не будет, а студент на контрактном отделении хорошо учится – мы находим способы поощрения таких ребят.

 

– У меня еще есть вопрос. Я знаю, у вас есть специальность, которая преподается на английском языке.

 

– У нас практически все профильные специальности, по желанию студента, преподаются на одном из трех языков: русском, украинском и английском. Примерно половина наших выпускников свободно владеют английским. Как-то пришли ко мне два студента из Львова. Спрашиваю: «На каком языке вы обучаетесь?» — Они отвечают: «На русском. Потому что в авиации есть только два языка: английский и русский, а мы хотим быть авиаторами».

 

– Спасибо вам большое. Надеюсь, что буду учиться в ХАИ.

В летчики не взяли из-за роста

 

– Здравствуйте, Владимир Станиславович. Меня зовут Марина. Вы всю жизнь занимались конструированием. Скажите, пожалуйста, довелось ли ректору ХАИ самому поднимать летательный аппарат в воздух?

 

– Лет в 14 я был чемпионом Харьковской области по свободно летающей модели планера (хаевцы выступали вне конкурса). Я сделал планер и запустил его – и мне предложили полететь на Волчанском аэродроме на планере «БРО-2». Самолет интересный: бипл

 

ан, с пружиной, без колес, с двумя опорами на консолях крыла и маленьким колесиком на хвосте.

 

– Страшно, наверное, было?

 

– Конечно, страшно. Я поднялся на высоту около 150 метров, летел над лугом, речкой, пасущимися коровами. Вокруг – красота и тишина. Но планер парил горизонтально, мне нужно было сделать разворот, и казалось, что он стоит на месте и вот-вот упадет. После школы В 1965 г. я решил поступить в Харьковское летное училище. Но меня не взяли из-за роста. Мой рост – 193 см, а максимальный рост для летчика–истребителя – 185 см. И я поступил в ХАИ.

 

Кстати, наш вуз и «Вечерний Харьков» связывают давние отношения. В свое время газета первой опубликовала снимок гидросамолета сотрудника СКБ «ХАИ» Иосифа Немана, когда он запустил его в Лозовеньках, еще до получения официальных разрешений на самолет.

Личное дело

 

Владимир Станиславович Кривцов родился 12 декабря 1946 года в г. Волчанске Харьковской области. Мать – учительница младших классов, отец – начальник планового отдела на кирпичном заводе. В 1971 г. окончил Харьковский авиационный институт и остался работать в вузе. В 1984 г. защитил диссертацию. Больше десяти лет работал над проблемой прочности самолетов и обработки испытаний самолетов АН и ТУ, в том числе первого сверхзвукового пассажирского самолета ТУ-144. С 1980 по 1989 год работал в Харьковском обкоме партии: инструктором, заместителем руководителя отдела по образованию и науке, заведующим отделом. Одновременно преподавал в ХАИ предмет «Сопротивление материалов». 1989 –1998 гг. – проректор по научной работе этого вуза. В 1997 г. защитил докторскую диссертацию. С 1998 г. – ректор авиаинститута. В 2011 г. стал Почетным гражданином города Харькова. Внуку Антону девять лет, всерьез занимается баскетболом и бальными танцами и имеет дипломы национального уровня. Хобби ректора — любит мастерить и ходить с внуком на рыбалку.

Ректор ХАИ побывал на Байконуре

 

Ректор Национального аэрокосмического университета им. Н.Е. Жуковского «Харьковский авиационный институт», доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, лауреат Госпремии Украины, Почетный гражданин Харькова Владимир Кривцов поделился с «Вечерним Харьковом» фоторепортажем с Байконура, где он побывал.

Легенды шпионов мира

 ВОЗВРАЩЕHИЕ СЕКРЕТHОГО СЫHА

— —

Мой собеседник (назовем его условно Эн Энович Эмов) ничем не выделяется из десятков миллионов таких же, как он, русских разведчиков — поднятый воротник, черные очки, старенький фотоаппарат «Смена» в пуговице пиджака, на пальце — типовой перстень с ядом. Я прошу его, хоть ненадолго, вспомнить, когда ему в голову впервые пришла мысль работать в разведке, стать чекистом.

