Андреев К.Г. Курсант Чугуевского ВАУ, 1938 г.
А.Д.: Андреев Константин Григорьевич, родились 11 августа 1917 года, так? Расскажите, пожалуйста, какую вы авиашколу заканчивали?
К.Г.: ЧВАУ, Чугуевское Военное Авиационное Училище. Я учился вместе с Кожедубом. Вот только окончил он немного раньше на несколько месяцев. Потому что он был в совершенно другой эскадрилье. И их выпуск был 1 мая 1940 года, а я окончил в том же самом 40-м году, но только 16 июня. Через полтора месяца после Кожедуба.
А.Д.: А вы в каком городе родились?
К.Г.: В Казани.
А.Д.: И аэроклуб какой заканчивали?
К.Г.: Аэроклуб заканчивал 4-й объединенный аэроклуб в Ленинграде. Тут, на проспекте Карла Маркса был аэроклуб, у Самсониевской церкви.
А.Д.: В аэроклуб поступили по своему желанию или «по комсомольской путевке»?
К.Г.: Я хотел быть летчиком с десяти лет и все время хотел поступить в авиатехникум на Литейном. Там курса не было летчиков. «Мы курс летчиков перевели в какой-то другой город. Хотите, мы направим вас?» Я говорю: «Нет, воздержусь», откуда я знаю, примут ли?
А.Д.: А как вы попали в Ленинград? Работали или учились?
К.Г.: Нет, я окончил 8 классов в Казани. Родители, отец на пенсии, в 1931 году пошел на пенсию, получил 30 с чем-то рублей пенсии, мама и я. А в семье я был девятый. У родителей, девятый, поскрёбыш, вот. А сейчас остался я один [смеется]. Я в Ленинград уехал в декабре 33-го года. Приехал сюда к брату. У меня здесь было три брат. Один брат окончил Институт Ульянова Ленина в 1930 году и работал инженером, или главным инженером. В 1940 стал депутатом районного Совета. Теперь второй брат. Этот на заводе «Марти» работал, в 33-м году был правительством награжден Орденом Ленина.
А.Д.: А в каком году вы в аэроклуб поступили?
К.Г.: В аэроклуб я поступил в 1938 году и окончил его. Тут как раз прибыли из ЧВАУ, из Чугуевского Военного Авиационного Училища набирать курсантов. Ну, я подал заявление. . В общем, все такое, говорят: «Ждите». Ну, вот, жду, жду, жду, жду. Потом думаю себе, или не приняли? В голову всякая чушь лезет, состояние плохое, хорошего ничего нет. Ну, ладно. Потом, значит, вызывают. По повестке, вызывают — «вы должны явиться…». «Вас зачислили курсантом Чугуевского Военного Авиационного Училища». Ну и хорошо. А когда в аэроклубе учился, там было так, прибыли мы в Любань, в 4-й объединенный аэроклуб в Любани, там еще площадка такая еще была… на ней стоял самолет Р-зет, метеорология, погода…
А.Д.: Разведчик погоды?
К.Г.: Да, Р-зет. Утром улетел, вечером прилетал. Где уж он там был, не знаю. Ну, это не важно.
А.Д.: А в аэроклубе учились на У-2?
К.Г.: Так У-2 — это самая безошибочная машина, самая такая легкая машина.
А.Д.: А УТ-1 не было там?
К.Г.: Нет еще. Этих машин не было еще тогда. Это в 1937-1938 годах было.
А.Д.: И сколько вы в аэроклубе полетов сделали?
К.Г.: В аэроклубе так: приняли меня в аэроклуб в марте месяце примерно а летать стали мы летом. И 15 мая мы поехали в лагерь в Любань, и уже в конце июля закончили аэроклуб. И прибыли как раз представители из ЧВАУ по набору курсантов.
А.Д.: И сколько вы успели полетов совершить в аэроклубе, приблизительно?
К.Г.: В аэроклубе? У меня данных нет. Тогда данных нам не давали. Все это у них, в Осоавиахиме. В училище опять У-2.
А.Д.: А на каких самолетах в училище обучались?
К.Г.: Там истребительное училище, И-15, И-16. Нас посадили на И-15, 4-я эскадрилья — истребитель И-15, а остальные на И-16. Вот такой, это «Чайка» [показывает модель И-153], на которой я в части летал, и воевал на ней и погорел на «Чайке» [смеется].
А.Д.: А как вы из Чугуевского училища попали на Балтийский флот, ведь это армейское училище?
К.Г.: Это училище армейское. И вдруг, значит, когда мы закончили, вдруг прибыла комиссия, команда, из Москвы, из Министерства. «Ваш выпуск, четвертой эскадрильи, передали в ВВС ВМФ. И вот всю нашу эскадрилью распределяем по флотам: Балтийский флот, Северный флот, Дальневосточный флот и Черноморский».
А.Д.: А на Балтийский флот, те, которые с вами учились — кто-нибудь попал?
К.Г.: Да. Нас на Балтику направили 6 человек. Так как я в аэроклубе старостой был летной группы, прибыл в училище, и там меня опять поставили старостой летной группы или командиром отделения. Мне два треугольничка повесили. И мне все документы, на все 6 человек.
А.Д.: Вы не помните фамилии этих 6 человек?
К.Г.: Дмитриев Володя, Шабанов Николай, Никанор.
А.Д.: В документах по-разному: Никандр и Никанор. Какое правильно? Никанор или Никандр?
К.Г.: Шабанов и всё. А Никанор — мы его и не называли. Чернов Миша первый из нас погиб… Был шестой Никандров. Но его отчислили. Отчислили его, их двоих, потому что они боялись с парашютом прыгать, прыжки боялись делать, отчислили их в другую часть, не в авиационную. И на Дальний Восток их послали.
А.Д.: А вот Никандров и кто еще? Кого отчислили?
Константин и Зоя Андреевы, 1936 г.
