Шёл сентябрь сорок первого года. В те дни целая битва разгорелась в стенах Научно-исследовательского института Гражданского Воздушного Флота, где хранились научные труда русского учёного К.Э. Циолковского. Ещё в 1935 году его наследие, по решению Совета Народных Комиссаров было передано Главному Управлению ГВФ.

 Тогда же эту ответственную работу возложили на инженера Бориса Никитовича Воробьёва, соратника Константина Эдуардовича. Кто же такой Б.Н. Воробьёв? Бывший слесарь Обуховского завода в Петербурге, затем инженер-машиностроитель, всю свою сознательную жизнь посвятивший космонавтике. Ученик К.Э. Циолковского, автор более чем четырёхсот работ по вопросам техники, авиации, воздухоплавания, реактивных летательных аппаратов. Ещё в 1911 году Циолковский писал в одном из своих писем Б.Н. Воробьёву: «…Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе всё околосолнечное пространство».

Теперь, за далью лет, трудно судить, чем руководствовался комендант зданий НИИ ГВФ, отдавая распоряжение Воробьёву – очистить помещение от «ненужной макулатуры» — трудов по космонавтике. «Как очистить?». Распоряжение не укладывалось в голове, противоречило здравому смыслу. Невежественное вероломство – именно так расценил его Воробьёв. Ответом было категоричное: «Перенести в котельную и сжечь». От ящиков, заполненных материалами Циолковского, Борис Натанович в прямом смысле не отходил ни днём, ни ночью.

 Не известно, как о сложившейся ситуации узнал тогда начальник ГУ ГВФ В.С. Молоков, вмешавшийся в «битву». С его помощью был выделен вагон – теплушка для отправки наследия учёного в тыл. «Спецгруз» — так оно значилось по железнодорожным реестрам. Однако эвакуация затягивалась. Началось с того, что под предлогом технического осмотра железнодорожники загнали теплушку в дальний тупик. Стаи тёмных дельцов, словно вороньё слетелись к вагону. Дрожа за свою шкуру, они способны были пойти на всё, лишь бы завладеть «колёсами» и вырваться за пределы московского кольца осадных застав. Теперь битва шла не только за спасение спецгруза, но и за теплушку с чугунной буржуйкой, да и за себя тоже. Но ничто не сломило воли Б.Н. Воробьёва и его жены, Марии Фёдоровны: ни угрозы, ни осенний ветер, пронизывающий ветхий вагон насквозь, ни лестные посулы.

 Первоначально груз намеревалось эвакуировать в Казань, но вскоре выяснилось, что там нет даже мало-мальски пригодного помещения для его хранения. Затем поступило предложение занять пустующее здание с проломленной крышей и выбитыми окнами в одном из колхозов Татарии. Наконец Воробьёву посоветовали временно складировать ящики… под открытым небом без охраны. Во всех этих предложениях явно читался подтекст: время военное, есть дела поважнее, а эта «бумажная рухлядь» никому не нужна. Воробьёв восстал. Совсем недавно ценой огромных усилий ему удалось предотвратить сожжение гениальных работ. Теперь же ему предлагали сгноить их под дождём и снегом. Будучи уже в годах, Воробьёв сбился с ног в поиске надёжной поддержки. Он хлопотал, доказывал, что безнравственно, наконец, преступно перед страной, перед всем человечеством не сохранить доверенные ему документы.

 Его голос услышали люди с горячим сердцем и светлым умом. Начальник Политуправления Гражданского Воздушного Флота И.С. Семёнов взял на себя всю ответственность и изменил маршрут следования вагона. Теперь груз должен был двигаться в далёкую Сибирь, в Омск.

 Помню, как в один из буранных дней дежурный по аэропорту протянул мне радиограмму с пометкой «срочно». Текст был предельно сжат:

«Омск аэропорт

 Начальнику Крыгину

 Комиссару Ширшову

 Ваш адрес отгружен вагон спецгрузом тчк Обеспечьте приём зпт надёжное хранение зпт жильём сопровождающих тчк прибытие груза подтвердите тчк Молоков».

 Резолюция в мой адрес на радиограмме была также категоричной – «возьмите под контроль и исполнение».

 

 В те дни мы считали, что вагон находится в пути и со дня на день должен прибыть. Но проходили дни, недели, а вагона нет как нет. Надо искать, но как? В радиограмме, видимо, по соображениям военного времени, не указывались ни номер вагона, ни дата отгрузки, ни фамилии сопровождающих, ни характер спецгруза. Словом, загадка со многими неизвестными. А потому наши запросы напоминали скорее письма «на деревню дедушке». Однако выжидать, просто рассчитывать на благополучный исход было нельзя. Поиск затруднялся ещё и тем, что мы не знали, по какой, по южной или северной, дороге следует спецгруз. Тогда литерные поезда шли по чрезвычайно уплотнённому графику. Все железнодорожные пути были забиты товарными поездами и вагону-одиночке легко было затеряться в сплошном потоке своих «собратьев», где-либо на глухом полустанке Поволжья, Урала или Сибири.