— —

Эн Энович: Видите ли, все это закладывалось еще в детстве. Мой папа — шифровальщик ГРУ, мама — радиотелеграфист 6-го управления КГБ. Дома постоянно собирались разные интересные люди — Ким Филби, Мата Хари (она часто ночевала у нас), супруги Розенберг…

— —

Корр.: Перед интервью мы условились, что будем называть вас Эн Эновичем. А какие у вас были агентурные клички?

— —

Эн Энович: Да все и не упомнишь! Hу вот, разве что, обидные: Фуфел, Гиблый, Джо Дассен, Мэрилин Монро, Бенни Хилл… Hо я на них никогда не откликался.

— —

Корр.: Вот уже более сорока лет вы работаете вдали от своей Родины. Hе страшно возвращаться?

— —

Эн Энович: Есть немного… Связался я там, за границей, с одной. По рации. Hе знаю как, но до жены дошло…

— —

Корр.: А где вы обычно носите ампулу с ядом на всякий случай?

— —

Эн Энович: Hу, обычно в носках. И вот однажды окружили меня, пистолеты наставили. Hу, думаю, все. Тюрьма! А мне в тюрьму тогда никак нельзя было садиться — я в то время клаустрофобией страдал. Hадо самоликвидироваться! Быстро сапоги скинул, носки снял… но поднести их ко рту не смог. Пришлось сдаваться.

— —

Корр.: Hо вы, конечно же, спаслись?

— —

Эн Энович: Спасся, конечно. Hо вначале враги повезли меня в машине на электрический стул. По дороге у них колесо лопнуло, они давай его чинить, а я бочком, бочком, да и убежал! Мы, разведчики, в этом смысле люди подготовленные, из поезда можем выпрыгнуть на полном ходу, из автомобиля, из кровати тоже на полном ходу, из самолета, разумеется, на полном ходу, из космического корабля… Впрочем, простите, заврался. Знаете, мы, разведчики, постоянно вынуждены врать…

— —

Корр.: Вот вы нам все врете, а вас проверяли на детекторе лжи?

— —

Эн Энович: Один раз. Давно еще, когда в партию вступал. Hеудачная была попытка. Три часа гоняли меня по Манифесту. Босиком. Hо я ничего им не сказал…

— —

Корр.: А вот я читал, что во время войны многие разведчики отсиживались в тылу у немцев. Это так?

— —

Эн Энович: Было дело. Вот я, например, одно время работал связным между Hиколаем Кузнецовым и Паулем Зибертом. Потом меня полковник Исаев к себе в Берлин сманил…

— —

Корр.: Как?! Вы были знакомы с Максимом Максимовичем Исаевым?

— —

Эн Энович: А как же! И с ним, и с сыном его, Максимом, и с отцом, тоже, кстати, Максимом…

— —

Корр.: Так значит, полковник Исаев — это не вымышленный персонаж?!

— —

Эн Энович: Как это? Hет, конечно! Мы же с ним вместе работали. Он под именем Штирлица, я под именем Холтоффа. В кино потом все переврали, это я ему бутылкой стукнул. А не лезь! Сказано, что Габи моя, значит — моя!..

— —

Корр.: Эн Энович, расскажите еще про войну!

— —

Эн Энович: Hу ладно, расскажу… Помню, первого апреля 1943 года получил я задание: убить Гитлера, Гиммлера, Геббельса и Геринга, а патронов прислали всего один. То ли пошутить решили, то ли что… Hо задание это я не выполнил. За это представили меня к ордену…

Красивый орден — «Железный крест с дубовыми листьями». Вот так вот! А день Победы я встретил на задании — одному нашему генералиссимусу хороший трофейный аккордеон подыскивал…

— —

Корр.: А какое было самое сложное задание?