К.Г.: Коткин. Коткин в Финскую участвовал. В Финскую летал. Награжден орденом Красного Знамени. А почему он испугался? Летать не стал. Раз парашютные прыжки не любишь, значит и самолета не получишь и летать не стал.
А.Д.: И когда вы попали в часть в 4-ю эскадрилью 13-го полка из училища?
К.Г.: Ну, значит, так, училище окончили. Это в июне 1940 года. Нас построили и прямо в форме, тогда не было курсантской, прямо в солдатской форме, гимнастерки и сапоги, и послали в часть. Наш выпуск последний младшими лейтенантами выпустили. А после нас уже стали сержантский состав стали выпускать. В часть прибыли…
А.Д.: Перед войной весь полк базировался на Ханко? 13-й истребительный, все эскадрильи?
К.Г.: Нет. В мае 40-го года полк 13-й авиационный истребительный отправился переучиваться на новую матчасть. А «чаечную» эскадрилью оставили на Ханко. Одна наша эскадрилья осталась на Ханко, Белоусова как раз.. Но на Ханко у финнов был огород. Площадка. А в середине примерно с двухэтажный дом — скала. Вот мы вокруг скалы как балерины на своих «чайках». Потому если что — раз на скалу. Мешала нам приземлиться. Ее стали разрушать — не поддается разрушению. О, какой камень был! Ух, какой, ну ни с какой стороны не подойти! Понятия не имели, что с такой скалой делать. А ее уже приступили к взрыву. Взрывают, она ни с места. Вот какая скала была!
К.Г.: И вдруг началась война. Как раз мы были в дежурном звене. Звено старшего лейтенанта Семенова Григория. Как раз мы заступили Да, как раз это дело, капитана Антоненко и Бринько не было у нас, они после прилетели. Между прочим, Бринько сбил нашего командира звена Ивана Козлова.
А.Д.: Да. Я знаю — 15 июля. А вот как, кстати, как летчики вашей эскадрильи к этому отнеслись? Не обиделись?
Младший лейтенант Андреев, 4 аэ 13 ап КБФ, Ханко, зима 1940-1941 гг.
К.Г.: Злость была очень сильная. Ну как так? Своего? Он с парашютом выбросился, он ему еще по парашюту шлепнул. Еще очередь, заход сделал и по парашюту ему! Человек и так уже видно, что он все. Не знаю, что в голове было у Бринько. И очередь сделал по парашюту. Ну, и убил человека в воздухе прямо.
А.Д.: Нашли его потом, Козлова?
К.Г.: Ну, а как же? Как раз он его сбил над Ханко, над аэродромом. Да, его похоронили… еще с финской войны там… Васильев что ли, Герой Советского Союза похоронен… вот, вместе с ним.
А.Д.: А наказание какое-нибудь дали Бринько? Арестовали его? Наказали его как-нибудь? Бринько?
К.Г.: Нет, ничего, не арестовали. Мы не видели, не знаем ничего… Бринько… он в Низино на тросы заграждения налетел. Шьи-ить и готов [смеется]. Это в 41-м году было. Мы в Низино были на могилке Бринько.
А.Д.: 13 сентября 1941 года.
К.Г.: Антоненко — он при мне погиб…26 июля У нас на аэродроме, там. Потому что финны такой артобстрел вели! Что плюнуть негде было, из дальнобойных орудий, ну, ни взлететь, ни посадку совершить. Все бьют и бьют, все бьют и бьют… Куда приземлиться — не знаю. А где угодно не будешь машину приземлять… Как, что, раз-раз, скорее прятаться в кусты или под сетку. Антоненко похоронили… площадь Борисова была в Ханко, вот там его похоронили вместе с ГСС летчиком Борисовым.
А.Д.: Просто он 14-го июля получил звание Героя Советского Союза. И тут такое происшествие. Может, его пожалели? Или не стали обращать внимания?
К.Г.: Надо было защищать Родину. Некогда там прислушиваться где там, что там. А у нас на Ханко воевать некому было. В эскадрилье всего 22 летчика, так что мы не успевали отдыхать даже, вот прилетишь, раз сразу, заправляешь машину, все такое, вот значит пока там доклад, все. Нас было всего немного и потом — сбивали! Вот первого летчика сбили — Чернова Мишу мы полетели девяткой. В Турку полетели бомбить аэродром. Девяткой летим, а Антоненко с Бринько нас охраняли. Потому что у них машины-то скорость больше, вот они летели, вокруг на. Вот, подлетаем к Турку. Такой артогонь!… Они научились во время Финской финны-то. По «чайкам», по И-16 метко вообще стреляли. Такой зенитный огонь, что плюнуть негде было. Летишь, раз тебя подбросит от взрыва снаряда! Не знаю, летишь за направляющим, Белоусов вел девятку. И смотреть надо, аж голова устала. Мишаллетел слева в звене. Пламя и все… Прямое попадание, пламя
А.Д.: А это до захода в атаку или после?
К.Г.: Мы до аэродрома не долетели, несколько километров. Как лес зенитные взрывы были! Боже ж ты мой! Смотрим, Мишка погиб. ОХ! Парень-то был хороший, ну что же сделаешь…
А.Д.: А что вы на аэродроме видели?
К.Г.: Смотришь, что бы в тебя не попали. Ну, по команде Белоусова сбросили бомбы.
А.Д.: Попали?
К.Г.: А откуда я знаю? Мы сбросили, и кто смотрит? Смотришь там, чтобы тебя ни сверху, ни сзади не сбили, видишь в кабине, и вот так вертишься, такой массированный огонь был.
А.Д.: А потом вы куда полетели?
К.Г.: А потом мы, значит, оттуда, и над заливом бреющим улетели, чтобы не было звуку.
А.Д.: Вот там был еще гидроаэродром, вы его атаковали в тот раз?
