AVIACITY

Для всех, кто любит авиацию, открыт в любое время запасной аэродром!

Документ о гибели Гитлера и Геббельса рассекретили в Москве

В архивном донесении маршала Жукова содержатся показания личного повара и начальника гаража рейхсминистра пропаганды.
Интересное донесение командующего I Белорусским фронтом маршала Георгия Жукова Иосифу Сталину опубликовало ко Дню Победы Российское военно-историческое общество (РВИО). Документ датирован 3 мая 1945 года и содержит данные военной контрразведки о самоубийствах Адольфа Гитлера и рейхсминистра пропаганды Германии Йозефа Геббельса.
В основу данных контрразведчиков легли показания личного повара и начальника гаража Геббельса. Их звали Вильгельм Ланге и Шнайдер. С их слов выходило, что Гитлер совершил самоубийство 30 апреля, но место захоронения тела им не известно, а Геббельс и его жена покончили жизнь самоубийством 1 мая в подземном убежище под Рейхстагом.
«При спуске в подземелье Геббельса у входа в его рабочий кабинет были обнаружены обгоревшие трупы мужчины и женщины, в которых Ланге и Шнайдер сразу же опознали Геббельса и его жену. Дополнительно был вызван работавший 4 года в министерстве пропаганды «генеральный секретарь белорусского комитета» Барткевич, который также опознал Геббельса и его жену», – писал Жуков.
Маршал также пишет, что никаких документов при трупах обнаружено не было, но «в кабинете Геббельса найдены папки с различными документами, которые опечатаны и взяты под охрану».
Для подтверждения полученных данных было приказано утром 3 мая «предъявить трупы пяти пленным генералам, задокументировать их показания, зафотографировать трупы, изучить детально обстановку в убежище и установить причину обгораний трупов, после чего донесено будет вам дополнительно», – добавлял маршал.
Кроме того, по словам Жукова, одновременно были приняты меры по обнаружению места жительства в последнее время Гитлера и детального исследования всех сведений по его самоубийству.
Как опознавали Геббельса и Гитлера
О том, что тела Гитлера и Евы Браун были обнаружены и было проведено их опознание, советская общественность не знала. Это было секретом. Первой публично о процедуре опознания в 60-е годы рассказала военная переводчица Елена Ржевская, которая присутствовала при процедуре. Она опубликовала свои мемуары, в которых описала тот эпизод. Тогда же она выяснила, что Жуков об обнаружении тела Гитлера и Евы Браун тоже не знал.
Вслед за Ржевской свои воспоминания начали публиковать и другие участники тех событий, в том числе профессор Минского мединститута Юрий Гулькевич. Он входил в состав комиссии, которая опознавала и вскрывала тела Геббельса, его семьи, генерала Кребса, двух сильно обожженных человек (предположительно, Гитлера и Евы Браун) и собаки породы овчарка. Вскрытие проводилось в хирургическом полевом госпитале в городке Бухе под Берлином.
«Трупы Геббельса (пятеро детей, старшей девочке не больше 13-15 лет, его жена) были легко опознаны. На лицах детей сохранился румянец, что характерно для отравлений синильной кислотой. Труп самого Геббельса был в общем похож на того Геббельса, которого мы знали по карикатурам», – писал Гулькевич.
Сложнее было с обожженными телами, которые, по словам Гулькевича, обгорели до неузнаваемости. Опознать эти останки помогли немецкие доктора: отоларинголог и стоматолог-протезист, которые лечили Гитлера.

https://sputnik.by/

Последний великий ас

Как истребитель Попков жег немецких «экспертов» и прикрывал спину товарищу Сталину

Я хочу рассказать о жизни человека, с которым меня однажды свела журналистская судьба. О человеке, в котором чувство собственного достоинства и абсолютная внутренняя свобода сочетались с ответственностью и долгом. О человеке, который имел отвагу следовать своей судьбе, и в этом ему не помешали ни тоталитарный строй, ни война, ни непреодолимые обстоятельства, ни дураки, ни дороги. Дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Виталий Иванович Попков был великим асом Второй мировой войны, одним из десяти лучших летчиков-истребителей СССР и всей антигитлеровской коалиции. На его официальном счету — 47 сбитых самолетов противника, еще 13 были сбиты в групповых боях с его участием. 47 плюс 13! Но эта история не только о сбитых «юнкерсах», «фокке-вульфах» и «фантомах»…
Старший Сталин, духовушка и планер
Виталий Иванович Попков родился в 1922 году в Москве, в Нижнем Кисловском переулке, почти напротив которого, в гараже ЦИК, располагавшемся в здании Манежа, шофером и чекистом работал его отец. Собственно, в этом гараже среди колес, двигателей, в смазке и запахе бензина прошло детство Виталика. Потом родителей послали в секретную спецкомандировку в Тегеран, а мальчика на это время отправили в правительственный детский дом в Гаграх. Там он познакомился с Васей Сталиным и его приятелем Тимуром Фрунзе.
Вася был на год старше Виталика, и у него была настоящая духовушка, из которой ребятишки по очереди стреляли по воробьям. У Виталика это получалось особенно здорово. Несколько раз встречал он и Васиного папу Иосифа Виссарионовича. Старший Сталин сажал деревья и всегда носил в карманах шоколадные конфеты. Ходил по территории дачи и распоряжался: здесь такое дерево посадить, здесь такое, а тебе, мальчик, конфета… А еще проверял у Васи и Тимура уроки, этого ребятишки всегда боялись и готовились заранее — писали на руках «шпаги» (то есть шпаргалки). На время экзаменов духовушка доставалась Виталику в полное владение.
В Гаграх Виталик склеил свою первую авиамодель, там же совершил первый полет на безмоторном планере. Планеры затаскивали высоко в горы на быках, а потом запускали в небо при помощи резиновой катапульты. В 12 лет Виталик Попков стал летчиком-планеристом, совершал долгие самостоятельные полеты над Черным морем. А в 15 лет он уже летал на У-2, который товарищ Сталин подарил Нестору Аргунии, директору госдачи №3, а Вася выпросил для детского дома.
После этого судьба Виталика Попкова была предопределена. Он мог стать только летчиком и уже не представлял себя кем-то другим. А когда на экраны страны вышел фильм «Истребители» с Марком Бернесом и Николаем Крючковым, желание быть летчиком переросло в убеждение, что настоящий летчик может быть только истребителем. В 17 лет Виталий Попков поступил в Чугуевское военное авиационное училище и окончил его в фантастическом выпуске 1941 года, среди других 59 будущих Героев Советского Союза.

Хвост и крылья в стороны
В декабре 1941 года, после шестого рапорта с просьбой отправить его на фронт, Виталий Попков был зачислен в 5-й гвардейский истребительный авиаполк (5 ГвИАП). В первом же бою он сбил свой первый вражеский самолет — тяжелый Do-217 (Dornier). Правда, произошло это при весьма курьезных обстоятельствах.
В одном доме покинутой немцами при отступлении от Москвы деревни Попков подобрал щенка. Щенок оказался не только сообразительным, но и дрессированным. При построении части он непременно занимал место у ноги хозяина и вместе с летчиками выполнял все строевые команды. «Равнение напра-а-аво! Ра-а-авняйсь! Смирно! Шаго-о-ом …арш!» — с уморительной серьезностью щенок следовал командам, расстраивая ряды давящихся смехом бойцов. В результате за нарушение дисциплины сержант Попков был от полетов отстранен и назначен вечным дежурным по кухне. «Пока не посинеет», — образно выразился тогда полковой комиссар.
Жарким майским утром 1942 года, едва сдерживая слезы, штрафник Попков чистил, наверное, уже тысячное ведро картошки, и вдруг в небе над аэродромом появились четыре немецких самолета (два «мессера» Bf 109 и два Dornier). Методично и безнаказанно они принялись расстреливать стоящие на взлетных полосах советские истребители. Как был в фартуке, Попков вскочил в ближайший комиссарский ЛаГГ-3 и, поднявшись в воздух, с первого же захода сбил Do-217.
— Это потом мне трех снарядов на «мессер» хватало, а тогда я в него весь боезапас всадил, так что у Dо-217 хвост и крылья в стороны отлетели, — вспоминал Виталий Иванович.
Еще один немецкий самолет поджег поднявшийся следом командир полка. Когда на земле молодого летчика поздравляли с первой победой, он неожиданно для всех заметил, что свалить немца было нетрудно. «Что ж ты тогда всех не сбил?» — решил поставить на место молодого летчика комполка. Попков мгновенно парировал: «Так вы, товарищ командир, всех немцев своим нижним бельем распугали», — намекая на то, что выскочивший из постели командир был одет совсем не по форме.
Кстати, экранизацию этого абсолютно реального случая мы множество раз видели в популярном советском фильме «В бой идут одни старики», где Виталий Иванович Попков стал прототипом сразу двух киногероев: лейтенанта Кузнечика и Маэстро.
В 1942 году Попков занес в личную книжку мести еще пять сбитых вражеских самолетов под Москвой и еще семь — под Сталинградом.

Встреча с Жуковым. «Мало мерзавцев расстреливаем!»
Именно со Сталинградом и маршалом Жуковым связано одно из самых неприятных и унизительных воспоминаний летчика Попкова о войне — этот эпизод даже спустя шестьдесят лет вызывал в нем ярость и чувство горечи.
— Когда подписи собирали, чтобы Жукова реабилитировать, я отказался, — Виталий Иванович искренне и очень по-детски нахохлился в кресле. — Не потому, что не считаю его великим полководцем, а из-за личного…
А личное состоит в следующем. 23 августа немцы бомбили Сталинград. Город превратился в один огромный пожар: перемешанная с нефтью из разбитых хранилищ горела в Волге вода. Совершая по пять-шесть боевых вылетов в сутки, теряя одного за другим лучших летчиков, «семерка» (7-я воздушная армия) была не в состоянии прикрыть город и переправы. Превосходство немцев в воздухе было подавляющим. Истребители 5-го гвардейского дрались с отчаянной храбростью, часто в одиночку бросаясь на звенья немецких бомбардировщиков, идущих под прикрытием «экспертов» (так немцы называли своих лучших асов-истребителей). И гибли в неравных воздушных боях.
Попков был одним из самых умелых, храбрых и везучих летчиков. Сбив под Сталинградом уже семь машин противника, он знал себе цену, и когда 26 августа 1942 года его в числе трех других лучших летчиков-истребителей фронта вызвали в ставку, не удивился. «Наверное, начальство решило банкет устроить, накормят и наградят, а потом опять в бой», — решил сержант Попков с присущим ему оптимизмом. Но в землянке не оказалось ни столов с фронтовыми деликатесами, ни наград, зато собралось не меньше тридцати генералов. Летчиков поставили с краю, а когда вошли Жуков и Маленков, вытолкнули в первый ряд.
— Почему плохо воюете? — закричал маршал, добавив мата, без которого не обходился. — Мало вас, мерзавцев, расстреливаем! Сколько вы лично расстреляли?
Попков не растерялся:
— Нам, товарищ маршал, немцев хватает. Своих мы не расстреливаем.
— А вот я расстреливаю трусов и предателей! Во двор их…
Летчиков вывели во двор. Появились автоматчики. Виталий Иванович помнит страх и беспомощность перед нелепостью происходящего. И острое чувство унижения. Через минуту троих действительно расстреляли. Привели анонимных, безразличных от обреченности русских мужиков в гимнастерках без знаков различия и расстреляли среди пыли и обломков кирпича. А потом так же безлично уволокли. Кого? За что? Никогда не боявшийся ни чужих, ни своих Виталий Попков был ошеломлен произошедшим.
— Вот так и с вами поступят, — страшно оскалился Жуков, — если будете плохо воевать, суки! С этого дня больше не считать им боевых вылетов, сбитых самолетов, не поощрять, не представлять к званиям и наградам. Свободны…

Друг корейского народа
Когда летчики вернулись в полк, приказ маршала Жукова уже находился в особом отделе части. Благодаря ему в личный счет Виталия Ивановича Попкова не вошли 187 боевых вылетов и 13 сбитых под Сталинградом самолетов противника. Прибавьте к 47 учтенным еще 13 — получится 60. А у первого аса СССР Ивана Кожедуба — 62, у Александра Покрышкина — 59, у Григория Речкалова — 56.
— Так ведь Виталий Иванович еще четырех в Корее сбил, — вставила свое слово в разговор Нина Михайловна, жена Попкова. — Позавчера только его в посольство КНДР как друга корейского народа приглашали на юбилей по случаю шестидесятилетия их вождя Ким Чен Ира.
Летчик лукаво улыбнулся.
— Будет тебе, Нина Михайловна, секреты международной политики раскрывать.
— Но ведь если к шестидесяти немцам добавить еще четырех американцев — выходит, вы вообще в СССР ас номер один! — открытие потрясло меня.
— Да нет, Ваня (Кожедуб — прим. «Ленты.ру») тоже в Корее сбивал. У него побед все равно больше.