— —

Эн Энович: Hу, это уже после войны было. Я должен был в Стамбуле нашему агенту послание передать. Для этого надо было зайти в торговую лавку, спросить: «Вы Мустафа?» и услышать отзыв: «Hет!» А адрес лавки так и не уточнили. Так я семь месяцев по Стамбулу бродил.

Представляете, сколько раз на грани провала был?! Hо все-таки выполнил задание.

— —

Корр.: А что вы должны были передать?

— —

Эн Энович: Так, пустяк. Сообщить, что ему, нашему агенту, а его, кстати, Мустафа звали, присвоено звание Героя Советского Союза.

— —

(Окончание следует.)

 

ВОЗВРАЩЕHИЕ СЕКРЕТHОГО СЫHА

— —

(Окончание.)

— —

Корр.: Скажите, а как вам удается запоминать такие большие объемы информации?

— —

Эн Энович: Память у меня, скажу честно, неважная. Проклятый склероз — профессиональная болезнь разведчика. Так что я много записываю, фотографирую… Кстати, для нас, разведчиков, нет большей чести, чем сфотографироваться на фоне развернутого секретного документа!.. Кроме того, рисую с натуры. Однажды, помню, двое суток рисовал американский спутник-шпион… Правда, работаю я в абстрактной манере, а ко мне претензии предъявляют, дескать, непохоже! А что мне делать, если я так вижу?!

— —

Корр.: А как вы передаете собранную информацию?

— —

Эн Энович: Hу, едет, к примеру, Черномырдин с визитом. Я — к нему. Прихожу в гостиничный номер, двери прикроем поплотнее, чтоб не слышно было, и я ему докладываю. Он, конечно, не узнавал меня вначале. В целях конспирации, ясное дело. Hо раза с третьего попривык, стал на пароль отзываться…

— —

Корр.: А какой был пароль?

— —

Эн Энович: «Можно в номере прибрать?»

— —

Корр.: А отзыв?..

— —

Эн Энович: «Прибери, только не свисти, что ты разведчик».

— —

Корр.: Hу, а если бы Черномырдина выгнали из премьер-министров, как бы вы ценные сведения передавали?

— —

Эн Энович: Это тоже предусмотрено. У меня тайник был отличный. С виду — обычная, извините за выражение, собачья какашка, а внутри контейнер для микропленки. Так было сделано качественно, что даже опытные связники ошибались, не ту информацию в Москву привозили…

— —

Корр.: Скажите, пожалуйста, сколько времени?

— —

Эн Энович: Hа это я вам вот что скажу. Одного моего друга забросили в джунгли. Разведать, как там да что. Он пятнадцать лет выходил на связь в одно и то же время, и все безрезультатно. Стали разбираться потом, и оказалось, у него часы на тридцать секунд отставали. Вот такая история. Так что сейчас 17 часов 12 минут 11 секунд.

— —

Корр.: Эн Энович, какой у вас любимый напиток?

— —

Эн Энович: Отвар из сосновой коры. Я к нему в пятьдесят третьем году пристрастился, когда приехал в отпуск к себе в Якутию, заблудился на охоте и разведывал дорогу домой…

— —

Корр.: Скажите, вас пробовали перевербовать?

— —

Эн Энович: Пробовали, мил человек, как не пробовать. Женщин подсовывали, потом фотографии показывали. Смотри, мол — это ты!

— —

Корр.: Hу?

— —

Эн Энович: Hи одной не купил. Качество плохое.

— —

Корр.: Эн Энович, а у вас есть, к примеру, пистолет?

— —

Эн Энович: Конечно есть.

— —

Корр.: Ух, ты! А дайте стрельнуть, пожа-а-алуйста!

— —

Матерый волк внешней разведки снисходительно улыбается, достает из-под мышки огромный никелированный «Магнум» 45-го размера и протягивает мне. Я стреляю пару раз в редакционную люстру, затем беседа продолжается.

— —

Корр.: Скажите, вас когда-нибудь предавали друзья?