К.Г.: Нет, нет, мы сбросили бомбы и драпа! Потому что могут пальнуть зенитки. Сейчас смешно, а тогда были слезы, можно сказать. Как так? Потеряли товарища, это была большая утрата, что сделаешь.
А.Д.: Вы 22 сентября 1941 года перелетели с Ханко на Эзель. Так?
К.Г.: Нет, я этого вылета не помню. Чтобы с Ханко мы прилетели на Эзель — я не помню. И там меня шлепнули.
А.Д.: А как вас сбили? В документах просто написано что 22 сентября вы атаковали наземные цели и вас сбили «мессершмитты».
К.Г.: Не знаю, не помню.
А.Д.: Написано, что вы сделали вынужденную посадку на острове Абрука.
К.Г.: Не, не знаю, а где такой?
А.Д.: А вот, там около Эзеля есть такой остров, вы сделали вынужденную посадку. Вас сначала посчитали пропавшим без вести в полку, а потом вас в госпиталь направили, в советский госпиталь на острове Эзель.
К.Г.: Нет, не помню. Мне рассказывали так, что воздушный бой был очень, очень такой, наших один самолет был, значит я, а против меня 4-5 самолетов. И вот как ты, куда девался вдруг? А ты как-то раз и над самой водой. Немцы думают, что я сейчас в воду шлепнусь и все и внимание. А я и усвистел.
А.Д.: Потом запись в архиве о том, что вы попали в госпиталь, была позже, и вас оставили на острове Эзель. Так как тогда была эвакуация войск наших с острова Эзель, и вас оставили вместе с госпиталем, потому что не могли эвакуировать раненых, вывезли только здоровых.
К.Г.: Не было плавстреств не было никаких лодок, никаких, нечем было меня отправить.
А.Д.: А вы какие ранения получили после этого боя?
К.Г.: Контузия. Когда садился на вынужденную сломал локтевой сустав.
А.Д.: И когда вы очнулись?
К.Г.: А уже очнулся я в госпитале? На полу. Немцы все кровати убрали.
А.Д.: Уже немцы были?
Узник лагеря под номером 2363
К.Г.: Заняли, я уже в плену был, в своем госпитале. И весь медперсонал в госпитале оказался в плену. Меня когда сбили. Я не говорил, не ходил, без сознания был. Вот. «А это что такое? А это что такое? А это что?» Ничего не понимал, что такое. Я говорю:
— Где мы находимся?
— В госпитале.
— А что такое госпиталь?
— Здесь раненые.
— А как это — раненые?
— Сейчас война.
— А что такое война?
— С немцами.
— А что такое немец? — Все для меня было новое.
— Ты кем был? Летчик?
— А что такое летчик?
— На самолете, который летел.
— А что такое самолет?
— А вон-вон — летит самолет!
Ну, для меня… бестолковый я был, когда в сознание пришел.
А.Д.: И что немцы делали?
К.Г.: На полу, постельное белье — все наше. Немцы не брали. Только кровати забрали. А это всё они — большевистская зараза, коммунистическая зараза. «Ты коммунист? Ты фашист? Ты коммунист?» «Да, коммунист, да, коммунист». Что же сделаешь…
А.Д.: Вот немцы вас захватили в плен в госпитале, как они относились к вам?
К.Г.: Они не были в госпитале, они боялись дотронуться даже до двери госпиталя. Русская зараза, нет, не русская, большевистская зараза, коммунистическая зараза. Вот они боялись. Вот охранник. Вокруг здания немец ходит, снаружи здания. Вот, мороз. Вот он ни-ни, а в дверь боится, открыть двери боится. Боялись до ручки двери дотронуться. Вот до чего это дело — коммунистическая зараза.
А.Д.: И вас лечили в госпитале там прямо. Наши врачи?
К.Г.: Как лечили? Лечить-то нечем. Дадут там аспирин, еще что-то. Но немцы присылали своих солдат. На излечение, потому что начальник госпиталя был еврей, хирург, знаменитый хирург, он операцию делал немцам. А потом, что с ним сделали — наверно убили, так что — тут еще его ценили, а куда-нибудь в другое место — уничтожили, наверное, и все. У них как там: сейчас хороший, через пять минут что-нибудь психанет и убьет тебя, вот ни за что ни про что.
А.Д.: И вот вылечили вас куда направили?
К.Г.: Да не вылечили, ничего не вылечили. У меня рука неправильно срослась. Да, так она и осталась. Нас с острова Эзель, с 41 на 42 год, на Большую землю немцы повезли.
А.Д.: В каком месяце?
К.Г.: В конце декабря. Перед новым годом, перед новым 42-м годом. На пароходе, по Рижскому заливу, а куда, в какой порт нас повезли — не знаю, ну и потом на железнодорожный поезд и привезли дальше, куда не знаю.
А.Д.: А когда Красного Знамени получили?
К.Г.: Это я сбил самолет, и меня наградили Указом Президиума Верховного Совета, а я уже был в плену. А меня наградили. И я узнал в плену, что награжден Орденом Красного Знамени, в 1942 году.
А.Д.: А вы не помните когда эту фотографию делали, когда снимали в плену?
З.Н.: А сразу, как в плен попал.
А.Д.: А в каком лагере?
К.Г.: Там лагерей много, сейчас и не помню… .: Нас нигде подолгу не держали, все отправляли на Запад, в Германию. Нас привезут в один лагерь, потом, значит, вдруг наши там в 43-м году как их турнули. Вот они нас готовы были всех уничтожить.
А.Д.: А как относились к пленным?
К.Г.: А там, страсть такая. И штыком прокалывали нашего брата. Помню, в лагере, летчик в звании капитана, служил как раз вместе с братом с моим, который был инженер авиационного полка. Его проткнул этот немец и тю-тю. Звали его Иванов Владимир. Вот. Он попал в плен в 41 году. Или в 42-м. В 42 году по-моему попал.
А.Д.: А номера полка не помните?
