Один год из жизни украинского политзаключённого – журналиста Артёма Бузилы
Молодого одесского журналиста Артёма Бузилу с самого начала его карьеры не покидали романтические настроения. Журналистику он всегда воспринимал как борьбу за правду, за что-то лучшее и светлое. И он изначально понимал, что в такой экзотической стране, как Украина, за подобные убеждения можно очень жестоко пострадать. Рассказывая в своих материалах о тех, кто подвергся политическим преследованиям после украинского государственного переворота в 2014 году, он восхищался этими людьми, но никогда не думал, что сам окажется в роли политического заключённого и проведёт почти год за решёткой. О том, что он пережил за 11 месяцев заключения, Артём рассказал газете «Совершенно секретно».
В 2014 году, уже будучи достаточно известным одесским журналистом, я не признал Майдан, открыто призывал тогдашнего президента Януковича разогнать бесноватую толпу, называл Европейский союз гибелью для Украины, а Таможенный союз – спасением. Свою позицию особо не скрывал и после свержения Януковича – поддерживал «русскую весну» в Одессе и на юго-востоке, продолжал сотрудничать с российскими СМИ и давать им комментарии, называл конфликт на Донбассе гражданской войной.
Осенью 2014-го года я возглавил достаточно резкое оппозиционное издание «Насправди» («На самом деле»). При этом украинских законов формально мы не нарушали, выступали с точки зрения территориальной целостности, даже публиковали свой основной контент на украинском языке. К весне 2015 года я оставался одним из немногих одесских журналистов, которые занимали столь однозначные антивластные позиции – нас можно было сосчитать по пальцам. В начале апреля 2015-го, после участия в одном из круглых столов в Одессе, где поднимался вопрос о национально-культурных правах Бессарабии (юг Одесской области), меня добавили на страницы печально известного сайта «Миротворец» с домашним адресом и телефоном. Стали поступать открытые угрозы со стороны радикалов, несколько дней я даже ночевал на другой квартире. Тем не менее неправым я себя не чувствовал и бежать не собирался
Добро пожаловать в «обезьянник»
29 апреля 2015-го в 6 утра ко мне в квартиру ворвалась группа вооружённого спецназа – около 40 человек. Дверь моя была выбита, меня самого повалили на пол, вручили уведомление о подозрении в сепаратизме (статья 110 Уголовного кодекса Украины) – и начали обыск. В течение 9 часов представителям спецслужб удалось подкинуть мне флэш-носитель и распечатанные в одном экземпляре листовки с картой Одесской области, отделённой карандашом от Украины. Это и послужило одним из формальных поводов моего задержания «на горячем».
Затем, отвлекая маму разговорами, меня вывели в отдельную комнату, где избивали в течение нескольких часов. Заставляли давать показания, что мои публикации были направлены против Украины, её суверенитета и территориальной целостности. А затем с кортежем из почти десятка автомобилей, как особо опасного преступника, повезли в здание одесского управления Службы безопасности.
Избиения, допросы проводились несколько дней. К своей чести, несмотря на сильный испуг и обещания эсбэушников меня выпустить, я не подписал протокол первого допроса, отказавшись что-либо комментировать, и меня благополучно отправили в изолятор временного содержания, «обезьянник». Там в одиночной камере я провёл почти неделю, до тех пор, пока суд 1 мая не избрал мне меру пресечения – содержание под стражей. Затем Апелляционный суд Одесской области подтвердил решение суда первой инстанции отправить меня в следственный изолятор. С трудом пытаясь собрать свои мысли, меряя бесконечными шагами камеру, куря одну сигарету за другой, я пытался осознать, что мне предстоит долгий путь. Путь политзаключённого. В свои 25 лет.

Сначала всё кажется приключением
Итак, приблизительно через 7 дней меня перевезли в следственный изолятор.
Конечно, попадая в СИЗО, ты в первую очередь боишься, так сказать, знакомства – как себя изначально вести в камере, здороваться, кому подавать руку и так далее. Кажется, даже со слов уже сидевших невозможно понять, как правильно подать себя. К счастью для меня, в одесском СИЗО за политическими заключёнными был закреплён отдельный корпус, где содержали почти исключительно «сепаратистов», «террористов», «госизменников» и т. п. Поэтому я минул сложный для «обычных» заключённых этап проверки и психологической социализации. Люди, с которыми мне пришлось столкнуться, оказались представителями, грубо говоря, того же мира, что и я – предприниматели, рабочие, студенты, те, кто так же как и я, был не согласен с режимом и поплатился за этой свободой.
Первый месяц в тюрьме вообще пролетает как две минуты: новая обстановка, новые знакомства, привыкание к новому быту и распорядку дня – поначалу ты вообще не понимаешь, что попал за решётку и надолго. Нахождение под замком кажется забавным приключением, которое вот-вот закончится. Но с каждым проведённым днём приходит понимание, в какой ситуации оказались ты и твои близкие.