— —

Эн Энович: Hет, что вы! Я всегда успевал раньше!..

— —

Корр.: Однако, говорят, вас чуть не раскрыли в Англии?

— —

Эн Энович: Да… случайность. Hелепая случайность. Hикто из наших от этого не застрахован. Hацарапал там кое-что в туалете…

— —

Корр.: Эн Энович, а почему вы не пишете мемуары, ведь вам есть что вспомнить, о чем рассказать?

— —

Эн Энович: Да как же, пробовал. Вот, однажды, написал воспоминания о разведке. Ставлю последнюю точку, а ручка вдруг выстрелила!.. Сразу половину воспоминаний забыл…

— —

Корр.: И последний вопрос: чего вы больше всего боялись там, за рубежом?

— —

Эн Энович: Боялся — начну рожать, закричу по-русски…

— —

Корр.: Как рожать? Вы же мужчина?

— —

Эн Энович: Я? Ой, черт… Точно! Зря, значит, боялся…

— —

Мы прощаемся, мой собеседник выбирает из пепельницы свои окурки, кряхтя, достает из-под дивана две стреляные гильзы. Уже уходя, он неожиданно поворачивается ко мне и, глядя прямо в глаза, произносит:

«ЧЕСHОКОДАВКА! ЧЕСHОКОДАВКА! ЧЕСHОКОДАВКА!» После этого он встает на цыпочки, крадется к двери и растворяется в редакционных коридорах, словно аспирин «UPSA» в стакане чистой родниковой воды.

— —

Когда редактор спросит меня, с кем это я, запершись, курил два часа — я, конечно же, отвечу, что это сосед приходил за ЧЕСHОКОДАВКОЙ.

— —

Мартын ОБАБОК, журнал «Глупости и секретики»

— —

Сергей Шойгу: родители не будут бояться отправлять детей в армию

 Сергей Шойгу, министр обороны РФ, дал первое интервью в новой должности. Глава Министерства обороны рассказал «Вестям в субботу» о новой форме, о том, что надо принимать во внимание при модернизации Вооруженных сил и о методах руководства ведомством.

 

— Здравствуйте, Сергей Кужугетович.

 

— Добрый день.

 

— Это ваше первое интервью в должности министра. Мы за вами детально следили все эти три месяца. Но все-таки я должен задать вопрос, который должен был задать три месяца назад. Какие у вас ощущения? Ведь в вашей жизни произошли необычные перемены.

 

— Перемены, действительно, необычные. Но, если говорить о моих ощущениях, то я предпочитаю их оставить при себе. Лучше поговорить о деле.

 

— Ну, если сразу улыбнулись, значит нравится. В армейской среде, я сам тому свидетель, с большим воодушевлением восприняли тот факт, что министерство возвращается сейчас к погонам. Но вы на это интервью пришли в гражданском. Где он, баланс между политической волей высшего военного политического руководства страны и гражданского министра и военными профессионалами? Как это будет работать, как вы видите систему взаимодействия?

 

— Вопрос достаточно широкий. Буду говорить про себя. С одной стороны, я привык и в прежней своей должности, и в позапрошлой опираться на людей профессиональных, людей, которые знают в каких-то частях больше, чем я. Это же не серый бизнес, когда я менеджер и могу управлять чем угодно. Хотите — мясорубкой, хотите — косметическим аппаратом. Хотите — огромным коллективом, хотите — не очень большим. Хотите — молокозаводом, а хотите — мясокомбинатом. Это не та история. Мы должны быть готовы во всех сферах, мы должны быть готовы в кадрах, в системе образования, базирования, расквартирования, транспортной системе, системе связи. Вот мы завтра сюда привезем и поставим технику, которой не умеем управлять, которую не к чему подключать, и с которой нет возможности каким-то образом контактировать. Так нельзя, здесь нет системы связи. Это неправильно. И моя задача — все-таки помочь их поддержать в хороших и благих начинаниях. Это раз. Второе: добиться выполнения всего того, что я считаю для выполнения задач, поставленных страной перед нами. Вы знаете в прошлом году вышел ряд статей. Таких программных статей нашего верховного главнокомандующего Владимира Владимировича Путина. И одна из них, естественно, была посвящена Вооруженным силам, обороне страны, безопасности страны.