К.Г.: Понятия не имею даже
А.Д.: А с Балтийского флота вы пленных летчиков не встречали в плену?
К.Г.: Встречал. Вот, мы как раз когда кончилась война, мы собрались 26 человек, и все с Военно-Морского флота, с Северного флота, с Черного и с Балтики. Мы все так группой прибыли в Москву в Министерство. Нас там личные дела достали из архива. Взяли. И нас потом по своим флотам.
З.Н.: И мне сказали, что он погиб. Мне сперва извещение прислали, что пропал без вести. Я ведь выехала тоже оттуда, с Ханко. Мне вручили, я ведь получала аттестат, вот, и я в очередной раз пошла за аттестатом, и меня вызвали в какой-то дом, на площади Труда — я там получала. Там мне и вручили это… о его, нет, в общем, «Мы не знаем — пропал без вести, если», говорит, «вам будет что известно, вы нам сообщите». Я говорю, «Это вы мне должны сообщать, как это — я вам должна сообщать?»
Это я туда пешком ходила. И когда мне это вручили — пропал без вести, я на какое-то время потеряла сознание. Ну вот. И оттуда я ушла, как бы заблудилась, мне опять надо было возвращаться на Пороховые, и вот получила извещение, и после этого я три с чем-то года никаких известий не получала до 45-го года.
А.Д.: И вот вас американцы освободили?
К.Г.: Американцы. Между Мюнхеном и Альпами у нас лагерь был, у нас там национальный лагерь, у немцев был. Все эти, кто с кем воевали немцы, все пленные были там. И американцы и черные и только не было кого — японцев, китайцев.
З.Н.: Когда его сбили его, у товарищей на глазах. И вот за ним прислали с Ханко самолет,, чтобы его вывезти на Большую землю. А в машину сел командующий острова Эзель, Кудрявцев, Он был без сознания. Его на носилках принесли. Как рассказывали. А он — «Андреева не брать!» Сам сел в самолет и усвистел, в Кронштадт. Вот он его и разыскивал, разыскивал, нашел его квартиру, телефон, у них дома в квартире был, на Скороходова, вот, но его нигде не мог найти, потому что его уже упрятали, его уже разыскивали, как врага народа, 25 лет дали ему.
А.Д.: Это когда?
З.Н.: После войны
З.Н.: Вот он улетел на Большую землю, а его вернули на носилках обратно в госпиталь. А он был весь в гипсе, весь в гипсе и без памяти. Память когда ему пришла… Месяца через два может. Родителей вспомнил только лишь перед концом войны. Меня не мог вспомнить, братьев тоже самое — вспоминал — ну никак вспомнить не мог..
К.Г.: Госпроверку прошел на Волге… Алкино, на эвакуирование,
А.Д.: А вас не преследовали? После войны многих пленных сажали тоже в лагеря. Обвиняли как врагов народа.
К.Г.: Нет. Пока вот это дело, что я ВВС КБФ, был в Балтике, в Таллине, вот я там на учет вставал… значит, смотрю… военный идет… знакомая физиономия…Смотрю — мой техник, я давай скорей-скорей искать в голове, кто он такой, потом: Васька? Брусницын? Вспомнил сразу! А он на велосипеде едет. Я ему: Что, машину заимел, и знаться не хочешь, да? Тудыть-твою-тудыть-твою-туды… А в плену один сплошной мат был… Вот… Смотрю, проехал, так метров 75-100, заворачивает, он оказывается, это время ехал когда, вспоминал — «Как так, кто зовет, вдруг его фамилию-имя знает… что меня чертит в бок… Кто ж такой? Я у него техник был». Когда мы прибыли в часть из училища, он у меня был первый техник самолета. Подъезжает… «Костя, это ты?» Я ему: «Как видишь. Откуда ты?» «С Луны прилетел…». Я говорю: «Вон оттуда прилетел [Показывает на небо]». Как? Что? Чего? Я говорю: «Вот расскажи, как ты-то здесь?» А он: «Наш полк здесь». Я говорю: «Давай веди меня туда». И повел меня туда, в штаб. И попал в свою часть. А уже там меня в список, в личный состав полка, в эскадрилью. Я уже не военнопленный, не покойник, а уже как военнообязанный, ну и все, медкомиссия видит, что я ни ходить, ни говорить не могу.
На каждом слове заикался. Не на слове, а на каждой букве заикался, пока там, «товарищ» скажешь — пройдет минут пять, вот если всю речь, то полчаса целых.
Адъютант эскадрильи, да эскадрильи, в которую меня записали… дежурным по части, я ему — какой из меня дежурный? Он мне — ничего, простоишь, и вдруг, дневальный, я ему говорю: «Дневальный, не уходи отсюда никуда». Вдруг, дневальный — нет, фу ты, телефон звенит, трещит, Я: «С-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-лушаю, де-де-де-де-де-де-де-журный по части». Он говорит: «Сначала научись говорить!» Я говорю: «Как?», и матом — без заиканий, без ошибок! — и повесил трубку. А потом смотрю — идут с винтовками, меня… и какой-то майор… а он меня уже знал, этот майор. Вот такое дело. А так бы послал бы кого, кто не знал бы меня. И все — и не видать бы мне радостной жизни больше.
А.Д.: И когда вас списали? Когда вас уволили со службы в запас?
З.Н.: В сорок шестом.
А.Д.: В сорок шестом?
К.Г.: В сорок шестом, да… В сорок шестом. И никуда на работу не брали… ничего. Как быть? Я до Кировский завод пешком ходил, до «Большевика» ходил, на Пороховые, за Ржевку… нигде… Озерки… все пешком, потому что… Все туда и по Международному… до войны был Международный, а сейчас он Московский проспект, туда за Электросилу, туда пешком ходил, все, весь день, по Лиговке, ну нигде меня не берут и все такое… И устроился, рядом, автобаза тяжеловозов, такая, потом стал 20-й автопарк. Вот. Взяли так, и смотрят на меня косо. Работаю, работаю месяц, без оформления, начальник отдела кадров приходит:
— Вы Андреев?