Стандартное число находящихся в камере – 3–5 человек. Один раз в месяц-два происходят перемещения – кого-то переводят из одной камеры в другую, кого-то отпускают, отправляют в лагерь и тому подобное. Лучше всего, если удаётся сбиться и подружиться с группой людей в таком количестве и затем попросить администрацию оставить вас в одной камере. У меня такая компания сложилась за последние 4 месяца пребывания в СИЗО, и я очень благодарен этим парням за проведённое вместе время.
Ссоры в тюрьме, к сожалению, возникают часто. И по самым мелким поводам. Это объясняется даже не вспыльчивым характером человека, а замкнутым пространством. Ведь если на свободе люди ссорятся друг с другом, они просто могут разойтись, даже в разные комнаты или на улицу. В одной же камере никого, извиняюсь, даже на три буквы не пошлёшь: скрыться и убежать некуда. Моральное давление на мозг даже после самого пустякового конфликта – колоссальное, личного пространства у тебя минимум. Не в последнюю очередь поэтому следственная тюрьма считается гораздо более тяжёлым испытанием, чем лагерь.
За решёткой по-иному начинаешь относиться к бытовым вещам – здесь с этим строго: ты обязан незамедлительно убирать за собой после еды, мыть посуду, следить за гигиеной, не разбрасывать вещи. На свободе ты легко можешь оправдаться – забыл, потом, в следующий раз, с кем не бывает. Но в тюрьме расклады иные, один неправильный поступок может сильно поменять мнение сокамерников о тебе. Не помыл чашку – рискуешь навсегда прослыть «маменькиным сыночком, за которым всю жизнь убирали». Жёстко? Да – это тюрьма.
Вообще, по части бытовых вопросов тюрьма, если так можно выразиться, во многом пойдёт на пользу, тем, кто не очень углублялся в эти вопросы на свободе. Стирать простыни и постельное бельё в тазике, делать влажную уборку тряпкой размером с носовой платок, вылизать раковину при помощи двух капель моющего средства – такое мастерство покажет не каждая хозяйка с десятилетним стажем. Но каждый зэк, которому довелось пожить в СИЗО несколько месяцев, сделает это мастерски.
Время в тюрьме идёт медленно, и многие не знают, чем себя занять. Я, например, углубился в чтение. Кстати, с одним из своих сокамерников я поспорил на ящик водки, что за время нахождения в СИЗО прочитаю сто книг. И у меня это получилось – ровно за два дня до выхода я прочитал свою сотую книгу. К слову, и сам книгу написал, художественную, о политическом режиме на Украине, которую в скором времени доведу до ума и выпущу.
Передачи с воли
В камере есть телевизор, поэтому, если буквы не лезут в голову, можно целыми днями смотреть «ящик». В начале каждой недели моя мать – низкий поклон ей за это – приносила передачи и, в частности, передавала газету с телепрограммой. Я отмечал художественные фильмы за неделю, которые мне не посчастливилось посмотреть на воле. Таким образом пополнял свой культурный запас.
Кто-то с головой уходит в спорт, но таких единицы: лично у меня моральное состояние напрочь убивало желание заниматься какими-либо физическими упражнениями. Времени для таковых отводилось всего лишь час – во время прогулки. В небольших двориках, размером в 5–10 квадратных метров, куда выводят всей камерой, есть скамейки, а в некоторых – турники и брусья. Но лично я предпочитал, как и большинство сокамерников, просто ходить взад-вперёд, читать, курить.
Ещё в тюрьме невозможно не играть в настольные игры: карты, шахматы, шашки, нарды, домино. В нарды и домино, например, я не умел играть до ареста вовсе – пришлось учиться в тюрьме. Такие игры здорово облегчают монотонную тюремную жизнь, кроме того, они абсолютно легальны с точки зрения тюремной администрации, в отличие от карт, которые находятся под особым запретом.
По поводу еды: три раза в день арестантам раздают еду. К сожалению, 90 % местной пищи и пищей-то не назовёшь, исключение составляет жареная рыба (её дают пару раз в неделю), и перловая или ячневая каша (раз в два дня в среднем). Остальное – абсолютно несъедобно, и всё, на что можно рассчитывать, – это передачи от родственников. К счастью, почти все «политические» имеют родственников на воле, и в среднем раз в неделю-две им поступают солидные передачи. Плюс раз в месяц передачи приносили одесские волонтёры. Продержаться как-то можно, хотя еды никогда много не бывает. Разумеется, передавать разрешают только купленную в магазине пищу – никакой «домашки» не разрешается. Через несколько недель домашняя еда начинает просто сниться…
А вот как выживают представители классического уголовного мира, мне представить сложно, учитывая, что им с воли передачи практически не приносят.
