AVIACITY

Для всех, кто любит авиацию, открыт в любое время запасной аэродром!

Времена не выбирают

Герой Советского Союза, генерал-майор авиации в отставке, первый и последний вице-президент России, бывший курский губернатор Александр РУЦКОЙ: «Летчиков, попавших в плен к моджахедам, и истязали, и головы им отрезали, и убивали — все, что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что на дыбу подвесили. Вздернули в полдень, а на восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата»

На кадрах, снятых операторами CNN 4 октября 1993 года в Москве, ни колючей проволоки, ни трех рядов оцепления не видно — только громада Белого дома, по которой танки лупят прямой наводкой: выстрел — и по фасаду ползут хвосты черной копоти, а из оконных глазниц вырываются языки пламени. Что интересно, в здание снаряды влетали (по чистой случайности?) в районе седьмого этажа — как раз там, где находился кабинет вице-президента Российской Федерации Александра Руцкого, которого на тот момент отрешивший Ельцина от власти съезд народных депутатов назначил исполнять обязанности президента.Александр Владимирович не должен был при расстреле Белого дома выжить и шансов дойти потом до автобуса, который увозил «мятежников» в Лефортовский изолятор, практически не имел — бывший начальник Службы безопасности президента Коржаков недавно признался, что держал в кармане пистолет на боевом взводе: патрон в патроннике, предохранитель снят — оставалось только взвести курок. Его задачей было устранить двух человек: моего собеседника и Хасбулатова, — но помешала толпа, которая сбежалась на арестованных поглазеть.
Боевого летчика Александра Руцкого судьба хранила на протяжении всей его бурной и опасной жизни, правда, из прежних переделок он выходил победителем: будучи сбитым в Афганистане, не только не остался, как пророчили врачи, прикованным к инвалидной коляске, но и вернулся в строй заместителем командующего ВВС армии, после пакистанского плена получил звание Героя Советского Союза, прилетев из Фороса с Горбачевым, через два дня стал генерал-майором, а тут мало того, что проиграл, — вдобавок ему навесили ярлык изменника: Ельцин, мол, взял его к себе вице-президентом, в большую политику ввел, а чем он отблагодарил?!
Известно: предают только свои, но в ельцинской команде младореформаторов Александр Владимирович был чужим — эдакий железный болт в интеллигентской мякине, да и могло ли быть иначе, если до этого жизнь героя-афганца сводилась к полетам, газете «Красная звезда» и политзанятиям? Вести высокоинтеллектуальные споры он не умел и приказы предпочитал отдавать по-военному, а недостаток экономических знаний компенсировал избытком энергии. Не удивительно, что правительственные острословы прозвали его «Сашей-истребителем», а затаивший обиду Бурбулис (на место вице-президента России он метил сам) окрестил Руцкого «усатым голенищем», хотя пробелы в образовании тот изо всех сил пытался восполнить — при нем все секретари по два часа в день учили английский, а сам Александр Владимирович успокоился, только защитив в 2000 году докторскую диссертацию.
С налета навести в сельском хозяйстве, которое с кривой ухмылкой поручил его заботам Ельцин, порядок у вице-президента не очень-то получалось, и он занялся внешним видом самого Бориса Николаевича. В своих мемуарах тот вспоминал, как, войдя к нему в кабинет, Руцкой сделал вдруг страшные глаза: «Где вы взяли эти ботинки? — вам нельзя такие носить, вы же президент! Так, будем выбирать…» — и на следующий день предложил шесть пар итальянской обуви. Потом ситуация повторялась с костюмом: «Вам этот цвет не идет!»…
Сам Александр Владимирович всегда был одет щегольски и выглядел, по меньшей мере, как заслуженный артист (по большей — как народный). В душе художник, он, по его словам, любит, чтобы окружало его все красивое: одежда, жена, машина… Когда, став курским губернатором, Руцкой праздновал 50-летие, над элитным санаторием, где происходило торжество, кружил вертолет, осыпавший гостей дождем из роз, когда он купил для своей области комбайны «Дон», новая техника проехала пол-России, и все это время на головной машине колонны красовались губернаторские усы и улыбка, ну и, наконец, на память о его правлении курянам остались не только набранные миллиардные кредиты, но и роскошная Триумфальная арка с шестью бронзовыми скульптурами, которой горожане сегодня гордятся.