— Да, я.
— Почему вы не приходите в отдел кадров оформляться?
Я говорю:
— А мне никто ничего не говорит.
— Завтра получка, а мы ищи — и не знаем, как вы кто, и мы вас не знаем, как говорит так? Пойдемте — и пошли, там клетушка была — такая вот полтора на полтора, отдел кадров. Ну…
— Был в плену.
Перекосило его — был в плену и работает! И полетело. В партком, в местком, директор, всю верхотуру базы, потом около часа она там бегала: «Продолжайте, пишите». Ну, написал, и на этой базе проработал двадцать четыре года. И жену устроил, когда последняя подписка была на займ, мне говорят:
— Подпишись.
Я говорю:
— Не буду подписываться.
— Почему?
Я говорю:
— Да что же за каторга-то такая, я еле живой, у меня жена не работает, сын в школе учится, на питание не хватает, у меня не хватает заработка!
— А кем жена работала?»
— Да в кладовой, кладовщица была
— Так пусть приходит — оформляется.
В общем жизнь была такая веселая, что…!
А.Д.: Во вы еще расскажите, у вас 82 боевых вылета выполнено.
К.Г.: 82 или 83 вообще.
А.Д.: И вот у вас одна индивидуальная победа и одна групповая. Вот 23 июня 41 года вы одержали групповую победу вместе с Семеновым и Дмитриевым. Расскажите об этом бое.
К.Г.: Не помню.
А.Д.: И вот 26 июля 1941 года вы индивидуальную победу одержали — вы сбили истребитель Фоккер-21 — тоже не помните подробностей?
К.Г.: Нет, ничего не помню.
А.Д.: Но вот налет на Турку вы помните?
К.Г.: А это помню… Взлетает командир эскадрильи Белоусов, потом смотрю — Бискуп, комиссар эскадрильи, тоже в звании капитана в то время, и я третий — Андреев. Меня ставят ведомым слева, а он не имеет права ставить, поскольку слева ведомый должен быть летчик опытный, с большим налетом. А меня молоденького, только испеченного, вдруг меня поставили. И командир эскадрильи тут ошибся. И получилось как — Белоусов отбомбился, Бискуп отбомбился, я захожу… Раз, со снижением идет прямо на меня — «Мессершмитт-109» — и по мне трассирующий огонь, сноп огня. Я раз — в лобовую и тоже из всех четырех пулеметов. Он огонь прекратил, а, думаю, испугался, хорошо, он прошел надомной, меня тряхнуло от его струи, где он? Это было над территорией Финляндии, мне далеко углубляться нельзя, потому что горючего мало. Летаю, смотрю, что бы он меня в зад не шлепнул, или сверху не шлепнул меня. В облачность, раз, выйдешь в окно — нету, и опять в облачность, потом смотрю — со стороны Германии летит, «Мессершмитт-109». Я его над Балтикой встретил. Я ему с поперечным курсом лечу. Смотрю по прицелу, как оно там и — раз, мелкими очередями, смотрю — задымил, ага, думаю, теперь мой будешь, и так раз справа, раз справа, он так со снижением и так туда, в залив. Как название залива, забыл уже. Ну, я оттуда, думаю, они увидят, услышат еще, повертываю свои вожжи, и над Балтикой домой.
Словом, подлетаю к аэродрому, смотрю, они уже сели,. Я подлетаю, приземлился, ну, меня поздравили. Я говорю, как же так, я остался один? Да, нет, мы наблюдали, наблюдали. А сами сбежали.
А.Д.: В июле? Это было в июле?
К.Г.: Сейчас я не помню, когда было.
А.Д.: А в какое время? День, вечер?
К.Г.: Нет, днем было, но не помню, столько времени прошло, жизнь прошла.
А.Д.: А как вы определяли тип самолетов в воздухе?
К.Г.: А мы изучали это все. Какой самолет. Командир эскадрильи на разборе летного дня всех. Какой самолет? Фотографию показывает.
А.Д.: Фотографии были?
К.Г.: Да, фотографии были, у командиров-то были фотографии. Какой самолет, мы уже знали, все на зубок обязаны. «Какой летит?» «А такой-то». «Какая скорость?» — сразу. «Какое вооружение?» Так что надо было все это знать.
А.Д.: А вот после вылета, какие документы оформляли? Вот вылет сделан, какие отчеты писали?
К.Г.: Полетный лист. Заполнение полетного листа. Это обязательно, летную документацию надо было обязательно вести, во сколько вылетел, в каком направлении полетели, на какое задание, все это нужно было изложить.
А.Д.: И вот документы на воздушные победы они куда направлялись?
К.Г.: А это уже к начальству. Мы к этому делу никакого отношения не имели. Это начальство. Вот эти штабисты — они уже направляли, куда, что, чего.
А.Д.: А это в штаб эскадрильи уходило? Ведь на Ханко не было штаба полка 13-го?
К.Г.: Не было, да.
А.Д.: А куда уходили эти документы?
К.Г.: А кто их знает, куда они там? В главный штаб Военно-Морского Флота, военно-морской базы Ханко. А те уже направляли по своему каналу.
А.Д.: А еще какие-нибудь боевые эпизоды помните?
К.Г.: Еще боевые эпизоды… Мы каждый день летали по нескольку раз, то бомбежка, то штурмовка, то еще отбитие, то нарушение, прилетай — а там какой-то плывет. Кто на бревне плывет, кто на доске плывет, финны, финны, между островами-то у них расстояния-то были не большие. Вот с острова на островок, переползали они…
А.Д.: А еще встречи в воздухе были с самолетами? Не помните?