Окончание следует

Петр Каменченко
https://lenta.ru/articles/2017/05/07/popkov1/

С ПРАЗДНИКОМ ПОБЕДЫ, ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

Сегодня и года уже седы
С тех пор, как минула война,
Но поздравляет с Днем Победы
Дедов и прадедов страна.
Спасибо, милые, родные,
Нас защищавшие тогда
И отстоявшие Россию
Ценою ратного труда.
Мы поздравляем вас с любовью,
И правнуки запомнят день,
Омытый вашей чистой кровью,
Когда вовсю цвела сирень.

Красноносые «Яки»

Боевой день фронтового аэродрома подходил к концу. В воздухе стоял безмятежный покой, и только тянувшийся с правобережья Днепра запах гари напоминал о продолжавшейся битве за Киев.
Под кронами сосен на опушке векового бора притаились наши истребители, готовые по первому сигналу взмыть в воздух. А пока, в ожидании сигнала, летчики расположились тут же на свежей соломе, наслаждаясь неожиданным отдыхом и коротая время за веселыми байками.
В самый разгар беседы подошел начальник штаба полка майор Матвеев. Он сообщил, что наши войска? наступавшие с плацдармов севернее Киева, уже вышли на окраину города, а гитлеровцы спешно отходят в юго-западном направлении.
— Так, значит, к празднику Киев будет освобожден? — восторженно воскликнул командир эскадрильи Саня Вахлаев.
— Должны освободить, — уверенно подтвердил Матвеев и пошел с радостной вестью на другой край стоянки самолетов.
После его ухода на некоторое время воцарилась тишина. Каждый был занят своим, осмысливая услышанное. Потом Игорь Кустов, молодой летчик, привстал на локте:
— Что я думаю, братцы. Вот наземные части, бывает, идут в бой со знаменами. А мы свое знамя никогда не видим, в чехле оно хранится, в штабе.
— Может, ты полковое знамя на свой «як» прицепишь? — прищурился в улыбке лежавший рядом с Игорем пожилой летчик.
— Нет, знамя нам с собой брать нельзя, это я прекрасно понимаю. А создать своеобразное знамя можем, если выкрасим носы истребителей в красный цвет. И понесем мы его в бой в честь двадцать шестой годовщины Октября.
Я лежал и смотрел на Игоря. По осунувшемуся, усталому лицу ему можно было дать значительно больше недавно исполнившихся двадцати двух лет. Полтора года войны, восемнадцать сбитых самолетов и тяжелое ранение оставили глубокие следы. Только умные глаза под густыми бровями смотрели по-прежнему с юношеским задором.
— Не ерепенься, — возразил Кустову тот же летчик, — Твоя глупая затея ничего, кроме вреда, не даст. Яркая окраска только демаскирует наши самолеты.
Открытая, смелая, благородная натура Игоря сразу восстала. Покрасневший, он вскочил на ноги, но от возбуждения не мог вымолвить ни слова.
— Ты, смотрю, с полоборота заводишься, тебе нельзя и слова сказать, — примирительно усмехнулся бывалый летчик.
Кустов бросил на него уничтожающий взгляд:
— По правде говоря, нехорошее о тебе подумал. Не боишься ли?
— Отгадал. Немного опасаюсь. Да и ты не очень-то храбрись, а лучше послушай. — И летчик рассказал историю из своей жизни.
Это случилось на Калининском фронте в 1942 году. Из-за недостатка зеленой краски капот его мотора техники покрасили красной. И вот когда по тревоге летчик прибежал к самолету, то прямо остолбенел: его И-16 напоминал гриб-мухомор. Что-либо делать уже поздно, нужно было вылетать на сопровождение штурмовиков.
— Полетели, — вспоминал пилот, — и сразу обнаружились странности. Обычно звено истребителей всегда держалось метров на двести — триста в стороне и сзади «илов». А в этот раз я все время оказываюсь рядом с штурмовиками. В чем дело? Сначала не понимал, а потом дошло. Летчики-штурмовики заинтересовались моим разряженным самолетом и подходили посмотреть «диковину». Невольно подумал: «А что, если и «мессеры» тоже отдадут мне особое предпочтение?»
Так и получилось. Только штурмовики сбросили бомбы на немецкие танки и обстреляли скопление пехоты, как на нашу шестерку истребителей набросились десятки «мессеров»!
Словно заново переживая давний бой, рассказчик оживился:
— Произошла короткая схватка. Меня с моим ведомым сразу отрезали от группы. Остальных преследовать не стали, а нас двух зажали. Ведомого скоро сбили. Затем взялись за меня. Вот уж погоняли, чудом ноги унес…
— Может, потому и унес, что был красный нос! — срифмовал Игорь.
— Вот ты шутишь, а мне тогда не до смеху было. Очень они старались вогнать меня в землю. Наверняка думали, что прихватили какого-нибудь большого начальника или аса!..
— Ну, теперь не сорок второй год, — заметил я.
— И мы не на «И-шестнадцатых», — подхватил Кустов.
Разгорелся спор: перекрашивать самолеты или нет? В конце концов сторонниками Игоря оказались все, кроме летчика, который в 1942 году пострадал.
На другой день — 6 ноября — Киев был освобожден. Необычайный подъем охватил войска фронта. В нашем полку тоже царило оживление — летчики пожелали летать только на «яках», выкрашенных в красный цвет.
Мне в тот день пришлось патрулировать в воздухе во главе восьмерки красноносых истребителей. В нашу задачу входило не позволять вражеской авиации бомбить советские наступающие войска.
Поднялись в воздух. И вот уже под нами Киев. Сквозь пелену густой дымки еле просматриваются отблески пожаров. На западе и юго-западе, куда отступают немецко-фашистские армии, виднеются огромные факелы огня. Враг опустошает Украину.
Трудно дышать, и солнце потускнело, будто его заслонили грязным стеклом. Видимость отвратительная. Лишь яркие носы наших самолетов выделяются на фоне грязно-желтого дыма. Мне вспоминаются слова Игоря Кустова и кажется, что несем мы гигантское знамя, символ свободы и счастья. Видит ли это Киев? Кустов летит парой правее меня. Как автор идеи полета на красноносых машинах, он тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем проглядеть противника. Я слышу в наушниках его приглушенный недовольный голос:
— Вот чертова муть! Когда только это кончится?
И тут же, словно уступая его мольбе, дымное марево расступается и мы вырываемся на сияющую поверхность бескрайнего воздушного океана.
Солнце светит ярко-ярко. Дышится легко и свободно. Но солнечные лучи еще не пробивают разлившегося по поверхности земли дымчатого половодья, рикошетируют, искрятся, создавая сплошное море серебряного огня. Светлый и игривый, он сливается с бушующим темно-багровым пламенем пожарищ и создает впечатление, что горит не только земля, но и воздух.
За Киевом видимость несколько улучшилась. Мы наблюдаем, как на юг и запад текут лавины наших танков, артиллерийских орудий, автомашин с войсками. Их-то нам и надлежит прикрывать.
Пытаюсь определить линию фронта, но сделать это затруднительно. Все находится в движении.
Внизу замаячил вражеский корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразный вид прозвали «рамой». Кустов просит разрешения уничтожить его. Я запрещаю пока отвлекаться, с «рамой» можно разделаться позже, на обратном пути.
— Есть, на обратном пути! — отвечает Игорь.
В наушниках я слышу, как кто-то с сожалением, тихо добавляет:
— А зря!
Идем над Васильковым. Правее показывается Фастов. Теперь хорошо видно, как к этим городам подходят наши войска.
В воздухе, кроме нас, никого. Летим дальше. И вдруг нас охватывают черные хлопья. Это бьет зенитная артиллерия противника. Значит, враг уже под нами. Строй заколебался. От меня отваливает мой ведомый. Спрашиваю:
— Что случилось?
— Осколком поврежден мотор.
— Один долетишь?
— Помаленьку дотопаю!
Зенитные разрывы позади. Теперь хорошо виден сплошной поток отступающих вражеских войск.
Решаю не возвращаться, лететь дальше, чтобы встретить воздушного противника на подходе к линии фронта. Курс на Белую Церковь. Мы знаем — там вражеский аэродром. Подлетаем ближе. Вглядываюсь, на стоянке замечаю самолеты. Только их почему-то мало. Делаю разворот, внимательно осматриваю небо! И очень кстати! Вдали, в густой синеве маячат темные точки, очень много точек.
Большое расстояние мешает пока рассмотреть их, но это наверняка самолеты. Забираем дальше на юг, чтобы прикрыться слепящими лучами солнца.
Вот уже отчетливо видны три группы бомбардировщиков по 15—20 Ю-87 в каждой. Держат строй «клин» и идут прямо к фронту. Сзади спокойно и беспечно следует не меньше 20 истребителей прикрытия. Да, силы слишком неравные!
Кто-то из наших летчиков напоминает:
— Не пора ли возвращаться?
Осматриваю свою группу и понимаю: никто еще противника не заметил. Стараясь говорить спокойно, сообщаю о вражеских самолетах. Наш строй сразу же заколебался, словно от сильной болтанки. Моих товарищей охватило предбоевое волнение.
Саня Вахлаев, ведущий сковывающей группы, следуя установившейся тактике боя, уже полез в высоту. Оттуда он рассчитывает внезапно напасть на истребителей прикрытия и надежнее связать их, чтобы дать мне возможность тройкой атаковать бомбардировщиков — нашу главную цель.
Но я считаю, что сейчас так действовать опасно. Как бы успешно Саня ни атаковал, все равно отвлечь на себя всех вражеских истребителей ему не удастся. Их слишком много, и часть их наверняка нападет на мое звено. А тогда мы не выполним основную задачу. Да если даже допустить, что группа прикрытия сумеет отвлечь от нас истребителей, что мы втроем сможем сделать армаде «юнкерсов»? Нет, распылять силы нельзя. Надо вначале всем навалиться на истребителей. Если ударить внезапно, можно часть из них сбить, а на остальных нагнать панику. Разогнав же прикрытие, легче ударить и по бомбардировщикам.
Стараясь оставаться незамеченными, набираем высоту и выстраиваемся позади вражеских самолетов. Ставлю задачу:
— Всем одновременно, по моему сигналу атаковать истребителей.
И вот семь красноносых «яков», снижаясь и набирая скорость, пошли на сближение с противником.
Все вроде продумано хорошо, но в голове моей роятся тревожные мысли. А может быть, все-таки следовало придерживаться старого, много раз оправдавшего себя приема и не мудрить. Ведь сейчас, если хотя бы один из врагов оглянется, внезапность будет потеряна и произойдет обычный воздушный бой, в котором противник получит многократное превосходство сил. При этом предотвратить бомбовый удар нам наверняка не ;удастся.
А ведь летят они к Киеву и, может быть, бомбить собираются именно его. При одной этой мысли по телу пробегают холодные мурашки. Нет, допустить бомбардировку города в первый день его освобождения и в канун Октябрьского праздника мы не имеем права!
Невольно крепче сжимаю ручку управления. С надеждой гляжу на красные «яки». Управляют ими опытные, хорошо слетанные пилоты. Уверен, что ни один из них в трудную минуту не отвернет. Линия строя, красная линия, колышется. Понятно: от волнения!
Предупреждаю:
— Спокойно, товарищи! Целиться лучше, без команды не стрелять!
— Только подойти надо поближе, — отвечает кто-то.
Нервы напряжены до предела. Вот он, враг, перед тобой. Хочется прошить его снарядами. Но я сдерживаю себя. Еще рано, можно промахнуться. Терпение и терпение! В этом залог успеха. Подходим ближе, и вот уже отчетливо видны черные кресты на крыльях, желтые консоли. Подбираюсь в упор и еще чуть поднимаю красный нос своего «яка». Перекрестие прицела «накладываю» на мотор «фокке-вульфа». Под желтым пузом вражеского самолета разглядываю грязные полосы.
Очевидно, это выбивает масло. Расстояние не больше ста метров. Теперь промаха бояться нечего.
Тихо командую:
— Огонь!..
«Фоккеры» и «мессершмитты» разом, точно по команде, проваливаются и уходят вниз. Этого нам и надо. «Юнкерсы» остались без охраны, и мы нападаем на них.
Четверка Вахлаева громит левую группу, моя тройка — правую. Только переднее подразделение вражеских бомбардировщиков пока еще не потревожено. А ведь истребители противника могут опомниться и сообразить, что их атаковали всего семь советских самолетов. Слышу голос Кустова:
— Иду на переднюю!
Как вовремя он догадался!
Настигаемые красноносыми истребителями бомбардировщики заметались, в беспорядке сбросили бомбы и рассыпались, потеряв строй. За какие-нибудь две — три минуты все было кончено. А сколько пережито!
Пока мы разгоняли «юнкерсов», истребители противника действительно пришли в себя и стали подтягиваться.
Но не это беспокоит. Неприятно, что горючее у нас на исходе. Передаю, чтобы все заканчивали бой и возвращались в строй. Собралось шесть самолетов. Нет Кустова! Вызываю его по радио. Не отвечает. Видно, сбит. Настроение сразу упало.
Делать нечего, отправились домой. С десяток вражеских истребителей на некотором расстоянии сопровождают нас, как почетный эскорт, но атаковать не решаются. Очевидно, наш внезапный сокрушительный удар и необычная окраска внушили уважительное к нам отношение.
Так шестеркой и возвратились на свой аэродром. Товарищи поздравляют с победой, а для нас радость омрачена гибелью Игоря Кустова.
Но что это? Над аэродромом бесшумно, как тень, проносится красноносый истребитель, потом разворачивается и так же бесшумно идет на посадку. Мы узнаем самолет Игоря Кустова и бежим к посадочной полосе. Летчик выбирается из машины и улыбается. Оказываётся, [95] он совершенно здоров, даже не ранен. А мы-то переживали!
Подхожу к нему, строго спрашиваю:
— В чем дело? Почему не отвечал на вызов?
— Радио отказало, — отвечает. — А что задержался — за «рамой» охотился. Не мог же я возвратиться, не выполнив приказа сбить ее на обратном пути. Пока летал, горючее кончилось. Вот и пришлось планировать…
Вскоре из 3-й гвардейской танковой армии известили, что в бою 6 ноября нами было сбито одиннадцать самолетов противника.
Но самое интересное мы узнали спустя несколько дней. Оказывается, немецко-фашистское авиационное командование издало специальный приказ, в котором извещало о появлении новых советских истребителей и предписывало во что бы то ни стало сбивать их. Наверное, хотело познакомиться с «новинкой».
Для поддержания духа своих летчиков фашистское радио передало, что в том бою участвовало тридцать советских красноносых истребителей, а немецких всего пятнадцать. При этом мы потеряли якобы половину машин, а они только пять. Ну что ж, нам не привыкать было к беспардонной лжи гитлеровского командования.