Что ни говорите, а Александр Владимирович честно пытался сделать жизнь простых россиян лучше, и, судя по тому, как раз за разом власти снимают экс-губернатора с очередных выборов под не слишком убедительными предлогами, люди это оценили. Они готовы проголосовать за Руцкого, наплевав на многочисленные обвинения в семейственности и финансовых злоупотреблениях, на которые не скупятся его оппоненты, и, думаю, простили ему многое не только потому, что Александр Владимирович в их представлении герой, красавец-мужчина и орел — интуитивно, в душе они понимают: этот, может, и небезупречный, но, безусловно, смелый и болеющий за страну человек был одним из тех, кто пытался отстоять российские демократию и парламентаризм, во всяком случае, в послушно-угодливую союзницу Кремля и олигархов Госдуму превратили без его участия…
Кстати, вот уже почти 20 лет среди московских острословов в ходу саркастичный вопрос: «Защищали ли вы Белый дом? — если да, то в каком году?». Руцкой выходил на эти баррикады дважды…
«А КТО ЖЕ Я, ЕСЛИ МАМА У МЕНЯ УКРАИНКА, А ОТЕЦ РУССКИЙ?»
— Наверное, Александр Владимирович, мало кто из читателей знает, что родились вы в семье военных в Хмельницком и до 19 лет жили во Львове, то есть довольно большой отрезок пути пройден вами в Украине, причем в Западной. Что-то на мовi, какие-то, может, народные обычаи украинские помните?
— Говорить по-украински самому мне сложно, но абсолютно все сказанное на этом языке я понимаю, ведь в сознание он вошел фактически с молоком матери, поэтому, когда национальные темы затрагиваются, всегда вопрос задаю: «А кто же я, если мама у меня украинка, а отец русский?», да и какая разница, по большому счету, кто какой национальности? Конечно, о годах детс¬т¬ва, юности только доб¬рые остались вос¬по-минания…
— Сегодня на¬грады сыплются на многих, как золотой дождь, — и в Украине, и в России никого ими не удивишь, а в советское вре¬мя звание Героя Советского Союза давали лишь самым заслуженным, и вы — в их числе. Несколько лет вы служили в Афганистане в должности командира отдельного авиационного штурмового полка 40-й армии под командованием генерала Громова, на штурмовике Су-25 совершили 428 боевых вылетов… В 86-м году были сбиты и выжили чудом, в 88-м снова вас сбили, пять дней вы отстреливались, 28 километров прошли, после чего были ранены и попали к афганским моджахедам в плен…
— Все так, только в первый раз я был командиром отдельного штурмового полка, а во второй — заместителем командующего ВВС 40-й армии и служил под командованием сначала Дубынина, а потом уже Громова. Будучи и командиром штурмового полка, и заместителем командующего, я продолжал полеты, потому что количество летчиков такого уровня подготовки, чтобы летать в горах ночью, а тем более штурмовать объекты противника — это не бахвальство! — было весьма ограничено. Старясь не допустить боевых потерь (кстати, мой авиаполк единственный, не потерявший ни одного летчика!), приходилось летать самому, подставлять себя — поэтому и сбивали.
Из книги Александра Руцкого «О нас и о себе».
«На третьем заходе по моему самолету прошла сначала очередь из ЗГУ, а затем раздался мощный взрыв со стороны левого двигателя, и хотя правый двигатель продолжал работать, самолет вспыхнул, как факел. Левым разворотом я начал выходить из ущелья: чтобы перевалить через хребет, мощности одного двигателя не хватало и, казалось, столкновения со скалой не избежать. Перевалить через хребет удалось чудом. Что происходило в воздухе, я не слышал, так как вырубилось абсолютно все, в том числе и радио — работал только правый двигатель.
Через перископ заднего вида было видно, как пучится от огня обшивка самолета, а посмотрев вперед, заметил: впереди чуть правее по мне бьет ЗГУ — барабанная дробь по бронированной кабине и задравшаяся обшивка носовой части говорила о том, что в самолет всадили еще одну очередь, после чего стал работать с перебоями и скрежетом правый двигатель. Самолет начало трясти, он практически потерял управление, но я продолжал набирать высоту, а перевалив последний склон базы с укрепрайонами, вздохнул с облегчением, моля Бога о том, чтобы дал возможность дотянуть до своих.