К.Г.: Сейчас не помню. В плену… Очереди за баландой были такие что… Часа три стоять надо было, чтобы получить литр баланды… Вот так, больше месяца там был. Встретился с Горшквым. Лешей. У нас их два было. Один маленький, другой большой. Так вот я с маленьким встретился. Он на меня смотрит, я на него смотрю… Кто ж такой думаю… Знакомый, как-то получил баланду. Говорю: «Слушай, товарищ», он говорит — «Что ты, Костя Андреев! Вместе служили на Ханко!» Я так, что меня передернуло. «А как ты здесь оказался?» . Он сказал, что был на «Сталине», и их с тонущего корабля спасли немцы.
А мне нагадал один, в плену как раз-то! Молодой парень, молодой парень:
— Дайте-ка…
— Ага, ну, давай.
— Ты будешь жить до ста лет! Да ста лет!
Я говорю:
— Не знаю, сейчас немец придет, кто его знает, с какой он целью придет, шлеп тебе и все и готов. Я говорю, — Кто его знает!
— Нет, — говорит, — Будешь жить, до ста лет жить!
Вот такой мне диагноз признал.
А.Д.: А вы о людях можете рассказать, с которыми служили вместе с вами? Вот Белоусов, например? Какой он человек был, черты характера, какие-то особенности?
К.Г.: Белоусов, Леонид Георгиевич? Это душа человек был, сердце был. Он никогда ни на кого голос не повышал.С нами дружил. он вообще-то был горячий, в смысле службы-то… Он за службу, кажется, все отдаст. Вот у меня был случай такой… Прилетел в зону… вдру погода испортилась, аэродрома не вижу — стена снега. Кое-как приземлился, но шасси подломил. Выключил мотор и самолет завалился на одну плоскость. Подбегают. Оказалось, полетел узел, где крепится нога к корпусу. А тогда приказ министра был — за каждую поломку возмещает виновник. Это мне по самые некуда. Тыщу лет буду работать. И не расплатиться будет. Вот думаю, вот это да! Ну, Белоусов так, ничего. На следующий день — полеты. Он мне машину дал. Позвонили в Москву, из Москвы прилетела комиссия. Комиссия, которая прилетала, человек 15, наверное, посмотрели, что я не виноват, и мне опять дали машину. Дали машину, и я опять стал летать.
З.Н.: Как немцы его посылали на работу. Расскажи, как тебя немцы посылали на работу.
К.Г.: А, немцы? Утром, проверка, количество человек, а вот эта рука меня спасла. Он хватает меня, а я кричу, что есть сил: «Ваше сиятельство!» Вот, на работу. Я выхожу, там унтер-офицер был, такой псих, вообще ненормальный, с чем дескать вышел, там переводчик, я говорю: «Видишь, у меня вообще рука не действует». Хватает меня, вообще, к немецкому врачу, в госпиталь, и вот, везут меня с работы, везут меня прямо в лагерь и прямо в госпиталь, прямо к этому военному немецкому врачу. Я кричу. Он говорит — в лазарет! На месяц в лазарет, в немецкий госпиталь положил, немецкий врач положил. Потом уже, когда уже продержал месяц, так же как у нас сейчас, дал назначение работать в шлаке. После уже, после уже госпиталя, опять на этой проверке… вот уж он на меня, с такой ненавистью, ох, ты, дескать, меня обманывал, вот скотина, вот так, смотрим друг на друга. Так что вот, эта рука меня и спасла! А там было, расстреляли бы где-нибудь или закололи бы штыком и все. Потому что докажи, что я вообще какой инвалид — и не докажешь, потому что все на месте, все нормально, а вот голова дурная…
А.Д.: Вы помните Антоненко и Бринько?
К.Г.: А как же! Они хотя и не нашей эскадрильи были, но веселые, дружные.
А.Д.: Характер какой был? Как себя вели?
К.Г.: Да мы тогда все были одинаковые, все мы были веселые, все были дружные, все были более-менее нормальные.
А.Д.: А о Семенове можете что-нибудь рассказать?
К.Г.: Семенов? Ну, он семейный был. И у него сколько, двое детей, по-моему, было. Вот. Ну, все хорошо было, мы обращалися хорошо, вежливо, так что, плохого ничего не могу сказать. Правда, как в семье, не знаю, ничего не могу сказать, не был.
А.Д.: А Дмитриев?
К.Г.: Володя? Вот мы с Володей Дмитриевым, он, когда мы вместе, мы не считали деньгами — его деньги, мои деньги, не считали никогда. В ресторан? Все, я плачу, в следующий раз — он. Мы как родные были. Как родные были. Так что мы ни с чем не считались, как будто у нас одно целое, одна семья. Прекрасный был человек!
А.Д.: А Козлов?
К.Г.: Козлов Иван? Он командир звена был. Он с нами, он жил отдельно, семьи у него не было, по-моему, он один жил. Он из 33-й отдельной эскадрильи был, а там мы мало знаем, что с ним было, мало знали. Вот Лазукин веселый был! О, Лазукин веселый был! Его во время Финской обидели — всех наградили, Правительство наградило Орденом Красного Знамени, а ему — Звездочку. За что про что там — до сих пор не знаю, за что его наградили Звездочкой. А всех остальных летчиков — Орденом Красного Знамени наградили, а его только одного обидели. А почему, какая причина, не знаю.
А.Д.: А Белорусцев, помните?
К.Г.: Белорусцев, ну, они вместе летали, это я знаю, а как погиб, что я не знаю.
А.Д.: Он в плен попал.
К.Г.: Хороший парень, веселый такой, дружный. Мы все летчики эскадрильи, все были дружные. Все — один за одного.
А.Д.: А где вы жили? На аэродроме?