А. Ворожейкин

Русские в Эфиопии: первые победители фашизма

Эфиопия столкнулась с фашистами первой: еще в 1935 году, когда в страну вторглись итальянские войска. Главкома ВВС этой африканской страны тогда звали Михаил Иванович Бабичев. Спустя 75 лет мы впервые можем рассказать об этом совершенно неизвестном у нас нашем союзнике во Второй мировой.

 

С тех пор, как у нас об этом вновь разрешили говорить, эфиопы для нас вновь братский православный народ — пусть даже местные священники и выглядят на наш взгляд экзотически. Но даже зная об этом религиозном родстве, всё равно удивляешься, увидев в руках местного батюшки именно русский молитвенник. Впрочем, на это священное для эфиопов воинское кладбище и эту священную для них русскую могилу мы еще вернемся. А пока — в город.

 

Древняя эфиопская столица Аддис-Абеба, бывает разной. Здесь смешалось очень многое. На улицах элегантно одетые женщины под зонтиком идут вперемешку с дикими крестьянами, которые тащат кур и прочие загадочные промтовары.

 

Современные здания и отреставрированные храмы соседствуют с бесконечными трущобами. И мимо всех этих построек несутся столь привычные для нас «копейки» — приметы интернациональной помощи, которая в 70-е и 80-е массово шла сюда из СССР, из России. Тем более зримы следы особых отношений с Советским Союзом — на крупнейшей в стране авиабазе Дебре-Зейд: как видим, стоят здесь всё больше наши старенькие МиГи и Сушки. У одного из таких истребителей мы и разговариваем с главкомом эфиопских ВВС — Молля Хайлемариамом.

 

«Мы, естественно, очень благодарны и Советскому Союзу и нынешней России за их вклад в развитие наших ВВС, — говорит Хайлемариам. — Но, строго говоря, впервые «русский след» в истории нашей авиации проявился отнюдь не в 70-80-е, а в далекие 30-е. Ведь первым человеком, который занимал мою должность был русский, Михаил Бабичев. Понимаете, о какой это я войне говорю?».

 

Советской кинохронике с кадрами из Эфиопии — 75 лет. Именно в эти дни 1935-го года на Эфиопию напала фашистская Италия. В 35-м Сталин с фашистами еще не дружил, а боролся. Поэтому в тексте советского диктора хотя и нет никаких ссылок на то, что это воинство считало себя православным, всё равно — много сочувствия.

 

Италия, с её 150 современными бомбардировщиками понесла ещё какие потери, а скромная Эфиопия выставив только 12 стареньких одномоторных самолетов, умудрилась не потерять ни одного аппарата. Во многом, благодаря ему — командиру первой эфиопской эскадрильи и фактически создателю ВВС Эфиопии — Михаилу Бабичеву.

 

Глядя на эту женщину, не сразу подумаешь, что она эфиопка. И действительно, у неё — Нади Бабичевой — не только африканские корни. И этому легендарному русско-эфиопскому роду — уже 100 лет.  «Первым из нас сюда приехал мой дед: Иван Бабичев. В 1898-м году он прибыл в Эфиопию в качестве офицера первой русской дипломатической миссии. И ему настолько здесь понравилось, что он решил остаться. Здесь, в Эфиопии, он женился на своячнице самого императора. В этом браке у них родились пятеро детей», — рассказывает Бабичева.

 

Старшему, Михаилу Бабичеву и было суждено войти в историю. Это он, Михаил, стал первым главнокомандующим эфиопских ВВС, не дал осуществиться итальянскому «блицкригу», а, когда фашисты всё-таки стали брать верх, вывез своего императора сначала в Джибути, а потом — во Францию.

 

Вернулись император и Бабичев в страну через пять лет: когда эфиопские патриоты, с помощью союзников из Британии, изгнали итальянцев из Африки. О том, что именно Эфиопия, получается, стала первой страной, на которую фашисты напали и первой страной, которая от фашистского ига освободилась, говорили мы и с нынешним первым лицом Эфиопии.

 

«Мировая война началась здесь, в Эфиопии в октябре 35-го года. И именно мы — первое государство победившие фашистов, — говорит глава государства Гырма Уольдэ-Гийоргис Луча. То есть мы — первые победители Второй мировой. В первую очередь, благодаря таким смелым людям, как Михаил Бабичев».

 

Сам в прошлом прославленный летчик, президент Эфиопии говорит об этом не понаслышке. Когда-то и он сам учился лётному делу у героев итало-эфиопской войны. И именно Бабичев всегда был для него примером для подражания. Впрочем в жизни самого Бабичева был и другой, не менее примечательный парадокс: сын офицера из первой русской дипломатической миссии в Аддис-Абебе, сам он после войны стал сотрудником первой эфиопской дипломатической миссии в Москве. И здесь, в России, до сих пор живёт его сын — Александр Шахназаров. Вот, как он рассказывает о встрече своих отца и матери: «В один прекрасный день она пошла в Большой Театр со своей подругой, со своей приятельницей. Не знаю, что это было -балет или опера — оказалась там в тот вечер, когда там был мой будущий отец, которому она очень понравилась, и он прислал своего секретаря, спросил, не согласится ли мадам со своей подругой откушать с ним в ресторане «Метрополь». Ну, собственно, завязался роман, который привел к достаточно быстрому браку»

 

Через год у Бабичева и Людмилы Нестеренковой родился сын.  На снимке у нее на шее — подаренное Михаилом ожерелье. Собственно, это ожерелье — всё, что у Александра и осталось в память об отце. В 47-м он при до сих пор весьма загадочных обстоятельствах был вынужден спешно покинуть Страну Советов, где как раз тогда вступил в силу сталинский закон о запрете на браки с иностранцами.

 

Михаил очень страдал без своей жены и сына. Он их очень любил. Он много раз через императора Хайле Селлассие отправлял письма в Москву, в надежде узнать, что с ними, и привезти их сюда, в Эфиопию. «Контакт был в 60-м году, — вспоминает Шахназаров. — Сюда приезжал эфиопский балет. Мама, естественно, пошла в Большой театра на эти выступления. И там она встретила Гагоса, который был третьим секретарем, а стал первым секретарем посольства. Он на него набросился, и сказала, что Миша тебя ждет, Миша ждал тебя всю жизнь, он не женился, он направил бесчисленное количество запросов. Ему приходили ответы, что семья выбыла в неизвестном направлении.»