К слову, по поводу уголовного мира. Не знаю, к счастью или нет, но мне удалось избежать постоянного нахождения в данном обществе – здесь я не могу похвастаться таким опытом, какой был у Солженицына и Шаламова. Тем не менее опыт общения с «блатными» у меня был, и немаленький, хотя администрация всячески пыталась нас разделить. Уловить из преступных понятий мне удалось следующее. С одной стороны, в криминальном мире действительно присутствуют правильные принципы – например, неприятие гомосексуализма, чувство коллектива (арестантская солидарность), уважение к матери, религиозность.
С другой стороны, факторы, которые ценятся на воле – успех, достижения, стремление к развитию, интеллект, кругозор – здесь никем не ценятся, уступая место совершенно другим, мне не до конца доступным «понятиям». Данная морально-нравственная категория весьма специфична и порождает множество слухов, склок, интриг. И это не говоря, например, о пристрастии множества арестантов к наркотикам, которые в условиях тюремного заключения просто уничтожают и тело, и душу.
При всём этом рассказы об издевательствах уголовников над «гостями» и «мужиками» (люди, не имеющие отношения к тюремному и преступному миру, «политические» относились именно к таким) – сущая выдумка. По крайней мере в одесском СИЗО, по крайней мере на сегодняшний день. Не было даже намёка на такие попытки ни в отношении меня, ни в отношении моих товарищей. Часто и среди преступников встречаются достойные люди, и судить о правильности их жизни и поступков не мне.
А ещё в тюрьме снятся сны – самая болезненная и беспокойная тема для арестанта. В них мы живём на свободе, гуляем с друзьями, встречаемся с девушками, ездим на машинах. И совсем не видим камерных стен. Лишь на 9–10-м месяце неволи тюрьма начинает являться в наших снах.
Закон и дышло
С тех пор как власть на Украине поменялась, а в стране фактически начался гражданский, а затем и военный конфликт, местные законодатели сделали всё, чтобы неугодные новому политическому режиму получали по максимуму и не имели никакого шанса на справедливое правосудие. Во-первых, это касается сроков, которыми теперь стали караться «политические» преступления. На протяжении весны и лета 2014 года новая украинская власть, кстати, при поддержке перекрасившихся «регионалов», приравняла такие преступления, как «сепаратизм» или «подготовка к государственному перевороту» и далее по списку, к тяжким и особо тяжким. При «диктаторе» Януковиче, например, по моей статье 110 («сепаратизм») грозило от 3 до 5 лет.
Но это не самое главное. Уголовный кодекс в принципе направлен в сторону гуманизации правосудия и доминирования презумпции невиновности над виновностью. Содержание под стражей является крайней мерой: её вменяют, только если обвиняемый совершил тяжкое преступление, он может скрываться от органов следствия и так далее. Зачастую, если подозреваемый не убийца и его не застали на месте преступления, судьи отпускают подозреваемого под залог. Именно сумма залога, порой весьма значительная, гарантирует то, что подозреваемый никуда не скроется и не сбежит. Таким образом, если со временем откровенных доказательств предоставлено не было, подозреваемого рано или поздно отпускают.
Но в отношении «сепаратистов» гуманные нормы не действуют. Рада специально внесла изменения, из-за которых по всем политическим статьям (109–114, 258, 260, 261 УК Украины) никакой иной меры пресечения, кроме содержания под стражей, быть не может. То есть даже если человек, скажем, раздавал листовки и ему вменяют самое лёгкое преступление – он обязан отсидеть в СИЗО, и никакой закон не позволяет ему выйти на свободу, пока не будет вынесен приговор. Понятно, что не оправдательный: оправдывая по «сепаратистским» статьям, судья может распрощаться с должностью.
Абсурд, но, например, подозреваемый в геноциде, применении ядерного оружия или групповом изнасиловании может быть отпущен под домашний арест, но «политический» – ни при каких условиях. Зачастую, когда приговор не могут вынести, даже притянув за уши, когда прошли уже все сроки следствия и суда, «политическому» просто продлевают содержание под стражей на 60 дней до бесконечности – либо пока он не признает свою вину, либо пока не истечёт срок его статьи и он не будет освобождён «по отсиженным». А последнее происходит в среднем через 5–7 лет после взятия под стражу. В итоге психологическое состояние у «сепаратиста» иное, нежели у уголовника. «Сепаратист» понимает, что его из СИЗО не выпустят никогда, по крайней мере, пока существует эта власть.
Виноват при любых раскладах
Если вас не задержали «с поличным», следствие на Украине заканчивается в момент вашего задержания. Зачастую к этому времени уже подготовлены и подозрение, и обвинительная формулировка, и подведена вся необходимая доказательная база. Общаясь с другими политзаключёнными, я пришёл к занимательному выводу: ни у одного из них ни во время следствия, ни во время суда не нашлось каких-либо новых доказательств, не проводилось реальных следственных экспериментов, что подтверждает изложенную мною в начале абзаца теорию.