К.Г.: На Ханко? Около аэродрома. Там, сначала было здание для младших авиаспециалистов. А потом, когда в 40-м году указ Президиума Верховного Совета был, как бы, за поломку любую отвечает виновник. И вот, значит, на всех летчиков, техников, которые не отслужили 4 года, а в училище учились, стажа не было, вот всех нас на службу, на казарменное положение, даже Финскую которые воевали, командиры звеньев там были — все равно на срочную службу, потому что 4 лет не отслужили. И нас всех…
А.Д.: А Овчинникова помните?
К.Г.: Овчинникова? Овчинников у нас был шебутной такой, он старше, по-моему, всех нас был. Мы его всегда как бы ненормальным… он у нас был штурман эскадрильи. Такой вообще бесшабашный человек был!
А.Д.: А Добряк?
К.Г.: Добряк — это наш. Добряк и… их двое прибыло. Добряк и… на Ханко к нам прибыл, в сентябре или октябре… Мы все жили дружно, никто ни с кем не ругался никогда. Все… А с Володей Дмитриевым мы просто были больше чем родные. Лучше чем родные. Мы не считали — твое-мое, мое-твое, как одно целое, лучше, чем братья.
А.Д.: А такого Соколова не помните? Я о нем не знаю ничего.
К.Г.: Соколов-то? Не знаю, у нас не было такого.
А.Д.: А Чижов?
К.Г.: Чижова не было.
А.Д.: А вот Быстров такой Александр Иванович. Он на И-16 был, тоже на Ханко.
К.Г.: Не помню, значит из 1-й, 2-й эскадрильи — на И-16, одна «чаечная» эскадрилья была — 4-я.
А.Д.: А Екушева не помните?
К.Г.: Екушев? Это летчик… с какой? С 1-й эскадрильи?
А.Д.: Да.
К.Г.: Екушев это… Цоколаев, Екушев, Васильев…
А.Д.: Байсултанов.
К.Г.: Байсултанов, точно. Вот они все из 1-й эскадрильи… Я забыл их, они все из 1-й эскадрильи 13-го истребительного полка.
А.Д.: А кстати, был такой эпизод, что говорят, одни — было, другие — не было, говорят, что сбили около Ханко бомбардировщик и его подняли из воды и поставили на площади?
К.Г.: При мне — нет. При моей жизни не было. Я не знаю, что чего после меня было, но при мне не было. Не знаю, не знаком.
А.Д.: А что вообще о финнах говорили?
К.Г.: Финны? Финны, что они… У нас, были санки у нас тут, как сказать, живьем уничтожили и все такое, как сказать, питаться-то нечем, как, когда уже немец под Ленинградом стоял…
А.Д.: А наши летчики, что о финнах говорили? Разговаривали о них? За что воюем?
К.Г.: Не помню, ни аварии, ничего не помню. Никаких следов. Потому что у меня голова пустая.
А.Д.: Да нет, вы посмотрите — сколько вы помните!
К.Г.: Ааа, ну это, и так вообще можно написать вот такую книгу, можно написать, все по ниточке вытягивать, это можно. Так что я могу… Пришлось мне и увидеть и услышать и испытать на себе ой как много! Кое-что… Только все надо наводящие вопросы, что бы я — о это да, это было. А так — трудно мне.
А.Д.: А вот еще — вы не помните ли, были ли на Ханко современные истребители МиГ-3? Не И-16 и И-153.
К.Г.: При мне не было. Вот уж и забыл… Герои-то как, они…
А.Д.: Антоненко, Бринько.
К.Г.: Антоненко, Бринько, а у меня уже из головы выскочило. Они только на новых машинах летали, а какие машины были — не помню.
А.Д.: Но они вроде на И-16 летали?
К.Г.: Нет, нет, у них наравне с «мессерами» были. Они и догоняли «мессеров». Но названия машин не знаю.
А.Д.: Но не И-16?
К.Г.: Нет. Нет, нет. Они с И-16 пересели на эти машины, им прислали, или как-то. Они откуда-то прилетели, они ездили за ними и откуда-то прилетели на этих машинах. А так — не было никаких машин других.
А.Д.: А вот в середине июля прилетали на Ханко СБ и Як-2? Не помните? Какие вообще прилетали на Ханко, садились на аэродром?
К.Г.: Сейчас не помню, не знаю, потому что время прошло сколько, в голове такая кутерьма прошла. Голова видала адскую жизнь!
А.Д.: А вы финские «чайки» видели?
К.Г.: Нет.
А.Д.: А что говорили, как их опознавать, советские ли они, или финские? Как опознавать?
К.Г.: По эмблемам, у нас звезда, а у них крест этот фашистский, ну и по строению силуэта самолета.
А.Д.: Так, а если «чайки»?
К.Г.: А это они во время Финской, они сбили наш, отремонтировали, и участвовали как наши самолеты. Вот Бринько-то на это и метил, а я думаю, что он, он, когда Козлова сбил-то, он думал, что это финны летают, вот все, его и, ничего ему не сделали, ему никакого наказания и не было. Вот, я вспомнил это дело. Подбил, а Бринько: «Я думал, что это финн под нас подделывается». И все шито-крыто. Как будто бы никакого сбития и не было! Да… Много, много, много чего… Первую жертву, нас с Эзеля везли на пароходе немцы, в 43-м, и что чего, там, немец схватил и раз — за борт, в декабре месяце, перед Новым Годом. Вот это меня первый раз — как это так, как можно, вытолкнул!? Хоть я и был глупый и бестолковый, но с этого времени у меня ненависть появилась ко всем немцам, ну и звери! А потом, идешь, был такой придурок, не поприветствуешь его — он тебя или прикладом даст, или пинка даст. Надо было приветствовать его, такой придурок был! А разные были случаи.
А.Д.: А никто по-доброму не относился? Все злые были?