 

Советскую ветвь семьи Бабичевых спасло то, что мама Александра отсиделась по квартирам у родственников, а, повторно выйдя замуж, поменяла фамилию и себе, и сыну. Испытания ждали и эфиопскую ветвь. В 70-80-е теперь и Эфиопия утонула в пучине социалистического эксперимента. Бабичевы, как родственники низложенного императора, подверглись гонениям. И о том, чтобы вернуться к истокам русско-эфиопского братства, стало можно говорить только теперь.

 

«Мы должны сегодня гораздо активнее развивать отношения между нашими государствами ,- говорит президент страны. — Экспортировать, импортировать. Не знаю почему, но вот вы, например, не закупаете у нас кофе. А ведь наш, эфиопский — самый лучший в мире. Ни один кофе в мире не сравнится с нашим. Ну, разве что колумбийский. И всё равно, наш лучше».

 

В сегодняшней Эфиопии — всё еще очень бедной, но, по крайней мере, покончившей с красным террором — о былых связях со «старыми русскими» вновь говорят открыто и с гордостью. И вот, наконец, к 75-летию начала войны с Италией в Аддис-Абебе свершилось то, о чем так долго мечтали потомки Бабичева и в России, и в Эфиопии: совместная русско-эфиопская служба у его могилы. Подвиг неизвестного героя вновь оценён по заслугам.

 

Автор: Дмитрий Хрусталев

http://www.vesti.ru/

 

Эфир передачи «Цена Победы» на «Эхе Москвы» от 30.07.2007

 Д. ЗАХАРОВ: Здравствуйте. В эфире программа «Цена Победы» и я, ее ведущий Дмитрий Захаров. Виталия Дымарского сегодня нет, гостей тоже, и вести программу я буду в гордом одиночестве. Я сразу напоминаю наши телефоны, 783-90-25 для москвичей, 783-90-26 не для москвичей, а также телефон для отправки сообщений 970-45-45. Итак, как было заявлено, сегодняшняя программа посвящена мемуарам летчика-истребителя Дмитрия Пантелеевича Панова. Книга эта издана, к сожалению, не у нас, издана она во Львове, на Украине, в 2003 году, и попала она ко мне в руки только этим летом. Книга во многих отношениях замечательная, это почти тысяча страниц воспоминаний человека, который, что называется, от звонка до звонка провоевал, причем Панов воевал не только во время Великой Отечественной, он воевал в Китае, и его воспоминания удивительная вещь – с одной стороны, очень легкий язык, иногда напоминающий «Похождения бравого солдата Швейка Ярослава Гашека», иногда очень горькая, уничижительная ирония, от которой просто хочется плакать, потому что вещи, о которых он пишет, он пережил сам, пережили многие из тех, с кем он служил и те, кто погиб, воюя в составе истребительных полков, в которых он служил. Причем Панов в расцвете своей карьеры, скажем так, был комиссаром истребительного полка, который сначала был просто 2-й полк, потом его сделали Гвардейским 45-м, вот в составе этого полка он провоевал большую часть войны, начиная со Сталинграда. Эта книга просто потрясает. Я думаю, что в дальнейшем мы сделаем в рамках программы рубрику, в конце каждой программы в течение пяти, плюс-минус, минут мы будем цитировать мемуары кого-то из фронтовиков, которые в последнее время выходят, когда люди уже не боятся рассказывать, что происходило на самом деле и называть вещи своими именами. И сегодняшнюю программу я хочу построить именно как цитирование воспоминаний Панова, потому что лучше, чем человек, которому пришлось все это пережить, что называется, на собственной шкуре, рассказать не может никто.

 

 Но сначала несколько слов относительно вопросов, которые пришли к нам через Интернет. Вот некий Валентин, видимо, очень «удачно» шутит: «Так и не получил от уважаемых ведущих ответа на вопрос, а сколько вообще стоит Родина? Это о Цене Победы. Какую сумму за Родину, то есть продать ее или купить, обменять, сдать в ипотеку вы бы посчитали приемлемой для себя и какая вас заведомо не устраивает? Желательно указать в евро и по курсу. Спасибо». Ну, вообще-то, наша программа рассказывает о том, какова была Цена Победы, исчисляемая в человеческих жизнях, поэтому ваш вопрос относительно евро или долларов, наверное, надо адресовать в первую очередь вам самому себе, Валентин.

 

 Александр: «Добрый вечер. Я регулярно слушаю вашу передачу, с самого начала. К сожалению, я не знаю, кто такой Дмитрий Панов. Расскажите о нем подробней». Ну, вот, сегодня я о нем и расскажу.

 

 Борис Барыкин: «Правда ли, что в боях под Халхин-Голом на каждый сбитый японский истребитель приходилось пять потерь с нашей стороны и какие выводы были сделаны армейским руководством из данной статистики?». Ну, про Халхин-Гол я сегодня рассказывать не буду, поскольку я цитирую Панова, но зато расскажу немножко, вернее, процитирую его книгу относительно боев в Китае. Это было чуть позже и даст достаточно наглядное представление о том, что являла собой японская и наша авиации во время китайского конфликта.

 

 Виктор Сударев: «Уважаемый ведущий, цель вашей передачи – установление истины, поэтому прошу вас, сформулируйте, по вашему разумению, озвучьте объективные причины слабости нашей авиации в ходе войны, исходя из фактов и документов, а не внезапного нападения, гибели на аэродромах и прочей идеологической чуши. Из передачи и других источников очевидно, что не только умением, но и числом-то воевать не могли, а горькая правда нужна и нам, и в назидание потомкам, в их поучение, чтобы помнили».

 

 Ну, есть еще несколько вопросов, которые не имеют отношения к сегодняшней программе и, собственно говоря, я перейду к существу дела. Процитирую немножко того, что писал Дмитрий Пантелеевич Панов в своей книге. Книга называется «Русские на снегу или судьба человека на фоне исторической метели». Вот, что пишет Панов о летчиках, которые воевали в Испании:

 

 «Слишком много товарищей погибло в Испании. Многие другие наши были общие знакомые. На этом фоне трескучие рассказы о подвигах испанцев звучали святотатством, хотя некоторые из этих летчиков, которых вытащили из испанской воздушной мясорубки в качестве образцово-показательных экспонатов, совсем потеряли голову и плели невероятное. Например, маленький блондин летчик Лакеев из нашей истребительной эскадрильи тоже получил Героя. Но ему не повезло – фамилией дальше не вышел. Селекция Героев производилась по фамилиям. Не было среди них Коровиных и Дерюгиных, а были благозвучные Стахановы и боевые Рычаговы, которым предстояло переворачивать мир капитала. В начале уже нашей серьезной войны большинство «испанцев» имели весьма жалкий вид и нрав, практически не летали: зачем рисковать головой, увенчанной такой громкой славой? Такими были командир дивизии Зеленцов, командир полка Шипитов, командир полка Грысенко, командир полка Сюсюкало. В начале Отечественной войны мы ожидали от них примеров того, как надо бить «мессеров», которые нас буквально заклевывали и которых эти былинные герои в своих рассказах десятками уничтожали в испанском небе, но слышали от них в основном комиссарское подбадривание «давай, давай, вперед, братишки, мы свое уже отлетали». Помню жаркий день июля 41-го года. Я сижу в кабине И-153 «Чайки» на аэродроме южнее Браваров, где сейчас птицекомбинат, перед вылетом. Через несколько минут мне вести «восьмерку» на штурмовку противника в район хутора Хотунок, что сейчас за выставкой достижений народного хозяйства. За день до этого именно в этом месте мы потеряли летчика Бондарева, а в этом бою едва не сбили меня. В районе Хотунка скапливались немецкие танки, отлично прикрытые огнем эффективных немецких мелкокалиберных зениток «Раликон» и крупнокалиберных пулеметов, которые пробивали наши фанерные самолеты насквозь. К борту моего самолета подошел генерал-майор без должности, испанский Герой Советского Союза Лакеев, дивизию которого, где он был командиром, немцы сожгли на земле в первый же день войны, и теперь он без дела болтался по нашему аэродрому. Летать Лакеев трусил и занимался тем, что вдохновлял летный состав. Решил вдохновить и меня: «Давай, давай, комиссар, задай им перцу». Очень хотелось послать воспетого в прессе, стихах и песнях героя подальше, но мне не позволила высокая комиссарская должность. Лакеева послал подальше и показал ему комбинацию из кулака, прижатого к локтю другой рукой, один из пилотов соседнего 2-го полка Тимофей Гордеевич Лабок, которому Лакеев предложил покинуть самолет и уступить ему, генералу, место, чтобы такая большая ценность вылетела из окружения, когда до этого дошло дело…».

 

 Вот такая небольшая цитата про испанских героев, судьба которых сложилась весьма и весьма по-разному во время Великой Отечественной войны. Конечно, не все из них были трусами и не все из них требовали себе самолет, чтобы вылететь в тыл, но вот с такими людьми пришлось столкнуться Панову непосредственно. Вот, что пишет, вспоминая о Китае, Дмитрий Пантелеевич Панов:

 