Таким образом, в этом плане для одесситов единственное исключение – 2 мая. Следствие по этому делу прошло из рук вон плохо, однобоко – но это исключительный случай, когда прокуратура и следователи пытались найти какие-то доказательства уже в ходе досудебного и судебного рассмотрений. А в 99 % «политических» дел следствие заканчивается после задержания. Дальше идут процессы, довольно далёкие от общеюридической практики. Не имея достаточно доказательств для быстрого осуждения подозреваемых, но имея возможность держать их под стражей годами, следствие ищет тех, кто готов пойти на сотрудничество, сдать своих, получить «мягкое наказание»: от условного до 5–6 лет лишения свободы, если дело идёт о группе. Или же заставляет признавать вину сразу – если речь идёт об одиночке. И тот, и другой варианты бывают губительны: условные сроки уже никому не предлагают, а предлагаемые зачастую рассчитаны на подавленное состояние задержанного, испуганного перспективами получить более серьёзный срок.
Те же, кто не соглашается, признать вину сразу, начинают участвовать в формальном следственном процессе. Обычно это 2–3 посещения здания СБУ в течение полугода-года. По совету адвокатов подозреваемые допросы не комментируют, а если и комментируют, то их никто всерьёз не воспринимает. Потом начинается ознакомление с делом – распечатки, прослушки, документы, негласные следственные действия. Плюс идут кабинетные разговоры со следователем, когда подозреваемых стараются склонить к сотрудничеству со следствием уже на втором этапе.
Дело передают в суд с готовым обвинительным актом, не намного изменённым по сравнению с тем, что давался вам на руки изначально, просто из него вычёркивают «сдавшихся» подельников или тех, чьи дела были выделены в отдельное производство. Судебное заседание, по сути, то же самое следствие, только уже с такими формальными процедурами, как судебные дебаты, непосредственное изучение доказательств, допрос свидетелей. Ничего, кроме нервов, инсультов и полных слёз глаз близких при виде твоего лица за решёткой, суды, по сути, не дают.
Мне часто задавали вопрос, что самое сложное в тюрьме. Наверное, поездки на суд и обратно. Ранним утром конвой выводит тебя из камеры, затем ты несколько часов ожидаешь судебный «воронок» в тюремных тамбурах, который вместе с другими заключёнными отвозит тебя в суд. Там – ещё несколько часов ожидания в тамбурах, уже судебных. Затем суд, иногда короткий, иногда на весь день. И за время суда ты видишь, что стены бывают необшарпанными, что мобильными телефонами можно пользоваться свободно, а мужчины по-прежнему носят костюмы. Обычные вещи, о которых, кажется, совсем забываешь за решёткой. И вот тебя выводят из зала суда. Дальше – ты не пойдёшь домой, а тебя повезут обратно в камеру, сырую и тёмную, а друзья по нарам будут расспрашивать тебя о том, что удалось увидеть, услышать, какой запах учуять. И это ни с чем не сравнимое гадкое чувство – что ты возвращаешься обратно в свой новый тюремный мир.
Побег в Россию
26 октября 2015 года Суворовский районный суд приговорил меня к 3 годам и 8 месяцам ограничения свободы в колонии. 26 ноября приговор вступил в законную силу. В этот же день Верховная рада приняла изменения в действующее законодательство, согласно которым один день в СИЗО равен 2 дням пребывания в тюрьме или 4 дням пребывания в колонии. Таким образом, в колонию я так и не был этапирован и в марте 2016 года вышел на свободу по истечении срока наказания, отбыв в следственном изоляторе 11 месяцев и один день.
Тем не менее оставлять меня в покое ни прокуратура, ни СБУ не собирались. За час до фактического выхода из СИЗО ко мне пришла в гости целая группа печально знакомых мне «товарищей» и вручила подписку о невыезде. Мне пообещали, что, если я попытаюсь скрыться или продолжу свою «сепаратистскую» деятельность, меня «закроют» как рецидивиста уже надолго. Ничего хорошего их слова не сулили, поэтому через неделю, выбрав удобный момент, я сумел удрать из страны. Как мне это удалось – тема отдельная, и лучше не раскрывать подробностей, чтобы не навредить тем, кто пока ещё вынужден оставаться там. Сегодня я нахожусь в России, стране, где мне уже ничего грозит.
И в тюрьме, и уже на свободе я часто задавал себе вопрос: не зря ли я пошёл на всё это? Потерял бизнес, Родину, оставил близких. И всегда отвечал: не зря. Дело, за которое мы страдаем и боремся, правое. Как бы пафосно это ни звучало. И это стоит года жизни.

http://mt.sovsekretno.ru/blog/