Высота 500 метров — остановился и правый двигатель, а огонь пожара достиг уже второго топливного бака. Проскочила мысль прыгать, но до своих войск было еще далеко, поэтому принял решение тянуть до последнего: подо мною уже каменистые поля. В принципе, можно было сесть «на вынужденную» — за речушкой начиналась «зеленка». Решил тянуть к зеленым полям — за ними афганский мотострелковый корпус. Высота 200 метров — самолет начинает кренить влево, высота 100 метров — обрыв управления, самолет полностью неуправляем, началось интенсивное вращение влево, стремительно падает высота. Перекрестившись, нажал скобу катапульты и резко ее дернул: автоматически сработала система вытяжки и раскрытия парашюта. Земля была на¬столько близко, что в сознании промелькнуло — парашют не успеет раскрыться, и в этот момент сильный хлопок наполнившегося парашюта почти совпал с приземлением в канаву рисовых полей, заполненную илом, — это и смягчило удар. Впереди, в 150-200 метрах, мощный взрыв и взметнувшийся в небо столб черного дыма отметили место столкновения моего самолета с землей.
Выползая из канавы, я почувствовал сильную жгучую боль в пояснице. Ноги ничего не чувствовали и не подчинялись — казалось, их просто нет, во рту было настолько сухо, что я не слышал собственного голоса.
Подтащив к себе фал с НАЗом (неприкосновенным аварийным запасом) и привязанный к нему автомат, передернул затвор и приготовился к бою. Слева, где упал мой самолет, вдалеке увидел бегущих и стреляющих в моем направлении людей. Пули щелкали, высекая искры, в двух-трех метрах от меня: о чем мог думать я в тот момент, как не о том, что это конец, все — приехали? Повернувшись на бок, достал свой любимый пистолет «Стечкина», тоже передернул затвор. Бегущие приближались, стреляя, им оставалось до меня 300-400 метров: я дал по ним три короткие очереди, после чего один, взмахнув руками, упал, а остальные залегли.
Затишье продолжалось недолго, раздались выстрелы крупнокалиберного пулемета КПВТ. Приподняв голову, я увидел: наперерез моджахедам несется афганский БТР, непрерывно поливая огнем пулемета противников. БТР остановился, между ним и залегшими завязался бой. От БТРа ко мне бежали двое — капитан афганской армии и солдат: прикрыв меня собой, эти два парня стали вести огонь в том же направлении. Схватка продолжалась недолго, с появлением в небе вертолетов ПСС (поисково-спасательной службы) залегшие «духи», как по команде, вскочили и стали убегать — БТР их добил.
Группа вертолетов, которой командовал капитан Андрианов, села рядом: из одного выскочили врач и офицеры с носилками, погрузили меня и тут же взлетели, взяв курс на Газни, а затем на Кабул. Мучаясь от невыносимой боли, я, к сожалению, не успел узнать фамилий и имен афганского офицера и солдата, спасших мне жизнь…».
«СБИЛ МЕНЯ КОМАНДУЮЩИЙ ВВС ПВО ПАКИСТАНА. ЛИЧНО»
— В армию я ушел в 86-м году и помню, как мальчишки тогда рассуждали: «Хорошо бы, конечно, в Афганистан не загреметь, а уж если туда пошлют, главное — не угодить в плен». Все знали: афганцы делают с нашими пленными что угодно — отрезают им уши, руки, ноги и половые органы, выкалывают глаза, мучают, пытают, закапывают жи¬вьем. Я даже не представляю себе ваше состояние, когда второй раз вы были сбиты и поняли, что очутились в плену, — как это произошло?
— Во-первых, это была территория не Афганистана, а уже Пакистана, потому что базы, по которым приходилось наносить удары ночью, индивидуально, располагались в приграничной полосе. Сбили меня, собственно говоря, из-за предательства, потому что командир группы прикрытия истребителей просто навел на меня самолеты ПВО Пакистана.
— Специально?
— Конечно! Сам-то он сел в Пешаваре, но закончил этот «товарищ» плохо, потому что никакое зло безнаказанным не остается.
— Извините, а на предате¬льство толк¬нуло его что — корысть или убеж¬дения?
— Ну почему человек в звании подполковника предает? Этот — скорее всего, из-за денег. Он двух истребителей пакистанской противовоздушной обороны тогда навел, причем сбил меня командующий ВВС ПВО Пакистана…
— Лично?