 «Я впервые наблюдал тактику боя японских истребителей, но сразу оценил мощь двигателя И-98, машины новой модификации. Таких машин не было на Халхин-Голе. Авиационная промышленность Японии мгновенно среагировала на потребности армии. И-98 был великолепной современной машиной, покрытой тонким дюралюминиевым листом, оснащенной четырьмя пулеметами, тремя средними и одним тяжелым типа «Кольт» с мощным 14-цилиндровым двигателем двурядная звезда в скрупулезном японском исполнении. Наши «чижики» в погоне за японским монопланом по свече могли преследовать его только первые 250 метров вверх, а потом мотор терял мощность и захлебывался. Приходилось переворачиваться через крыло и становиться в горизонтальный полет на виражи и болтаться, как … в проруби, ожидая, пока японец, вышедший со своей свечой на высоту более 1100 метров, осмотрится и наметит новую жертву для своего стремительного клевка с большой высоты. После взлета, набрав примерно 4000 метра высоты, мы развернулись, чтобы атаковать противника из верхнего эшелона, имея солнце за спиной, и устремились к месту воздушного боя, который уже начинался. Над аэродромом крутилась огромная карусель истребителей, гонявшихся друг за другом. Японцы следовали своей прежней тактике – нижняя группа вела воздушный бой на виражах и в боевых разворотах, а верхняя крутилась, выискивая себе жертвы для атаки на пикировании. Наша эскадрилья, разбитая на две группы по пять самолетов, атаковала нижнюю группу противника с двух сторон. Гриша Воробьев завел пятерку слева, я справа. Японская карусель рассыпалась и бой приобрел хаотичный характер. Мы вели его по принципу папы: один атакует, другой прикрывает. Японцы же действовали по принципу коллективной ответственности: верхние прикрывали нижних. Японский способ ведения боя оказался заметно эффективнее. Итак, наступил, пожалуй, главный момент в жизни летчика-истребителя – воздушный бой с противником. Это всегда вопрос жизни, победить или быть побежденным, жить или умереть, на который нужно давать ответ, не откладывая. Ручка сектора газа мотора отдана до упора и двигатель дрожит, отдавая все, что может; руки пилота на гашетке спуска пулемета; сердце бьется в бешеном ритме, а глаза ищут цель. Это на учениях смотрят в трубку тубы с прицела, а в бою стрельба из пулемета ведется по-охотничьи – направляешь нос самолета на противника и открываешь огонь, делая поправку по ходу полета трассирующих пуль, да не забывай почаще вертеть головой, заглядывая под хвост своего самолет – не появился ли там противник? Иногда меня спрашивают, как вышел живым из многолетней воздушной мясорубки? Ответ прост: не ленился вертеть головой, благо шея у меня короткая и голова вертится легко, как башня у танка. Я всегда видел в воздухе противника и мог хотя бы примерно предугадать его маневр, да и, видимо, родители дали мозги, которые могут постоянно держать в себе всю картину воздушного боя. Сначала царил полный хаос и стрелять приходилось наугад. Потом мое внимание сосредоточилось на секретаре нашего эскадрильного партбюро Иване Карповиче Розинке, который, выбрав себе цель, отважно атаковал ее в пикировании и, догнав самолет противника, открыл огонь из четырех пулеметов. Самолет японца охватило пламя, он рухнул на землю, превратившись в огненный шар. Но верхний эшелон японцев крутился недаром. Когда Розинка выводил свой самолет из пикирования, его атаковали сразу два японских истребителя и первыми же очередьми подожгли «чижика». Попадание было настолько точным, а бензиновые баки настолько полными, что «чижик» не долетел даже до земли. Огненный факел, в который он превратился, оборвал свой путь примерно на высоте полкилометра. Не знаю, был ли ранен Иван Карпович или просто не сумел выпрыгнуть из вспыхнувшей машины, но в эти мгновения он нашел в небе Китая свою огненную смерть. Розинку любили в эскадрилье. Это был спокойный, рассудительный, толковый пилот. У него осталась семья. Я вздрогнул от жгучей обиды, видя гибель товарища, и устремился в сторону одного из японцев, сбивших его. По обычной манере японца, поставив самолет свечой, он выходил из атаки, набирая высоту, как раз мимо пары, где я был ведущим. Ведомым был Саша Кондратюк. Я пошел на сближение с японцем, выходящим из атаки и атаковал его из очень удобного положения – сбоку, когда он летел вертикально, обращенный ко мне макушкой головы под плексигласовым колпаком, которыми были оснащены японские «98». Я хорошо видел летчика и открыл огонь немного раньше. Японец влетел в огненную струю и вспыхнул как факел. Сначала бензин плеснулся на левое крыло – видимо, пули попали в бензобак и плоскость сразу охватило пламя, оканчивавшееся шлейфом дыма. Японец в горячке еще метров двести выполнял свечу, но потом перевернулся через крыло и встал в горизонтальный полет, потянул свой охваченный пламенем самолет на восток в сторону своего аэродрома. В бою не до любопытства, впрочем, естественного – что же случилось с противником? Мое внимание переключилось на других японцев, а китайские наблюдатели с земли докладывали потом, что японский «фити» – самолет не дотянул до линии фронта, у него отломилась плоскость и летчик покинул самолет, спустившись на парашюте. Китайцы захватили японца и привезли его на аэродром. Узнав об этом, мы уже вечером после боя стали просить главнокомандующего ВВС Китая, который прилетел вслед за нами на аэродром, показать пленного пилота. Джао Джоу сначала выкручивался, объясняя, что он сидит в каком-то сарае, а потом стал нам объяснять, что пилота, в общем-то, уже нет, а нам покажут его обмундирование. Принесли какую-то бедную одежонку и тапочки на толстом войлоке со шнурками. Как мы узнали позже, аэродромная китайская прислуга по китайскому обыкновению взяла японца за руки – за ноги и по команде «ай-ца-ли» — «раз, два, взяли» разорвала его на части. Страшная штука война. Судя по его воздушным маневрам, японец был хороший пилот и смелый парень, которому не повезло, что могло случиться с любым из нас. Но и китайских крестьян, одетых в солдатскую форму, которых японские пилоты убивали десятками тысяч, тоже можно было понять. На войне не бывает абсолютно правых и абсолютно невиноватых. Во всяком случае, эта история оставила у меня на душе тяжелый осадок…».

 

 Японцы воевали грамотно, не числом, а умением. Но самое, наверное, сильное впечатление из того, что написал в своей книге Панов, это звездный налет на Сталинград. Если вы помните, в одной из предыдущих программ мы с Виталием обсуждали этот налет, в ходе которого еще в августе 42-го года город фактически выгорел полностью, и так получилось, что Панова в день звездного налета перевели из одного полка в другой, в полностью разбитый полк, который был на левом берегу Волги и в котором Панову предстояло занять должность комиссара полка. В этой должности он совершил 450 боевых вылетов только к 43-му году и сбил к этому времени более 10 самолетов лично. Как Панов сам вспоминал, он был редкий экземпляр того, что называется «летающий комиссар». Ну, вернемся к его книге и к этому событию о том, как все это происходило. Происходило это следующим образом:

 

 «Мои раздумья были не из веселых. Согласно расчетам, получалось, что в ночь с 22 на 23 августа 42-го года немецкие танки, оказавшиеся под Сталинградом, прошли по степи 90 километров от Дона до Волги, а если дело пойдет дальше такими темпами… За невеселыми раздумьями наступил вечер. Багрово-красное волжское солнце уже почти касалось земли своим диском. Честно говоря, я подумал, что приключения этого дня закончились, да не тут-то было. Над Сталинградом раздался хриплый завывающий рвущий душу сигнал сирен воздушной тревоги и сразу же над городом появилось десятка полтора истребителей дивизии ПВО под командованием полковника Ивана Ивановича Красноюрченко, моего старого знакомца еще по Василькову. Золотая геройская звезда, полученная им в Монголии, которую Иван Иванович буквально выскандалил, демонстрируя пластинки с маркировок, снятые со сбитых японских самолетов, помогала ему всю войну быть на втором плане боевых действий, умело разделяя славу и создавая впечатление, но ни рискуя при этом головой – тоже своего рода искусство. Но на этот раз от дивизии Красноюрченко трудно было ожидать чего-нибудь путного по той простой причине, что парад его дивизии ПВО Сталинграда в воздухе очень напоминал смотр образцов давно списанной советской авиационной техники. Удивительно, как весь этот музейный хлам, на котором летчики гробились, даже когда он был новый, мог держаться в воздухе. Если на фронт все-таки стремились давать Яки и Лаги, Миги последних выпусков, то среди жужжавшего в небе Сталинграда хлама дивизии Красноюрченко я даже заметил «грозу пилотов» И-5 33-го года выпуска. Были там И-153, И-15, И-16 и устаревшие английские истребители «Харрикейн». Да и тактические действия истребителей ПВО Сталинграда напоминали какую-то клоунаду в цирке шапито: они тарахтели над центром города, поднявшись тысячи на 4 метров и летали парами, в то время как грозный сомкнутый строй немецких бомбардировщиков Ю-88 и «Хенкель-111» под прикрытием истребителей Ме-109, не обращая внимания на всю эту клоунаду, спокойно проследовал на юг Сталинграда в Бекетовку, где размещалась главная городская электростанция. По ней немцы и ухнули свой бомбовый груз. Земля закачалась. Видимо, легли тонные бомбы. Свет по всему городу погас, а над южной окраиной стали подниматься густые черные клубы дыма от грандиозного пожара. Видимо, горели запасы мазута на электростанции. Бомбардировщики противника перестроились и принялись спокойно уходить от цели. Истребители к ним даже не приблизились, продолжая свою воздушную клоунаду, а очевидно неопытные зенитчики стреляли крайне неудачно. Горящие осколки, сыпавшиеся на крыши домов, явно грозили убить больше своих, чем немцев. Когда я, взвалив на спину свой вещевой мешок с летной амуницией – комбинезон, унты, шлем и прочее двинулся в сторону переправ, немцы, выстроившись по три девятки, продолжали налет на город со всех сторон. С интервалом в минута-полторы две группы бомбардировщиков по 27 самолетов каждая наносили удары по знаменитым сталинградским заводам, которые строили, вырывая кусок хлеба изо рта умирающих от голода крестьян. Вскоре огромные пожары поднялись над тракторным заводом, заводом «Баррикады», «Красный Октябрь». Но самым страшным было то, что у немцев, которые совершили в те сутки более 2 тысяч самолетовылетов с удобно расположенных возле Сталинграда аэродромов Миллерово, Котельниково, Жутово и других, явно хватало бомб и для уничтожения города. Примерно через полчаса они подожгли огромные емкости с нефтью на берегу Волги и прекрасно осветив город этими колоссальными факелами принялись класть по жилым кварталам бомбовые ковры из осколочных и зажигательных бомб. Город мгновенно превратился в сплошной огненный костер. Это был знаменитый звездный налет немецкой авиации на Сталинград 23 августа 42-го года, в адском огне которого я, свежеиспеченный комиссар авиационного полка, пробирался к волжским переправам через горящие кварталы. Ужасней картины мне не приходилось видеть за всю последующую войну. Немцы заходили со всех сторон – сначала группами, а потом уже одиночными самолетами. Среди ревущего огня в городе появился какой-то стон и будто бы подземный гул. Истерически рыдали и кричали тысячи людей, рушились дома, рвались бомбы. Среди ревущего пламени дико выли коты и собаки. Крысы, выбравшись из своих укрытий, метались по улицам. Голуби, поднявшись тучами, хлопали крыльями, встревоженно крутились над горящим городом. Все это очень напоминало Страшный Суд, а, возможно, это были проделки дьявола, воплотившегося в образе плюгавого рябого грузина с округлым задом лавочника. Стоило только появиться чему-либо, связанному с его именем, как сразу же гибли миллионы людей, все рушилось, горело и взрывалось. Город дрожал, как будто оказался в жерле извергающегося вулкана. Нужно отдать должное героизму мужиков-волгарей. В этом гигантском костре они не растерялись и действовали, как русские мужики на пожаре – энергично, смело и ухватисто. Вытаскивали из горящих домов людей и кое-какой скарб, пытались тушить пожары. Хуже всего приходилось женщинам. Буквально обезумев, растрепанные, с живыми и убитыми детьми на руках, дико крича, они метались по городу в поисках убежища, родных и близких. Женский крик производил не менее тяжелое впечатление и вселял не меньше ужаса даже в самые сильные сердца, чем бушующий вокруг огонь. Дело шло к полуночи. Я пытался пройти к Волге по одной улице, но уперся в стену огня. Поискал другое направление движения, но результат был тем же. Пробираясь между горящими домами в окнах второго этажа горящего дома я увидел женщину с двумя детьми. Первый этаж был охвачен пламенем и они оказались в огненной ловушке. Женщина кричала, просила спасения. Я остановился возле дома и закричал ей, чтобы она бросала мне на руки грудного ребенка. После некоторого раздумья она завернула младенца в одеяло и осторожно выпустила его из своих рук. Я удачно подхватил ребенка на лету и положил в сторону. Затем удачно подхватил на руки пятилетнюю девочку и последнюю пассажирку, мать этих двоих детей. Мне было 32 года. Я был закален жизнью и неплохо питался. Сил хватало. Для моих рук, привыкших к штурвалу истребителя, этот груз не составлял особенных проблем. Едва я успел отойти от дома, где выручал женщину с детьми, как откуда-то сверху из огня с яростным мяуканьем на мой вещевой мешок приземлился большой рябой кот, сразу же яростно зашипевший. Животное находилось в таком возбуждении, что могло сильно поцарапать. Покидать безопасную позицию кот не стал. Пришлось стащить мешок и прогнать с него кота, вцепившегося когтями в политическую литературу…».