К.Г.: Никого не было. Все как собаки злые были. Вот у меня один случай был — один раз. Просит: ком, ком, ком, ком. Подходишь, осматривается, из кармана достает какой-то узелочек, хлеб завернутый. Не успел я отойти метров десять, как он подлетает — бух меня прикладом! А он говорит, вон офицер немецкий, и не дал мне, и меня прикладом. Вот такое удовольствие. [Смеется]. Много таких было. Ни за что не про что. Не виноват, ничего, но вот, пожалуйста, получай. А вдруг, ни с того ни с сего, сзади прикладом — тут нормальный человек-то сумасшедшим будет, не то, что контуженный. Да…
А.Д.: Много вы мне рассказали, спасибо вам большое…
К.Г.: Жизнь прошлась зверская, не то что зверская, а я не знаю, как ее назвать. Был там в госпитале капитан, в ту войну, до революции, он и был, по-русски говорит, в звании капитана, я говорит, был в Москве, в Казани, в Перми, в Свердловске, разные города. Я говорю — я сам из Казани. Он говорит: «Где вы там?» Я говорю — Макарьевская церковь. О! Это говорит, Макарьевская церковь — это говорит, целый собор, такая красивая церковь была! Как Исакий наш, в середине большой.
А.Д.: Кто он там был в госпитале?
К.Г.: Он был никто. Но с нами нельзя было ему ни останавливаться, ни говорить.
А.Д.: Он военнопленный был?
К.Г.: Нет, зачем? Немецкий офицер! Он в звании капитана: «Мне нельзя с вами разговаривать, нельзя останавливаться, потому что я в России в плену был. Мне это запрещено. Потому я и хожу, оглядываюсь».
А.Д.: Так он русский был?
К.Г.: Нет, немец. Он немец, но по-русски хорошо говорил.
А.Д.: Да, Ханко. Как жили там?
К.Г.: Дом культуры там, дворец культуры там был, приезжали артисты, студенты.
А.Д.: Кстати, а вы не помните Смирнова? Он возможно из штаба эскадрильи был. Он штабист.
К.Г.: Смирнов? У нас полку был, парашютист был, по укладке парашютов был, он парашютист был, парашюты для нас укладывал. И в каждой эскадрилье укладчик парашютов был. На фотографии тут есть. Саши или как, укладчик парашютов.
А.Д.: Не летчик?
К.Г.: Нет.
А.Д.: Смирнов — начальник ПДС?
К.Г.: Не знаю как там, какая должность, со штаба полка был.
А.Д.: Но на Ханко?
К.Г.: Да, в звании капитана.
А.Д.: А имени не помните?
К.Г.: Имя, отчества не помню. Простой был, вовсе даже простой, чудесный, на любую тему поговорить, очень хороший, веселый. Никогда не ругался. Никогда я не слышал, чтобы он матом ругался. Всегда каждому — «товарищ». Молодец, молодец. Ну, а у нас вообще не было таких, чтобы матом ругаться — не за что, не за что. Задания любые мы выполняли, так что летали, и незачем было матом.
А.Д.: А вы видели своими глазами, как Антоненко разбился?
К.Г.: Антоненко? Антоненко не разбился. Был очень сильный артобстрел финнов, и мы стояли у скалы, несколько человек. Такой артобстрел! И вот снаряд бух об скалу, или осколок, и его осколком — фьють и тут же… Погиб… Во, как… Не в бою, и вдруг — человека не стало.
А.Д.: Тогда в тот день, 26 июля, была высадка наших войск на остров Бенгтшер, был такой маленький островок у Ханко, Бенгтшер. Наши десантники высадились и отбивались, наши летчики оказывали поддержку. Вы не помните, Антоненко возвращался с какого вылета?
К.Г.: Какие самолеты других эскадрилий мы не знали — куда они вылетали, по какому задания, потому что мы не знали ихние задания, куда они летали, на какую операцию, не знали. Мы только лишь, что нам командир, мы не знали даже, что, какую операцию, задание будут выполнять следующие летчики. Мы знали лишь свою операцию, вот какую нам командир доложит, а других операций мы не знали.
А.Д.: А вот Белоусов садился 10 июля 41-года на запасную площадку. Вы не помните, зачем он туда садился?
К.Г.: Это на Ханко?
А.Д.: Да.
К.Г.: У нас аэродром был, посередине скала — так что не хватало места. Он стал облётывать и там нашел площадку.
А.Д.: Далеко от аэродрома?
К.Г.: Нет, не очень далеко.
А.Д.: На западе, на севере?
К.Г.: От нашего аэродрома на северной части, да тут вот, рядом, в северной части, в северной части. Там была площадка. Так Белоусов хотел ее приспособить для нашего отдельного звена, отдельное звено туда отправить, ну, результат я не знаю, какой был. Да, он летал, где-то там разыскивал где-то что-то, в точности не знаю, ну где-то нашел вроде как, а послали кого, я не знаю, не помню… Да, второго Ханко не увидать… То и дело вспоминаю, то и дело вспоминаю… Хоть она [Про жену] там ничего и не видала там, нигде не была… Дворец Культуры, да там по магазинам прошлись…
А.Д.: А там финны оставались?
К.Г.: Нет, ни одной души, ни одной души, ни одной души там не было. Там станция…. Когда ехали поездом через всю Финляндию, вот там транзитом, а… Правда рассказывали, поезд идет, бац, время, смотрел в окно какой-то наш, финны так [показывает кулак], а им вот так [показывает сразу два кулака] — «Мы вам покажем
http://library.by/
Запись и литературная обработка Артема Драбкина
- amazonS3_cache: a:5:{s:51:»//aviacity.eto-ya.com/files/2013/12/andreev-k-g.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2585;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:59:»//aviacity.eto-ya.com/files/2013/12/andreev-k-g-232×300.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2585;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:49:»//cdn.eto-ya.com/aviacity/2013/12/andreev-k-g.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2585;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:57:»//cdn.eto-ya.com/aviacity/2013/12/andreev-k-g-232×300.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2585;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:52:»//aviacity.eto-ya.com/files/2013/12/andreev-k-g.jpg&»;a:1:{s:9:»timestamp»;i:1732238269;}}