— Да, а познакомился я с ним, уже будучи вице-президентом России. Мой Су-25 две ракеты «Спэр¬роу» «поймал», а они осколочно-фугасные, с боевой частью по 40 килограммов взрывчатки — представляете, что это такое? Вторая ракета вошла в самолет, когда я уже катапультировался, то есть видел, что с ним произошло, — только брызги в разные стороны полетели…
— Катапультироваться вы, значит, успели?
— Да, потому что самолет практически уже не слушался, а станция оповещения, которая об атаке противника предупреждает, еще работала. Смотрю — вторая ракета в меня пущена, значит, выходить надо, потому что до аэродрома уже не дойдешь однозначно. Замечу: из летчиков, попадавших в плен к моджахедам (имею в виду экипажи штурмовых истребителей, бомбардировочной авиации и вертолетчиков), по сути, не вернулся никто.
— Что с ними делали там, вы знали?
— Ну что? — и истязали, и головы отрезали, и убивали: все, что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что меня на дыбу подвесили (это перекладина, через которую переброшена веревка: одним ее концом тебе связывают заломленные назад руки, а другим — ноги). На восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата: прилетели на вертолете и от моджахедов меня забрали. Они тогда вычисляли: кто же им ночами удары наносил постоянно, ну а дальше, когда я уже в пакистанском оказался плену и в их тюрьме находился, вопрос задавали один: вы заместитель командующего армии — дайте нам информацию о порядке вывода войск из Афганистана.
Это 88-й был год, и что мне только не предлагали: и паспорт кана¬дский, и деньги, и все прочее. Слава Богу, наши разведка и контрразведка нашли меня и обменяли.
— Вы помните, о чем думали, когда на дыбе висели?
— Какие там могут быть мысли, если контузия? Меня, собственно, из-за нее в плен и взяли — осколок от гранатомета плашмя по затылку ударил. Очнулся я, когда, связанного за руки, за ноги, на палке несли, а что в этом положении сделаешь?
— Сколько часов вы так провисели?
— Вздернули меня где-то в полдень, а сняли утром на восходе солнца.
— Кормили?
— Ну кто же на дыбе кормить станет?
— И в туалет не водили?
— Какое там? — хотя в туалет-то, собственно говоря, незачем было, потому что пять дней я без еды бегал. Изъеден был весь москитами, комарами, а тут еще и подвесили — вся эта гадость одновременно тебя жрет, убить ее невозможно, и подсознательно понимаешь: все, это конец!
— С жизнью в тот момент вы уже попрощались?
— Однозначно. Пока в пакистанской тюрьме находился, родные и близкие не знали, что я жив, — вообще, в газетах пошла информация, что пропал без вести.
— Мне приходилось читать, что по договоренности с советскими спецслужбами ЦРУ выкупило вас у душманов за две «тойоты», — это правда?
— Да нет, глупости! Кто только чего не выдумывает — Жириновский вот заявил, что за две машины муки меня выкупили: ну полная ахинея! Просто задержанного на территории СССР разведчика ЦРУ привезли и произвели дипломатический обмен.
— Вы помните свои ощущения, когда после всех мытарств, вернувшись из плена, наконец на родную землю ступили?
— Конечно. Во-первых, 48 килограммов я весил и одежда 44-46-го размеров на мне болталась — не говоря уж о том, насколько своебразно она выглядела (у меня до сих пор карточка сохранилась — что-то типа вида на жительство, которая право на пересечение границы СССР давала). Из Пешавара меня перебросили на юг Пакистана и уже оттуда вывозили «Аэрофлотом»: ночью мы в самолет загрузились, а утром там меня спрятали — таким образом и вызволили.
— Спрятали, простите, как?
— Укромные уголки в самолете имеются, а потом, когда уже взлетели, я в иллюминатор смотрел, как бы всю свою жизнь перелистывал и понимал, что это просто какая-то удача невероятная, провидение, что ли, Господнее… Многое пришлось передумать, и когда приземлились, родные (за исключением старшего сына) меня не узнали.
— Чем, кроме Звезды Героя и ордена Ленина на грудь, отблагодарила вас за бесстрашную и верную службу советская Родина?
— У меня два ордена Красного Знамени (один — за Афганистан), орден Красной Звезды, с десяток медалей… С наградами Советского Союза все в порядке, но ни одной российской нет.