 

 Дальше он описывает, как происходила переправа и, собственно говоря, описывает, как он продолжал спасать людей из пожарищ, продвигаясь в сторону пристани. История, конечно, очень и очень печальная. Вот, что он пишет, как он увидел город во время переправы:

 

 «С середины реки мне в полном масштабе стал виден размер наших потерь и несчастий. Горел огромный промышленный город, протянувшийся вдоль правого берега на десятки километров. Дым пожарищ поднимался на высоту до пяти тысяч метров. Горело все то, ради чего мы десятилетиями отдавали последнюю рубашку. Ясно было, в каком настроении я находился. 2-й истребительный авиационный полк в это время отсиживался в кустах на берегу Волги и находился в достаточно плачевном, как материальном, так и моральном состоянии. 10 августа 42-го года на аэродроме Ворапоново, где я оказался на следующий день и увидел летное поле, изрытое воронками от бомб, немцы неожиданно на земле захватили этот полк и нанесли по нему бомбовый удар. Погибли и люди, и часть самолетов была разбита. Но самым серьезным уроном было падение боевого духа личного состава полка. Люди впали в депрессию и, перебравшись на восточный берег Волги, укрылись в зарослях лозы в междуречье Волги и Ахтубы и просто лежали на песке. На протяжении целых двух суток никто даже не предпринимал никаких попыток раздобыть продовольствие. Именно в таком настроении у фронтовиков заводятся вши и по-глупому погибают хорошо оснащенные подразделения…».

 

 Когда Панов стал интересоваться, как бы добыть самолеты для его полка, ему сообщили, что в хрюкинской армии он является шестым истребительным полком в очереди, который стоит на получение самолетов, еще пять полков были безлошадными, и ему также сообщили, что вы не единственные полки и не единственные армии, которые нуждаются в самолетах, поэтому какое-то время полк находился на земле. И только через несколько месяцев им выдали десятка полтора Як-1, которых явно было недостаточно для того, чтоб оснастить полк целиком. Но тем не менее воевать они начали и воевали они очень достойно, то есть это был не маршальский полк, не элитный полк, это были обычные работяги войны, которые в основном летали на прикрытие штурмовиков и бомбардировщиков, а если им удавалось сбить хотя бы один «Мессершмитт», это считалось достаточно серьезным делом. Вот, что Панов пишет о Яке:

 

 «По-прежнему сохранялось преимущество немецкой техники. Самолет Ме-109 развивал скорость до 600 км, а наш самый современный Як всего до 500, а, значит, не догонял в горизонтальном полете немца, что мы хорошо видели, наблюдая за воздушными боями над Сталинградом с противоположного берега. И, конечно, очень заметна была неопытность наших пилотов. Однако в случае, если в поединок с немцем вступал наш опытный ас, то ему удавалось довольно удачно использовать преимущества нашей машины в маневре».

 

 Это одно замечание по поводу Яка. Другое – это то, насколько прочным самолет Як был с точки зрения конструктивной. Как-то в полк, в котором служил Панов, приехал Маленков:

 

 «Маленков позвонил секретарю обкома партии в Куйбышеве и тот нашел способ подвезти его к Сталинграду. Действительно, скоро нам стали выдавать хороший гуляш, гарниром к которому служила, — о, чудо! — настоящая, не мороженая, как раньше, картошка. Еще Маленков вроде бы нас немного журил: «Часто наблюдаю воздушные бои над Сталинградом, но больше падают наши самолеты, охваченные пламенем. Почему так?». Здесь уж все летчики заговорили, перебивая друг друга – Маленков будто кровоточащей раны коснулся. Пилоты объясняли, что давно было всем известно: немецкие алюминиевые истребители летают на 100 километров быстрее, чем Як, а нам даже пикировать нельзя, больше чем на скорости 500 км, иначе отсос воздуха с верхней части плоскости сдирает с нее обшивку и самолет разваливается, раздеваясь клочьями. Мне дважды приходилось наблюдать подобное в воздушных боях. Один раз – под Сталинградом, другой раз – над Ростовом. Наши ребята, стремясь показать «мессерам» кузькину мать, увлеклись и просто забыли о возможностях наших «гробов». Оба летчика погибли. Особенно трагически выглядело это в Ростове. Як-1 подбил «мессера» на высоте 3 тысяч и, увлекшись, кинулся догонять немецкую машину на пикировании. «Мессер» уходил на бреющий полет на скорости 700-800 км в час. Скоростная алюминиевая машина, проносясь мимо нас, выла и свистела, как снаряд, а Як-2 нашего парня принялся разваливаться прямо в воздухе, сначала лохмотьями, а потом по частям. Пилот всего на полсекунды опоздал покинуть самолет, парашют не успел раскрыться и он ударился о пятиэтажку общежития завода «Россельмаш». Сюда же упали обломки самолета. А Маленков спрашивает, будто в первый раз об этом слышит. Он благостно поулыбался и туманно пообещал, что «самолеты будут с большой скоростью, меры принимаем». Ждать этих мер пришлось до самого конца войны…».

 

 Вот такие у него воспоминания о самолетах, на которых он провоевал до самого конца. Очень любопытное замечание у Панова и по поводу «лаптежника» «Юнкерса-87 Штука», которых в наших мемуарах, которые выходили в советское время, сбивали буквально пачками. Тут надо бы сказать, что «Юнкерсов-87» за войну выпустили порядка 4 тысяч, а Ил-2 выпустили более 35 тысяч. При этом 40% потерь нашей авиации составляли именно штурмовики. По поводу Ил-87:

 

 «Иногда точность была такой, что бомба попадала прямо в танк. При вхождении в пикирование, Ил-87 выбрасывал из плоскостей тормозные щитки, которые кроме торможения производили еще ужасающий вой. Эта вертлявая машина могла использоваться и как штурмовик. Имея 4 пулемета, а сзади крупнокалиберный пулемет «Натуреле» подступиться к «лаптежнику» было не так то уж и просто. Весной 42-го года под Харьковом над селом Муром стрелок «лаптежника» едва не сбил мой истребитель. Вместе с группой истребителей и две эскадрильи, которых я привел для прикрытия наших войск в районе Мурома, я встретил над позициями нашей пехоты 5 «лаптежников». Хотел развернуть свою группу для атаки, но когда оглянулся, за мной никого не обнаружил. Я оказался один на один с ними. Проклятые каракатицы не упали духом. Они оставили в покое нашу пехоту и, развернувшись, пошли на меня в атаку, открыв огонь сразу из всех своих 20 пулеметов. К счастью, расстояние было таким, что трассы, вырывавшиеся вместе с дымом из дул пулеметов, загибались, не долетая, теряя убойную силу метрах в 10 ниже меня. Если бы не это везение, они бы разнесли мой фанерный мотылек вдребезги. Я мгновенно резко бросил самолет вверх и вправо, уйдя из зоны огня. Это выглядело, как если бы собравшиеся вместе лоси принялись гоняться за охотником. Выйдя из атаки со снижением, «лаптежники» перестроились и опять принялись бомбить наши войска…».

 

 Вот такие воспоминания. Есть у Панова воспоминания о том, как два наших полка были вывезены на немецкие аэродромы, мягко говоря, не очень квалифицированными штурманами. Очень много воспоминаний о быте, жизни…

 

 Теперь перейдем к вашим сообщениям. «Большое спасибо за информацию о книге и за весь цикл передач. Ольга». Ну, не за что, стараемся.

 

 Елена, Москва: «Ну что же вы так скромно – не все были трусами летчики. Говорите прямо, что все наши летчики трусы и негодяи были. Как хорошо, вы теперь можете цитировать не только труды немецких летчиков, но и львовского. Тоже нашли одного, как говорится, с больной головой, на здоровых наших летчиков плевать». Прочитайте книгу, потому что он описывает фантастические подвиги людей, которых не отметили никакими наградами и которые зачастую гибли из-за совершенно идиотских приказов.

 

 Татьяна, Москва: «Фактор внезапности нападений и нехватки самолетов в первые месяцы войны сбрасывать нельзя. Хотелось бы, чтобы либерально настроенные историки и журналисты критиковали, но не очерняли огульно исторические факты». Вы знаете, на момент нападения немцев на Советский Союз у нас преимущество в авиации было приблизительно семикратное.

 

 «Большое спасибо вам за вашу передачу». Да.

 

 «Повторите, пожалуйста, автора и название». Дмитрий Панов «Русские на снегу или судьба человека на фоне исторической метели».

 

 «Дмитрий, а можно ли достать эту книгу у нас? Ведь держите же вы ее в руках. Кирилл, Санкт-Петербург». Вы знаете, она мне тоже досталась чудом, мне ее привезли с Украины.

 

 «В мае в тематической передаче не было упомянуто формирование на Волге 16-й воздушной армии. Мой отец Журавель Александр Пантелеевич, пилот-истребитель, воевал на Яках от Сталинграда до Берлина, упомянут в книге «16-я воздушная армия». К сожалению, автор послания не представился.

 

 «Дымарскому. Виталий, сердечное вам спасибо вам за ваши передачи и особенно за книгу Дмитрия Панова». Вообще-то я Дмитрий Захаров.

 

 «Мой муж родился в Сталинграде, а воевал в Белоруссии. Его уже нет на свете, его догнала война. Низкий поклон от вдовы солдата».

 

 «Что в данных воспоминаниях мы не знали раньше? Банально. Про японцев не слышал, а все остальное не новость. Юрий. Конечно, дополнительных источников много не бывает». Вы знаете, для меня самым, наверное, сильным элементом, частью этой книги, было описание звездного налета на Сталинград, потому что действительно город погиб почти полностью и, главное, Панов объяснил в книге то, что я не очень понимал – почему пожар был столь стремительным. Ведь Сталинград, это же, по сути, дореволюционный Царицын, и основные каменные здания, которые там имелись, это, собственно, заводы, которые были построены в годы первых пятилеток. Жилой фонд-то города оставался по-прежнему деревянный, тот самый, который был до 17-го года и, соответственно, город сгорел просто как факел, молниеносно. Ну и, конечно, как Панов пишет, это было самое ужасное, что ему приходилось видеть за все годы войны.

 

 «Зачем ложь? Японцы никогда не убивали тысячи китайцев. А, в общем-то, эта книга очередная туфта после ста лет окончания Великой Отечественной войны. Ура. Дима». Товарищ подписался Правдин. Ну, наверное, вам виднее. Панов-то, собственно говоря, все это на своей шкуре выстрадал и все это пережил.

 

 «В какие годы написаны мемуары Панова? Смело он о Сталине пишет. Леша». Вы знаете, книга, во всяком случае издание этой книги, которая мне досталась, оно 2003 года. Естественно, что в это время он уже мог бы писать.

 

 «В какие дни недели выходит ваша передача? Вадим, Томск». Ну, вот, собственно, она по понедельникам выходит.

 

 Такие вот мемуары у Дмитрия Пантелеевича Панова. Есть очень много описания того, как складывался наземный быт летчиков, психология людей. В частности, он пишет очень интересно о своих сослуживцах, о том, кто как воевал, и к числу таких капитальных бед нашей армии и нашей авиации он относит два фактора: это, как он пишет, командование, которое зачастую было таким, что Гитлеру было бы в самый раз вручать этим горе-командирам немецкие ордена, это с одной стороны; с другой стороны, на фоне боевых потерь, колоссальные потери наши войска несли еще из-за употребления алкоголя, вернее, жидкостей на спиртовой основе, которые, в общем-то, употреблять в качестве алкоголя было нельзя. Причем у Панова описано несколько случаев, когда, в общем, хорошие, толковые и ценные люди погибали именно потому, что выпивали то, что принимать внутрь в качестве горячительного нельзя категорически. Ну и, как правило, если выпивают, то не в одиночку и, соответственно, это три, пять, иногда даже больше человек погибали из-за отравления алкоголем.