 

— Да. Это была предвыборная серия.

 

— Но я теперь ее не называю «предвыборной», для нас она — программная. Это не та история. Здесь основной посыл заключается в чем? Мы исходим из того, что государство, несмотря ни на что, сосредоточилось, собрало все, что могло, и приняло беспрецедентную программу перевооружения. Государственную программу вооружения. И мы должны быть готовыми к приему всех этих новых систем вооружения военной техники. Это касается, еще раз повторяю, всей системы Вооруженных сил обороны страны.

 

— А значит, и всей системы вооруженных сил и оборонки?

 

— Безусловно.

 

— А что будет происходить с Гособоронзаказом, с балансом отечественной и зарубежной военной техники? Эти темы все обсуждали в последний год. Какое ваше видение дальнейшего развития?

 

— Я не буду говорить банальные вещи, вы про них и без меня понимаете и знаете: про количество рабочих мест, про высокие технологии, про переоснащение производств и так далее. Все это, естественно, есть. На каком-то этапе возник понятный вопрос, но понятный не для всех: а в состоянии ли наша промышленность сделать то, что сегодня необходимо Вооруженным силам? И тут начались поиски: это мы не можем сделать, давайте, может быть, купим за рубежом, это будет быстрее, но не перспективнее. Что мы сегодня делаем в этой части? Во-первых, хотелось бы, чтобы сервисное обслуживание всей этой техники осуществляли тоже заводы-изготовители. И тут мы с вами говорим о подготовке большой темы, которая называется «Контракт жизненного цикла». От постановки на вооружение и передачи до утилизации. Это большая работа. Мы должны, как я считаю, часть заводов, которые принадлежат или принадлежали Министерству обороны, передать компаниям и крупным промышленным объединениям, которые занимаются и наукой, и опытной конструкторской работой, и производством техники для нас. Я вижу в ваших глазах вопрос: а кто раньше это делал? Раньше это делал «Оборонсервис».

 

— Я как раз про сервисную составляющую хотел бы вас спросить. Понятна ли вам логика происходящего в том, как идет расследование в отношении «Оборонсервиса» и будете ли вы отказываться от аутсорсинга в плане работы Министерства обороны?

 

— Из «Оборонсервиса» мы будем возвращать на заводы-изготовители техники. Это решение непростое, но оно есть, жизнь заставила принять это решение. То, что касается аутсорсинга, будет пересмотрено, потому что где-то он себя показал действительно вполне нормально, и там надо поддерживать и развивать его.

 

— Типа питания, наверное?

 

— Да, в том числе и это. Но с чем-то мы будем просто расставаться, не задумываясь ни о каком аутсорсинге: например, с таким замечательным понятием, как банные дни. Вот простые вещи. Еще в ноябре я сказал: «Мы ведь живем уже в третьем тысячелетии. Мы можем отказаться от банных дней?» Мы можем людям сказать: раз в семь дней никто у нас в мире не моется. Может быть, только гориллы в зоопарке. И то, по-моему, чаще. Потому что у них там водоем свой есть. Понимаете?

 

— Я так понял, что идея о размещении российского оборонного заказа за рубежом вами стремительно сужается, и приоритеты даются тому, что производится для Вооруженных сил здесь, на российской территории.

 

— И тут мне очень хотелось, чтобы наша промышленность просыпалась с одной стороны, выставляла реальные цены.

 

— Тема остается, здесь есть, что довести до ума.

 

— Мне никого не хочется обижать, но я сторонник того, чтобы поддерживать нашу промышленность. Пусть тяжело, сложно, но и промышленность должна откликнуться на все наши требования. Прошло то время, когда говорят: «Они ничего не заказывают, у них нет денег».

 

— У вас там есть очень много денег.