 Тревога за судьбу загадочного вагона нарастала. В те дни, где бы мне не приходилось летать, какое бы ни выполнять задание Государственного Комитета Обороны, мысли о вагоне не давали покоя. Выход оставался один: попробовать обнаружить вагон с воздуха. И хотя шансов на успех было мало, мы стали искать на самолётах. Вместе с путейцами наметили маршруты – от Омска до Челябинска и до Тюмени. Это были совсем не простые полёты. Декабрьские дни стояли вьюжные, короткие. Светлое время спрессовано. Чтобы за день побывать на нескольких станциях и разъездах, мы берегли каждую минуту. И всё-таки иногда не укладывались в график, и ночь застигала нас в пути. Мы просмотрели десятки отцепленных вагонов, и всё безуспешно. Порой овладевало сомнение: не ошибочна ли радиограмма? Тем не менее с рассветом взлетали вновь на манящий огонёк надежды. Труднее всего в этих полётах приходилось борт-механику Енину. Пока я бегал на станцию, наводил справки, осматривал отцепленные вагоны, он оставался у самолёта, прогревал мотор и терпеливо ждал под завывание метели.

 И вот нам повезло. На небольшой станции Вагай мы «напали на след». Затягиваясь самокруткой, начальник станции простуженным голосом устало поведал: «Был у нас тут один вагонишко – двухосная теплушка, сплошь заваленная ящиками. В дороге у неё загорелась колёсная букса, вот и отцепили у нас. Огонь-то мы быстро забросали снегом, а то сгорело бы всё дотла. Потом маялись, ремонтировали сами. Хорошо, что человек из теплушки оказался толковый. Помогал слесарю дельными советами».

  

 Да, изрядно подношенный за свою долгую жизнь, за дальнюю дорогу вагон не раз отцеплялся, как «тяжело больной», загонялся в станционный тупик и подолгу простаивал в ожидании «докторов». В такие дни и ночи на теплушку вновь обрушивались девятым валом набеги. А тут ещё навалилась новая беда. Тяжело заболел Борис Никитович: сказалось скудное питание, плохенькая, не для Сибири, одежонка, постоянное нервное напряжение. Лечить было нечем, кроме кипятка с «буржуйки». Всё, что было пригодного из вещей, жена меняла на молоко. К врачам не обращались: боялись, что выселят на первом же полустанке, а это было равносильно гибели груза. В дни болезни Бориса Никитовича Марии Фёдоровне приходилось в одиночку отстаивать теплушку, до хрипоты требовать окончания затянувшегося ремонта. Она не отступала от начальника станции до тех пор, пока не трогался, лязгая буферами, вагон. В такие минуты Воробьёвыми овладевало чувство счастья. Вагон снова шёл на Восток, с грузом, который был ценнее золота.

 Вагон мы нашли. Когда с отделением красноармейцев я прибыл на станцию Куломзино, он был уже отцеплен от состава. С металлическим скрежетом приоткрылась вагонная дверь. Заскочив в теплушку, заваленную ящиками, я на мгновение опешил. С чего мне начать? Разгружать ящики или спасать сопровождающих? Два месяца, проведённых Воробьёвыми на колёсах, оставили глубокий след на их истощённых лицах. Борис Никитович дрожащими руками протянул мне мандат:

 «Настоящий мандат выдан старшему научному работнику Научно-исследовательского института Гражданского Воздушного Флота Воробьёву Борису Никитовичу в том, что он действительно уполномочен СНК СССР по доставке железнодорожным транспортом научного спецгруза до г. Омска.

 Всем Советским, хозяйственным и военным органам вменяется оказывать уполномоченному Воробьёву Б.Н. незамедлительно необходимую помощь в пути по сохранению и доставке указанного спецгруза до пункта назначения.

 Начальник Главного Управления ГВФ при СНК СССР, Герой Советского Союза В. Молоков».

 

 В свою очередь он потребовал мои документы. И только убедившись, что перед ним стоит представитель командования Омского аэропорта, разрешил выгружать ящики. Столь была высока ответственность этого человека. По его впалым щёкам скатывались градинки слёз, которые тут же замерзали на заросшем щетиной подбородке. Было ясно, что он сохранил и доставил в Сибирь то, что составляло смысл его жизни.

 В Омске Воробьёв систематизировал и подготовил к изданию многотомный труд К.Э. Циолковского. Борис Никитович отдавал работе дни и ночи. Поистине, это был подвиг учёного, по заслугам увенчанный в 1944 году орденом Трудового Красного Знамени. Свою работу он продолжил после войны, уже будучи учёным секретарём Академии наук СССР.

 

Евгений Ширшов

• amazonS3_cache: a:5:{s:48:»//aviacity.eto-ya.com/files/2014/02/korolyov.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2779;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:56:»//aviacity.eto-ya.com/files/2014/02/korolyov-180×300.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2779;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:46:»//cdn.eto-ya.com/aviacity/2014/02/korolyov.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2779;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:54:»//cdn.eto-ya.com/aviacity/2014/02/korolyov-180×300.jpg»;a:2:{s:2:»id»;i:2779;s:11:»source_type»;s:13:»media-library»;}s:49:»//aviacity.eto-ya.com/files/2014/02/korolyov.jpg&»;a:1:{s:9:»timestamp»;i:1733954484;}}