 

 Вот кто-то пишет: «Книга отличная. Как китайцы порвали – я в шоке. Алена. Тольятти». Ну, знаете, эту книгу стоит прочитать всю, там много от чего можно оказаться в шоке.

 

 «Можно ли скачать эту книгу в Интернете. Очень понравилось. Спасибо, с уважением, Андрей». Вы знаете, не готов сказать, можно ли ее скачать в Интернете, поскольку я не очень хорошо знаком с украинскими сайтами, где могла бы быть выложена эта книга.

 

 Юрий: «Ну, Сталинград. А Дрезден под союзниками? Не дореволюционный и не сплошь деревянный? Просто правильно организованный процесс войны». Вы знаете, по числу жертв, никто не знает на самом деле точного числа жертв среди мирного населения после звездного налета в августе 42-го года, и я не уверен, что кто-либо озадачивался вопросом поисков точных данных по количеству погибших. Ну, мы говорили об этом в одной из предыдущих программ и, собственно говоря, этот вопрос по-прежнему остается открытым. Я думаю, что в каждой программе, хотя бы 5-10 минут мы будем посвящать тому, что цитировать мемуары тех, кто выжил, и мемуары которых вышли в последние годы, потому что, допустим, для меня были большим открытием мемуары Дмитрия Лозы «Танкист на иномарке», где он описывает, как воевал на «Шермане». Ну, «Шерман», вроде бы очень высокий, очень неказистый танк, и, тем не менее, экипажи очень любили эту машину, и объяснения этому у Лозы даны достаточно исчерпывающие. Помимо эргономики, помимо того, что все было организовано так, чтобы танкисту было удобно воевать, у «Шермана» было одно колоссальное преимущество перед всеми нашими танками: у него не детонировал боезапас. Как американцы сумели этого добиться, вопрос достаточно сложный. Ну, я думаю, что Лозу мы процитируем в одной из последующих передач, он просто описывает, как лежал под своим подбитым «Шерманом» и ждал, когда начнут взрываться снаряды, а боезапас достигал почти 100 снарядов, ну и, соответственно, можно представить себе, что произошло бы с экипажем. Снаряды хлопали, то есть в них взрывался порох, в гильзах, но боевая часть снаряда не взрывалась. Как мне приходилось читать, на снаряде у американцев был поясок, который срывался только прохождения снаряда через канал ствола пушки, и только после этого снаряд становился на боевой взвод. А во время сгорания пороха и выбрасывания снаряда из гильзы во время пожара танка он на боевой взвод не становился и, соответственно, не взрывался.

 

 Кирилл, Санкт-Петербург: «А по поводу внезапности и превосходства немцев в 41-м пусть сомневающиеся почитают Марка Солонина».

 

 «Скажите, где можно купить эту книгу? Лена». Лена, к сожалению, не знаю, где ее можно купить. Хорошо было бы, если бы ее издали и в Российской Федерации.

 

 «Во Львове эта книга на русском? Это невероятно. А что за издательство? Книга зацепила. Спасибо. Марина». Издательство называется «Сполом». Не знаю, что это значит на украинском. Львов, 2003 год.

 

 «Повторите, пожалуйста, название и автора. Борис». Дмитрий Панов «Русские на снегу». На обложке нарисован 110-й «Мессершмитт» и Як-3, на котором летал Георгий Нефедович Захаров, командир 303-й истребительной авиадивизии. Не знаю уж, почему нарисовали его самолет, да ладно, все равно хорошо.

 

 Кстати говоря, очень интересно Панов пишет и о 110-х «Мессершмиттах». Это двухмоторные истребители-бомбардировщики, которые не самым удачным образом показали себя во время битвы за Британию, и в дальнейшем были переведены в ночную авиацию в качестве перехватчиков или в качестве легких бомбардировщиков и штурмовиков. Так вот Панов развенчивает миф о том, что 110-й был легкой добычей. Он описывает, как ему приходилось сталкиваться со 110-ми в сталинградском небе, а учитывая, что у него было два мотора, то опытные пилоты убирали газ с одного, добавляли на другом тягу и разворачивали его фактически, как танк, на месте, а учитывая, что у него было 4 пулемета и 2 пушки в носу, когда такая машина поворачивалась к истребителю носом, ничего хорошего ждать не приходилось.

 

 «Очень хочу прочитать книгу, подскажите, где купить». Не знаю, где купить, не знаю, где достать. Вот процитировал по тому, что удалось.

 

 «Видимо такие, как этот Валентин, стояли в заградотрядах, родину «защищали». Это, видимо, о Валентине, который по поводу Цены Победы. Не знаю, не берусь комментировать.

 

 «Вы положите текст книги в Инете? Дмитрий». Дмитрий, тут тысяча страниц. Я не знаю, кто сможет взять на себя такой титанический труд, чтобы перепечатать эту тысячу страниц и выложить, а сканировать тысячу страниц – вы тоже, понимаете, занятие не самое простое.

 

 У нас осталось немножко времени на телефонные звонки. Телефон для слушателей сегодня другой, 363-36-59. Алло, добрый вечер.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Я слышал отзывы американских танкистов о «Шермане», по телевизору показывали просто, старый танкист рассказывает. «Шерман» взрывался от малейшего попадания, даже от самого незначительного попадания «Шерман» загорался. Они очень плохого мнения были о «Шерманах».

 

 Д. ЗАХАРОВ: Ну, а вот Дмитрий Лоза, который сменил несколько модификаций «Шерманов» с 42-го по 45-й год, он закончил воевать в Вене, был очень высокого мнения об этой машине, потому что ему пришлось лежать под горящим «Шерманом», у которого боезапас не детонировал. И это был не единственный случай. То есть он очень хорошо знал эту машину, просто, как любым оружием, им нужно было уметь пользоваться. Если хотите, найдите книгу, она называется «Танкист на иномарке», Дмитрий Лоза. Уж, наверное, он знал, о чем пишет.

 

 «А что же немцы идеальные такие были, а наши – нет? Снова Алена, Тольятти». Ну, я не знаю, что вы имеете в виду.

 

 «Сколько самолетов сбил Панов? Какие имел награды и звания?». Вы знаете, он сбил больше десятка самолетов. Собственно говоря, его представляли к званию Героя Советского Союза, но поскольку он был летающий комиссар, то не летающие комиссары помогли ему Героем Советского Союза не стать. Все остальные награды, то есть ордена Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, Великой Отечественной войны он получил, потому что этим его обнести просто не могли.

 

 Он описывает достаточно любопытный момент, когда один из не летающих комиссаров, причем комиссар не полка, а дивизии всячески учил Панова как жить. На что Панов ему сказал: «Давай сядем на Як-7 в спарке и слетаем в бой, вот ты мне во время боя сзади и будешь объяснять, как надо воевать». – «Ты хочешь обезглавить политотдел дивизии», — возмутился не летающий комиссар, найдя замечательную мотивацию того, почему он не совершил ни одного вылета за годы войны. И таких людей Панову приходилось встречать, что называется, пачками. Еще звонки. Алло, слушаю вас.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Николай, Москва. Насчет вашей передачи, насчет вот этой книги. Ну, человек, который писал эту книгу, слабо вообще знает авиацию, потому что у меня перед глазами книга «Вооружение самолетов» издания 40-го года. Истребитель Японии, сделанный по лицензии Англии И-93…

 

 Д. ЗАХАРОВ: В данном случае речь шла о И-98.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: И-98, прекрасно. Вооружение: два синхронных пулемета. Представляете, что это такое?

 

 Д. ЗАХАРОВ: Ну да, представляю.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Через винт. Второе, Ме-109. Ну, это серьезная машина, там масса вариантов вооружения…

 

 Д. ЗАХАРОВ: И масса вариантов двигателей.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Да, да, конечно. Но Ю-87, которые сбивали над Сталинградом самолеты, это смешно.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Да нет, ну, понятно, смешно. Естественно, смешно. Подполковник, который провоевал войну с 41-го по 45-й год. Это все смешно, это понятно.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Нет, нет. Комиссар, это во-первых. Во-вторых, если уж он летчик, то он должен знать вооружение Ю-87.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Вы знаете, очень многие наши летчики имели очень смутное представление о том, какие самолеты у противника.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Нельзя книги писать.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Ну вот писали же. И не он один. Совершенно не ориентируясь в технике, потому что Юнкерсов-87, я могу с вами вступить в длительную дискуссию…

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Два. Две модификации.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Да я вас умоляю. Была Юнкерс-87 от «а» до «г». «Г» были вооружены двумя 37-мм пушками, как вы, наверное, знаете.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Знаю.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Двигатели были тоже разные абсолютно.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Ну, это уже 43-44-й год.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Ну да. Но сейчас мы не будем вступать в полемику по поводу тактико-технических характеристик…

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Нет, тут вопрос другой, что война в Китае, И-15 человек назвал, это И-153.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Он называл там И-153.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Даже И-13 я слышал.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Вы знаете, нет идеальных книг, нету идеальных людей, но прочитать ее, я вас уверяю, стоит, потому что человек совершил больше полутысячи боевых вылетов и, наверное, не задаром хлеб жевал. Спасибо вам за звонок.

 

 «На чем летал Покрышкин? Евгений». В 41-м году Покрышкин летал на МиГ-3, который очень любил и который вывозил, когда его подбили, на грузовике и в конечном итоге был вынужден его сжечь, когда его уже нельзя было починить и вылететь из окружения. Потом он летал недолго на Як-1, а после до конца войны он летал на «Белл-Р39-Аэрокобра», которую тоже очень любил. Еще звонки. Алло, слушаю вас. Добрый вечер.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Добрый вечер. Олег из Тамбова. Скажите мне е-мейл свой.

 

 Д. ЗАХАРОВ: И что?

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Я не слышал, не успел записать. У меня много вопросов.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Так вы отправьте на «Эхо» и все, я получу. Спасибо.

 

 «Помню описание Кожедуба, когда встречные «Юнкерсы» без прикрытия истребителей становились в оборонительный бой. Андрей из Москвы». Ну, вы то же самое можете найти и у Покрышкина, и у кого угодно из летчиков еще. Немецкие бомбардировщики трусами не были, а Ганс-Ульрих Рудель, который совершил более тысячи боевых вылетов на Юнкерсе-87, по-моему, шесть или семь раз садился за линией фронта, чтобы вывезти своих товарищей, то есть для них это была достаточно традиционная практика. Кстати говоря, Рудель потерял за годы войны 16 самолетов и воевал вплоть до последних дней. Еще звонки. Алло, здравствуйте.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Это Дмитрий, Нижний Новгород. Такой вопрос небольшой. Зимой примерно я слышал передачу по радио Финляндии про бомбардировки 44-го года Хельсинки, который практически не пострадал от действий советской авиации. Насколько вообще те действия были сопоставимы со звездным налетом и как удавалось технически достигать такого при обороне? Спасибо.

 

 Д. ЗАХАРОВ: Вы знаете, я не готов говорить сейчас относительно бомбардировок Хельсинки, но зато могу сказать, что в результате бомбардировок Турку окончательная реставрация исторического центра города закончилась только, по-моему, к 67-му году – так хорошо его отработали, не знаю уж зачем и почему. Еще звонки. Алло, добрый вечер.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Добрый ночи. Валерий, Москва. Хотел бы небольшое уточнение по издательству, которое издало книгу Панова. Скорее всего, издательство называется «Полох».