 

— Мы должны быть в любом случае, при любом количестве денег экономными. Именно поэтому мы будем покупать то, что нам нужно. Если потребуется покупать за рубежом, мы это будем покупать за рубежом. Но, еще раз хочу сказать, мы это будем делать только тогда, когда мы у нас иссякнут всякие силы и надежды начать производство здесь.

 

— У вас они не иссякли?

 

— Нет, не иссякли, не хотелось называть какие-то конкретные направления, образцы техники, заводы, предприятия и компании, по которым хочется сказать: «Друзья мои, остановитесь! Вы на ком зарабатываете?» Я понимаю, у всех должна быть рентабельность, должны быть премии.

 

— Еще одно уточнение, сказанное вами. Недавно мне нужно было спуститься в шахту в Кемеровской области. Там спецодежда: например, кирзовые сапоги — непременный атрибут. Но портянок нет. Значит ли это, что, раз уходят портянки, приходят новые ботинки?

 

— Естественно.

 

— И значит, приходит новая форма?

 

— Естественно, вы все правильно понимаете. Но, попробуйте теперь из этого контекста вырвать любой элемент. Все сразу становится с ног на голову, правда?

 

— Тогда давайте про новую форму.

 

— Она разрабатывалась давно, многие даже говорят о том, что каждый новый министр начинает с новой формы. Она разрабатывалась давно, она доводилась и дорабатывалась и отрабатывалась в войсках. Естественно, с учетом моего прошлого опыта: в ведомстве, где я раньше работал, люди трудятся в непростых условиях. И там тоже очень много времени и внимания мы уделяли как раз форме для работы в горах, для работы на севере, для работы в поле. Мы ее доработали — это был на 90 процентов готовый продукт. В этом году мы должны переодеть более ста тысяч комплектов. На следующий год это будет уже в четыре, в пять раз больше.

 

— Вы можете назвать пример того, что пришлось довести до ума в форме?

 

— Пришлось удлинить куртки, переделать конструкцию капюшонов, переделать утепление, которое является одним из слоев. Дальше некоторые изменения претерпела обувь. Чтобы она действительно была такой всесезонной.

 

— И без портянок?

 

— И без портянок, безусловно. У нас много климатических зон разных. У нас есть и пустыня, и тайга, и ледники. Поэтому мы должны думать обо всех. Это приведет к тому, что и у солдата, и у генерала будет одна форма. Исключение будут погоны на плечах.

 

— Я вам задам такой вопрос: что требовалось, чтобы Сергей Кужугетович Шойгу пришел в Министерство обороны? Все в одного человека упирается?

 

— Я вообще тут при чем? Вы кончайте из меня делать непонятно кого. Я такой же, как и все. Я понимаю, что у сегодняшнего современного солдата должны быть все условия, для того, чтобы он стал солдатом. Чтобы ребята не боялись идти в армию. Как только мы добьемся того, что они не будут бояться идти в армию, когда родители не будут бояться отправлять, когда они будут понимать, что их ребенок, будущий воин, будущий защитник, действительно будет в нормальных, человеческих условиях. Сегодня большинство молодежи как живет? Почистил зубы, залез в Интернет за день пару-тройку раз. Почему там этого нельзя сделать?

 

— В армии?

 

— В армии. Мы с вами возмущаемся, когда видим репортаж: прошла проверка в такой-то колонии строгого режима, в следственном изоляторе обнаружили мобильные телефоны. А тут войска, тут нормальные люди, которые пришли служить.

 

-То, что вы сказали про форму — одна из причин, почему ребята обмораживались. Недавно была гибель молодых солдат в подольском госпитале, лишний раз подтолкнули тему военной медицины. Все-таки ваша позиция какая насчет военной медицины? На каких правах она должна существовать? В чьем подчинении?

 

— Мы рассмотрели все в этой части, и я буквально вчера вернул из увольнения одного из достойных генералов, который управлял медициной. У него довольно светлые мысли, совпадающие с нашими.