— Не заслужили, наверное…
— (Смеется). Даже жетона какого-нибудь не перепало, а сейчас цацки раздают налево-направо — все нынче орденоносцы. Поэтому и возмущаюсь, когда называют иной раз Героем России. «Прошу, — поправляю, — не путать: я Герой Советского Союза, а не из тех, кто сегодня это высокое звание получил. Многие, безусловно, становятся Героями заслуженно, но и людей случайных хватает — просто диву даешься, как можно так безответственно, бездумно государственными наградами распоряжаться.
«С ЭТОЙ ИДИОТСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ Я БЫЛ НЕ СОГЛАСЕН»
— Вы были первым и единственным вице-президентом России — почему Борис Николаевич Ельцин буквально в последнюю, по слухам, секунду выдвинул на этот пост именно вас?
— Первый разговор у нас состоялся еще за месяц до выборов — я тогда был председателем одного из Комитетов Верховного Совета, окончил как раз академию Генерального штаба и был назначен начальником Центра боевой подготовки Военно-воздушных сил СССР. Сначала от предложения Ельцина я категорически отказался, а потом решение все же принял. Почему? Потому что был не согласен с этой идиотской перестройкой, с конверсией, с уничтожением и сокращением обычных видов вооружения, всего подряд. Страна рушилась на глазах, но вы прекрасно знаете: заступая на военную службу, человек принимает присягу на верность Родине, и выход у меня был один: либо возмущаться, нося погоны, а это быстро могли прекратить, либо избраться депутатом и получить право говорить то, что думаешь.
Придя в российский пар¬ламент рядовым депутатом, я быстро поднимался там по ступеням: стал председателем Комитета, членом Президиума Верховного Совета. Это еще в советское время было — по сути, в переходный период, а почему отказался, когда Борис Николаевич предложил баллотироваться вместе с ним вице-президентом? Потому что не представлял, чем буду заниматься.
Тогда я совершенно не был политически ангажирован и многого в политике не понимал (потом уже осознал, что это), а цель преследовал лишь одну: не допустить уничтожения армии, предотвратить бездарную, безумную конверсию и прекратить эту глупость — перестройку, проведя реформу в КПСС. Также я предлагал отказаться от системы назначения первых секретарей крайкомов и обкомов и предоставить право избирать их коммунистам в субъектах Федерации.
Кстати, я был еще членом ЦК КПРФ и договорился до того, что меня не только из ЦК, но и из партии с формулировкой «за фракционизм» исключили, однако партбилет не выбрасывал — он у меня до сих пор хранится. Я никогда этим не бравировал и борца с коммунистической системой из себя не изображал, потому что не все в Советском Союзе было плохо, и если бы тогда Горбачев и многие другие меня послушали, столь тяжелых последствий можно было бы избежать. Если бы Устав КПСС изменили, это означало бы демократизацию: когда политического руководителя избирает народ, когда он становится подотчетен рядовым коммунистам плюс населению — это уже демократия.
Я убеждал, доказывал, что необходимо ввести частную собственность на средства производства — взять хотя бы сферу обслуживания. Помните, у нас несчастных цеховиков за то, что курточки шили, плащи…
— …отправляли далеко и надолго…
— По 10-15 лет «врубали» за то, что не воровали, а творческий потенциал свой использовали, но это же совершенно неправильно. Ну зачем государству рестораны, кафе, парикмахерские, дома быта и прочее? — отдайте их частному сектору! Сама приватизация сферы обслуживания — тоже шаг к демократизации, к переходу на новые формы экономических отношений, то есть надо было вовремя дать людям то, что они хотят, — и краха бы не случилось.
«ПО СУТИ, НЕКОТОРЫЕ ПОЛИТИКИ — НАРКОМАНЫ: НИЧЕГО СВЯТОГО ДЛЯ НИХ НЕТ И РАДИ КАЙФА НА ЛЮБУЮ ПОДЛОСТЬ ГОТОВЫ»
— По вашим словам, тогда вы еще не понимали, что такое политика, особенно российская — сейчас-то уже разобрались?
— О! — по полной программе, но почему именно российская? — она, в принципе, везде одинакова: это прежде всего грязь. Есть, вообще-то, две категории людей, которые туда идут: одни ситуацию, сложившуюся в обществе, к лучшему изменить стремятся, а другие, по сути, наркоманы, им ничего не нужно, кроме одного. Посмотрите на тех, кто сидит на игле: ничего же святого для них нет, за возможность уколоться все отдадут — вот и эта категория людей ради кайфа на любую подлость готова… Их из властных структур не вышибешь, они все возможное будут делать и невозможное, по трупам идти, поливать грязью друзей, товарищей, лишь бы получить свою дозу власти.