 

 Д. ЗАХАРОВ: Сейчас, я просто не знаю украинский язык. Написано: «Сполом». Вот, извините, что написано, то написано. Алло, здравствуйте.

 

 СЛУШАТЕЛЬ: Андрей, Петербург. Прекрасная передача, спасибо огромное. Знаете, слушаю и думаю, все знают – сегодня услышал, кстати, по «Эху» – два миллиона тираж Гарри Поттера. Может быть, кто-нибудь из издателей возьмется все-таки, напечатает?

 

 Д. ЗАХАРОВ: Вы знаете, наверное, Панова бы стоило опубликовать, да и тиражи таких книг, как Лозы, книг, которые издает Артем Драпкин, наверное, тоже стоило бы делать больше. К сожалению, я должен закончить нашу передачу. Спасибо всем, кто слушал. До встречи через неделю, всего доброго.

 

Эфир передачи «Цена Победы» на «Эхе Москвы» от 30.07.2007

Невыдуманные истории про мужество

Истории прислал Антонов Виталий Александрович.

 

История каждой семьи это сюжет для романа.

 

Но это не роман, а правдивые истории о мужестве.

 

Шурка и самолет.

 

В конце лета 1943, над Смоленщиной, возвращался с успешно-выполненного задания двухмоторный самолет. До аэродрома оставались считанные минуты лета. Летчики были довольны и спокойны от чувства выполненного долга. Размеренно гудели двигатели, а перед самолетом бежала по земле его тень.

 

Вот тень пересекла Ерошинские луга, реку Вязьма и заскользила по мелколесью. Гул самолета не был неожиданным и поэтому, когда самолет приблизился, Шурка уже стоял спиной к раскидистому кусту, спрятавшись от надвигающейся опасности.

 

Эта остановка не входила в планы мальчишки, который шел к реке, чтобы, из подобранной на месте боя и предусмотрительно спрятанной от матери, винтовки трехлинейки постараться оглушить на мелководье несколько рыбин – плотвичек для ужина.

 

Конечно, для рыбалки военных лет лучше бы пригодилась граната или толовая шашка, но взрывчатка закончилась. Была винтовка и горсть желтых патронов. Причем,  одна обойма предусмотрительно заряжена в «магазин».

 

Самолет летел над «своей», занятой немецкими войсками территорией, но он летел над землей, на которой Шурка вырос и которая, на самом деле, была не немецкая, а его, Шуркина.

 

Возмущенный Шурка поднял винтовку и, когда машина скользнула над его головой, нажал спуск.

 

Выстрел грохнул и потерялся в шуме взревевших моторов. Там на высоте маленькая 9-ти граммовая пуля встретилась с тяжелым самолетом и нашла в нем уязвимое место. Самолет резко взмыл вверх, а Шурка рванул в овраг и спрятался, ожидая, что самолет развернется, разглядит на земле его фигурку и земля запылит  от пулеметных очередей.

 

Нет. Пилотам было не до охоты на мальчишку. Самолет не мог удерживать набранную высоту и заскользил к земле, стараясь дотянуть до аэродрома, до поселка Холм-Жирковский. Однако усилий пилотов и инерции машины хватило километра на три. Самолет прошел над Самыкиным — родной Шуркиной деревней, пересек поле и смог приземлиться на окраине соседней деревни — Княжино.

 

Пилоты нашли лошадь и уехали на аэродром. Для  круглосуточной охраны самолета прибыли шесть немецких солдат, которые несли свою службу до начала карательной операции против партизан. Поодиночке и группами партизаны прорывались из блокированных Вадинских лесов. Опасаясь партизанского гнева, немцы исчезли, предоставив местным мальчишкам возможность разбирать самолет на куски дюраля, мотки проволоки и массу других интересных предметов.

 

Литературный герой Василий Теркин за такой подвиг был признан героем, а смоленский мальчишка — Шурка, мой отец — Антонов Александр Павлович просто вспоминает, что в 14 лет сбил немецкий самолет.

 

Мужество Наташи Комаровой.

 

Немцы прорвали фронт севернее Смоленска, их мотострелковые части как стальной вал накатились от Духовшины на Батуринский район, проселками и большаками они расползались, опять сливались в колонны и рвались на восток.

 

В деревне Быково, в нескольких километрах от станции Канютино, лежали тяжело раненные. Не было ни машин, ни лошадей для их эвакуации.

 

Наши окровавленные и растрепанные части, сворачивали с «перерезанных» большаков, старались оторваться от врага. Была дорога каждая минута. Возможно, случится чудо, возможно в деревню заедет случайная полуторка, или обоз какой-то войсковой части и тогда, возможно, удастся спасти раненых, а пока оставалось надеяться только на чудо.

 

На околице деревни спешили окопаться несколько молодых солдат — оставленный для прикрытия комсомольский «заслон».

 

А там, в сельской школе, среди стонов, заскорузлых от крови бинтов и людской боли оставалась 19-летняя санитарка Наташа Комарова.

 

Поднимая дорожную пыль, к деревне мчались немецкие мотоциклисты. Когда они приблизились на полсотни метров, раздались винтовочные выстрелы, перевернулся передний мотоцикл, на другом мотоцикле немец упал лицом на ручной пулемет. Но против «заслона» наступали опытные вояки. За несколько секунд враг рассредоточился. Затрещали автоматные и пулеметные очереди и понеслись к нашим бойцам горячо жалящие пули, навылет пробивающие давно не стираные гимнастерки, новенькие звездочки на пилотках и молодые тела.

 

Путь в деревню был открыт…

 

Смерь, в образе немецких солдат, ворвалась в школу. Здесь вояки экономили боезапас. Раненных добивали расчетливо и не спеша. Наташа металась среди  раненных, загораживая их собой, хваталась за горячие столы автоматов, стараясь отвести их в сторону. Удары сильных мужских рук и кованых сапог сбивали Наташу с ног, но она вставала снова и снова, растрепанная, окровавленная своей и чужой кровью, выполняющая свой последний долг человека, медика и солдата. Вставала и опять заслоняла собой раненных, вставала, опять хваталась за автоматный ствол, пока не приняла в грудь пригоршню свинцовых пуль, пока не захлебнулась хлынувшей горлом кровью, пока хватало сил и жизни.

 

А теперь обращение для тех, кто прочитает этот рассказ. Для тех, у кого есть Нива или УАЗик. Кто будет путешествовать в Смоленских краях.

 

От станций Канютино или Игоревская железнодорожной ветки Сафоново-Владимирский тупик, полчаса езды до речушки со светлым названием Света. На горе за речкой — умершая деревня Быково. На краю разрушенная школа. Рядом со школой — могила Наташи в окружении ветхой и выгоревшей оградки, которую много лет назад просила сделать для дочери покойная мама Наташи. Я был у Наташи больше двадцати лет назад. Возможно, и ограда уже рухнула.

 

Проведайте Наташу, помяните, подправьте, оградку, подкрасьте маленькую пирамидку жестяного обелиска и гордитесь, что Вы, мы и она одной, Российской  крови.

 

Сердечная рана.

 

Я не знаю, есть ли на современных дорожных картах деревня Нивки. Она была недалеко от Быкова. Найдите следы бывшей деревенской улицы и закройте глаза.

 

1941 год. В России большая жара. И большая беда над Россией. По улице топот сотен ног. Идет колонна бойцов. Бывших бойцов. Идут русские пленные. Идут наши отцы, деды, прадеды. Идут солдаты, у которых вырвано из рук оружие.

 

Кто виноват? Чьи просчеты? В чем ошиблись они? Почему их сломила чужая сила?

 

НЕТ!!! ОНИ НЕ СЛОМЛЕНЫ!!!

 

Солдаты идут, идут, идут. Поток кажется нескончаемым. Пропыленный скорбный поток. Идут босые. Идут в разорванных гимнастерках. Идут в нательных рубахах. Идут обнаженные, потому, что рубахи разорваны для перевязки ран. От пыли и пота повязки не алеют свежей кровью. Они сухие и черные.

 

Сухие и черные, спекшиеся от усталости и жажды губы. Товарищ поддерживает товарища или незнакомого, но ослабевшего соседа по этой колонне.

 

Никто не падает и не остается лежать на дороге, дожидаясь вражеской пули.

 

Люди спаяны одной бедой. Ослабевшие, тяжело-раненные и умирающие лежат в телегах. Со скрипом, медленно катятся колеса телег по деревенской улице. Наши люди не скоты. Но сейчас они заменили тягловый скот. Они впряглись в телеги.

 

На коротких стоянках, когда можно было бы отдохнуть и забыться, они сплели из ивовых прутьев постромки. Они впряглись в телеги. Оборванные, израненные они везут своих товарищей. Они везут их по дороге смерти. И только смерть разлучит их. Разлучит, но не заставит изменить товарищам.

 

Вымершая деревенская улица. И только в огороде прильнула к забору девчонка, половшая огород. «Доченька, дай поесть»  просит кто-то из солдат и девочка хватает двумя руками ботву, вырывает из грядки и бросает в толпу через забор  молодую свеклу, морковку, картошку, Все, что подворачивается под руку. Солдаты подхватывают их на лету. Спасибо дочка… Колонна идет.

 

Колонна просит и благодарит. Девочка, как в тумане мечется по грядкам.

 

Скорее

 

Скорее. …

 

Когда Лида очнулась, колонны уже не было. Она с трудом поднялась с вытоптанной грядки и долго смотрела в ту сторону, куда ушли пленные.

Так у моей матери, тогда 12-летней девчонки, впервые случился сердечный приступ.

Ее тоже ранила война. В сердце.

Ранила, потрясла, но не испугала. Мужество пленных солдат, верных фронтовому братству, не может испугать…

О Дне Победы

О Дне Победы, точнее, о том, как его праздновали в больших городах, сказано много. Много снято кинолент, где гремит праздничный разноцветный салют, шумят многотысячные народные гулянья, люди целуются и обнимаются.

 

В российских деревнях и селах было по-другому. Смоленский поэт и писатель Михаил Иванович Сосенков, которому тогда было всего лишь 6 лет, так описал 9 мая 1945 года в его родной деревне: “Слово “Победа” в деревню принесли школьники. В этот день они не занимались, а после краткого собрания их распустили по домам. Вот они-то с криками “Победа! Победа!” и прибежали в деревню. Наши матери были в поле: выполняли норму — вскопать четыре сотки давно не паханной, затвердевшей земли. Несмотря ни на что, в деревне шел сев.

 

Школьники, вырывая друг у друга железяку, стали барабанить в висящую в центре бомбу. На звонок прибежали женщины. Добрая половина из них уже получила похоронки, но все-таки надеялись. Ученики принесли радость и шум школьного торжества, но женщины приняли это веселье как-то отрешенно и молчаливо.

 

После обеда все снова пошли с лопатами в поле, многих заменить уже было некому. Пожалуй, сейчас они это почувствовали еще сильнее. А норма была жесткая — вскопать лопатой четыре сотки”.

 

Это действительно был “праздник со слезами на глазах”…

 

В боях за освобождение Смоленщины от немецко-фашистских захватчиков бесстрашно сражались в небе французские летчики легендарного полка “Нормандия — Неман”. Одна из улиц в Смоленске названа в их честь.

 

Недавно преподаватель вуза пожаловался мне, как на семинарском занятии на его вопрос о том, что же такое “Нормандия — Неман”, почти все студенты хором ответили, что это столица страны где-то в Европе…

                         

                       

            Воспоминания о Великой Отечественной Войне.