Это наркомания чистой воды, и сегодня во всем мире: и в Англии, и в Соединенных Штатах Америки, и в Украине, и в России — везде наблюдаем одно и то же. Происходить это не может только в одном случае — если политическое руководство той или иной страны думает прежде всего о ком?
— О людях — вы это где-то видели?
— Может, я и наивен, но как по-другому? — все на¬ши беды ведь от того, что у граж¬дан не спрашивают, чего же они хотят. Я, когда был губернатором, вредную эту традицию сломал: все время общался с людьми, постоянно интересовался их мнением, и вот прошло уже 12 лет, как я не губернатор Курской области, а рейтинг у меня ниже 75 процентов не опускается.
Почему же я перестал губернатором быть — спросите вы, да? Смотрите. Завтра (это октябрь 2000-го), в воскресенье, выборы, я зарегистрирован, предвыборную кампанию провел, и вот накануне ночью суд собирают и за 12 часов до начала голосования снимают меня с регистрации за то, что в государственной квартире площадь балкона не указал. Где же это в законе написано, что площадь балкона надо указывать? Я из ордера переписал: 186,5 квадратных метра, а еще «Волгу» 85-го года выпуска не вписал — забыл про нее, понимаете… Суд решил, что тем самым я ввел избирателей в заблуждение и быть избранным не достоин, и это несмотря на то, что, когда получил область, дефицит бюджета составлял 60 процентов, а когда меня ушли, профицит был уже 20, а помните, время было какое? 96-й год — бартер-зачет, 97-й — бартер-зачет…
— 98-й вообще лучше не вспоминать…
— Да, дефолт, и в этих условиях я исключил дефицит и создал профицит, мало того, восстановил все предприятия. Гордость Курской области — Михайловский горно-обогатительный комбинат на ладан дышал: загружено было только 20 процентов его мощностей. За четыре года мы вышли на 100, то есть вернули уровень советского периода, а потом еще его и приумножили — прирастили 20 процентов, а всего-навсего надо было у людей спросить, что им мешает работать, и подойти к этому вопросу по-человечески. Мешали тарифы на электроэнергию, на железнодорожные перевозки — я добился, чтобы на 50 процентов их сократили, и ГОК из долговой ямы выскочил, поступления в бюджет начались.
Точно так же с коллективными хозяйствами — когда курс на фермеризацию провозгласили, я говорил Ельцину: «Борис Николаевич, возьмите калькулятор и посчитайте. Чтобы элементарное фермерское хозяйство создать, вложить необходимо полтора миллиона рублей: купить технику, ГСМ, семена, удобрения… Вы 100 тысяч фермерских хозяйств продекларировали — умножайте: это в три раза больше бюджета страны, и каким образом выполнять обещание собираетесь? Это же, — говорил, — чистой воды популизм», поэтому все коллективные хозяйства восстановил и трансформировал в кооперативы, то есть каждый работник имел свою долю. Рентабельность агропромышленного комплекса составляла тогда минус 39 процентов, а в 2000 году — уже плюс 24, правда, перед этим собрал людей. «Слушайте, уважаемые, — сказал, — если вы вообще ничего делать не будете, какая будет рентабельность?». Из зала кричат: «Ноль!». — «А зачем же, — задал вопрос, — вы такие нужны, если с рентабельностью минус 39 работаете и из бюджета области надо задолженность вашу гасить?».
Повторяю: любому руководителю полезно больше общаться с людьми и мнение их спрашивать, советоваться, и не надо снобизмом страдать — один человек все знать не может. Есть наука, научно-исследовательские учреждения, есть просто трудящийся — они подскажут, и когда ты делаешь то, чего люди хотят, имеешь моральное право требовать с них: «Ты это просил?». — «Да». — «Я тебе дал?». — «Да». — «Почему же воз и ныне там?». Ну а когда от тебя ничего, кроме обещаний, нет, тебя послушают-послушают, а потом скажут: «Да пошел ты!» — и на митинг направятся.

Киев — Москва — Киев
(Продолжение в следует)
Д. Гордон